Гора мертвецов

Домашний мир

Временами на экране появляется очень крупный план горы. На ее склоне истерзанные трупы в пестрой спортивной одежде, рядом с ними альпинистское снаряжение, тросы, mixed Pickles[10] и т. д. Некоторые трупы уже почти истлели, от них остались только скелеты. Пожилой мужчина, частично обмотанный бинтом, строит перед горой игрушечную железную дорогу и прилегающие к ней деревеньки…

Пожилой мужчина:

Вижу ли я отсюда, как карабкаются вверх другие? Забрался ли я сам со всем своим весом в чистоту пространства? Подо мной пропасть, перед которой люди теряют самостоятельность. Пропасть. Она соединяет в себе пространство и время. Она делает людей завершенными, это значит, они не могут больше радоваться, что, наконец, поднялись наверх, потому что перед ними уже снова зияет пропасть, отделяющая их от этой пустой горной истории. Они падают, и время и пространство смыкаются для них, добавляясь к смерти. Многим из них хорошо бы спрятаться, они оскорбляют взгляды наблюдателей. Они должны бы научиться отказываться от себя. Родные земли выплюнули их, потому что больше не могли их выносить и уже давно не приносили им никакого урожая. Они думают, что если они сделают наши многочисленные игрушки своими, будут безгранично уважать и передавать по наследству наши товары, красть наши риски и, преодолевая препятствия, въедут в реку по монорельсовой железной дороге, то это что-то даст им. Как бы не так, мы лишь усилим их изоляцию. Они должны вернуться в свои бедные комнаты! Они ждут, что им что-то останется в наследство от нас — там, в тумане возвышаются новостройки Европы. Восточное искусство в галереях. Зрелищное. Чудовищное! Мы требуем обследования здоровых, от которого заболеваем сами, но все-таки… Но они… Они беспомощны в этом строю, и ждут разрешения снова присоединиться к жизни. Колонна продвигается вперед. В дымке елового леса. Но они сидят в собственных испарениях, в своей прогрессирующей автоконцентрации отрешенных. Они больше не могут коснеть в своей памяти. Долгое самоотречение бросает их вперед, прочь из времени. Им больше нечего добывать, они должны все скрывать. Пожалуй, им следовало бы повернуть назад раньше, этим альпинистам-дилетантам! Но они не могли смириться с мыслью о возвращении на родину. Они хотели подружиться с нами. Наша земля не отодвигается в сторонку. Не уступает места. Эта жажда высоты, где растут только самые настойчивые — изувеченные деревья, горные сосны, чахлые горные травы! Однако именно поврежденное пробуждает в нас страх. Мы пытаемся это обнять. Но они, они вдруг повсюду чувствуют себя дома, потому что они всегда были лишены чувства отсутствия родины. Теперь они стали сами себе турфирмами! Эти посредственности без средств думают, что могут нас купить, когда вступают в наше настоящее, как армия, идущая во мрак. Рекруты сумерек непрестанно втаскивают свои обозные сани в гору и, доверху нагрузив их, тотчас же отправляют в опасный спуск к своим складам, где оба они исчезают — и сани, и их едва уцелевший пассажир. Мы стали безвредными для них. Мы окружаем их, как пастухи. Мы лаем на них, как только они решаются высказать свои осторожные пожелания. Они никогда не подходят к нам ближе, чем к ближайшей пятой колонне обоза. Ею они пытаются вонзиться в плоть наших плотно уложенных витрин. Они так колеблются внутри самих себя — кричащие чирлидеры,[11] подбадривающие свою команду, одновременно сами должны быть командой. Громкоговорители надрываются. Нет ни одного из тех, кто был бы в состоянии выговорить название своего клуба. Друзья своих собственных игр, ведь здесь они остаются чужаками, идущими вслед за нами. Но они ничего нам не принесли, кроме вкуса на своих языках. Сейчас солнце взойдет над склоном — над кромкой их привлекательной цели, которую время грызет, как разъяренный пес.

Гора медленно светлеет под лучами восходящего солнца.

Сегодня мне так хочется более спокойных из них, заметных в своем времени, потому что они приходят на работу слишком рано. Рассудительно позволяют собой манипулировать. Ведь они должны радоваться! Тем временем, следом за этими чужаками уже идут туристы, думающие, что будут у нас своими. Они слишком далеко заброшены, как мячи. Но они у нас не пройдут! Производить нечто Великое из человеческой кожи! И где это кончается? Возле ширмы из пособия по безработице. Но земля не привлекает нас для нашей защиты! И уж тем более — для их. Особого удовольствия ей это тоже, наверное, не доставляет. Из нее выкорчевывают деревья. Мышление проводит в нас свои борозды. Например, этот чужак во время игры в мяч на стадионе пытается стать местным, железно и несокрушимо сохраняя верность нам и нашим достижениям, которыми мы обклеили стены наших спортивных арсеналов! Мы выметем всю эту шушеру! Чужак избегает своих близких. Они еще долго слышат его шаги, когда он уходит, и больше ничего не слышат о нем, после того как он ушел. Он получил маленькую должность на какой-то обувной фабрике. И они еще долго видят в телефонной трубке его забытое лицо. Прислушиваются к его исчезнувшему птичьему голосу за окном. Остающиеся — они навсегда оторваны от этих путешественников, как гангренозные конечности. А их род, который решается есть пластиковыми ложками из пластиковых тарелок, как приросший, остается сидеть на зеленой плесени.

Со склона горы валится всякий мусор — консервные банки, упаковки и т. д. Все это остается лежать на мертвецах.

Мы смотрим на этих людей глазами гостя, хотя гости — все-таки они! Мы — это штаны с завязками на коленях, гетры, туристские ботинки. Мы хорошо оснащены. Рядом с нами другие праздничные гости, сраженные Чуждым, с которым им пришлось познакомиться слишком рано — Природой, к которой их притянуло. Никакой свет не сделает этих чужаков родственниками. Ни один звук не заставит нас понять их. Да и смысл наших назиданий совсем в другом — здания приближают к себе землю, но одновременно люди отдаляются от себя, потому что едва они прибывают, жилье тут же снова выбрасывает их под открытое небо. Лицами к солнцу, с кремом на лицах и в шлемах с опущенными солнечными очками. Каким образом? Друг и недруг издеваются над радио, то есть над рацио, но и те, и другие — уже давно одно и то же. Так как нечто столь же Большое, как бутылка колы, и еще большая бутылка алчности взяли за руку и заботливо привели их. И вот они стоят здесь, удержанные жизнью, как залог, который им не дозволено выкупить самим. Их девиз — лотерея и тотализатор. Да-да, попробуйте, рискните! Все слилось воедино. Жить без плоти было бы для них хорошим наказанием. Пиво льется рекой, люди тоже струятся мимо, и я не верю, что их нерожденные дети будут так хорошо выглядеть, что им позволят стать местными уроженцами, для которых городская община Вены когда-нибудь добьется законодательного утверждения льгот на летние курорты.

Один из мертвых альпинистов встает. С него спадают окровавленные бинты, они открывают взгляду частично почерневшие раны.

Альпинист:

Извините, пожалуйста, за некоторое беспокойство, но… Нас загнали сюда, как животных, мы даже не успели как следует изучить ассортимент по каталогу. Загнали прямо в глубь чужого переживания. И мы еще должны быть довольны тем, что у нас было всегда. Но ведь наша невзыскательность давно притуплена этим богатым ассортиментом в ваших витринах, на колбасных прилавках, треугольниками сыра. Есть что-то ошеломляющее в той ловкости, с которой вы предлагаете разные виды моющих средств, ведь оно должно было препятствовать нашему приезду, но наоборот — оно привлекает. Оно привлекает нас! В окнах появляются наши большие изображения, нас привлекает наша собственная красота, то есть предложение при необходимости сделать нас еще красивее. Все эти изобретения на благо человека! Наши лица оберегает пенящаяся вода и краски, а самих нас защищает модная одежда. Нас загнали прямо в глубь чужой жизни, причем мы не смогли бы затормозить на этом пути. Словно беспокойное стадо, почуявшее волю, мы покинули своих близких, слишком долго предоставлявших нам дом, то есть изоляцию, откуда просто нельзя было никуда уехать. Мы едва успели проститься с любимыми. Вперед, в современную холодность! Мы не должны больше остерегаться сказанного! Оно, как и наши покинутые родичи, больше не может быть использовано против нас. Мы стали послушными на автобанах. Теперь мы терпеливо говорим им: «Вы должны перенести на себе еще и нас!». Мы — чужаки — теперь выходим из темного холода детства, слишком долго царившего в наших краях. Еще слишком рано, магазины закрыты, кто бы нас слушал? Итак, теперь новый стол и дом. Угрожающе смотрят лики крестьянских домов. Резные изделия, двери которых выплевывают нас прежде, чем мы успеваем до конца дослушать их наглые речи. Мы остаемся неповторимыми, посмотрите только! Таких, как мы, вы никогда больше не найдете! Разве это не любо-дорого? Дорого? Наш взгляд — разрыв. Даже наши покупки — расставание с крепкими парнями и девками, отталкивающими нас. Они уже износили свои одежды, в то время как мы не можем выносить даже самих себя. Мы должны были бросить все это, как убойная скотина, ритуально зарезанная негодованием Природы, которая ничего не прощает. Зачем нам понадобилось защищать водоемы? Они же только ждут возможности, чтобы захлестнуть нас! С того, чем мы были, никак нельзя что-нибудь начинать. Вы же не признаете этого! Так как нам больше нельзя проживать свою историю, то мы уж возьмем себе вашу! Мы не потерпим, чтобы наши любимые воспоминания, эти мадонны в снегу, эти олени у озера, это прорицание из гипса были забыты при нашем новом начале. Как будто мы можем снова все пережить в одно мгновение, просто для того, чтобы никогда ничего не оставалось в прошлом. Нас сделали совершенно новыми, но той заботы, с которой обращаются с детьми, с их одеждой, спортом и транспортом, нам никогда не достанется. Позвольте мне, пожалуйста, взять этот инструмент!

10

Mixed pickles (англ.) — «маринованные огурцы», но здесь также может означать «разные инструменты», т. к. Pickles (тем более в немецком написании с заглавной буквы) сходно с нем. Pickel — «кирка».

11

От англ. cheerleader — участница танцевальной группы поддержки спортивной команды.