Пламя Победы

ЕЩЕ ПРИДЕТ ВРЕМЯ

Еще время придет описаньям дивиться ленинградских, одесских, севастопольских дней. Их трагедии ярче дадут очевидцы, их свидетельства будут точней и полней. Но сейчас, когда столько событий толпится у дверей и переступает порог, — как нам нынче приходится торопиться, чтобы выполнить времени срочный урок! Какие раны, какие раны на чистом, могучем теле страны! Враги рвались, в разрушении рьяны, бешеной ненавистью полны. Они счищали, как снег с земли, нас, но снег сжимался в лед — под ребром; распивочно и на вынос они торговали нашим добром. Чужое ж добро рассыпается прахом и впрок не идет тупым наглецам, а лед примерзает не только к рубахам — смертельным холодом липнет к сердцам… Ты, Севастополь, и ты, Одесса, вы, Харьков и Киев, Курск и Ростов, — еще вы сумеете приодеться в стальные ткани домов и мостов. Все, что разрушено и разгромлено, сожжено, увезено, — все будет сосчитано и установлено, кирпич в кирпич и зерно в зерно. И вы, наши северные праотцы, древние Новгород и Псков, — придет пора и за вас расправиться со сворами вас истерзавших псов. Пускай только выбоины да ямушки остались от вас, — все равно мы все восстановим по камешку, венец к венцу и к бревну бревно. И вы, бесчисленные селенья, заживо выжженные дворы, — придет и к вам пора искупленья врагом обездоленной детворы. Где ныне одни обгорелые печи, дичая, в глухой обрастают лопух, поднимется новая жизнь человечья, зажжется огонь, который потух. А пока осквернена и поругана земля наша ихней ухмылкой тупой, — ненависть наша сталью застругана, боль нашу одухотворяет — бой! За боем бой, за схваткой схватка: и нам не мед, но и им не сладко! Я не признаю описаний разных о легкой победе под энским селом; по-моему, битва — это не праздник, а стих — не молебен и не псалом. Каждое выигранное сраженье — это бойцов поределых ряды, это предельное напряженье тела и духа, земли и воды. Спросите об этом лицо любое, только что выдержавшее тяжесть боя: «Что было на поле боя? Как было на поле боя?» — «Не помню, не помню, не знаю!» Там небо, должно быть, рябое, забыв, что оно голубое. Там буря сквозная! Там люди — по крови не братья, лишь свойственники по ране… И летчик, снаряды истратя, сам мчится снарядом, тараня. Там кровь капитана Гастелло чертой непогасшей, падучей звездой загустела на памяти нашей. Там люди, в гранаты обвесясь, бросались, себя не жалея, в последний — взглянувши на месяц, — и танки корежились, тлея. Там волны взрывные катились, как волны морские, и в воздухе плыл пехотинец, широкие руки раскинув. И наглостью ложного света все то, что душа не прощала, — с небес подвесная ракета вокруг освещала. Так было от моря до моря на поле великом. Там было и счастье и горе в величии диком. Так было повсюду, повсюду, а где — неизвестно. Там было и благу и худу просторное место!

РАЗГОВОР МАТЕРИКОВ БЕЗ ВЗАИМНЫХ РЕЗКОСТЕЙ

Хорошо в Соединенных Штатах, если есть хоть маленький достаток, если есть хоть маленький избыток, если нет надежд и душ разбитых. Хорошо прожить вдвоем в тихом домике своем: горячо трещит печурка переливчатым огнем, хорошо поет пичужка в желтой клетке над окном. Ну а если вдруг достатка — нету, где тогда искать уют по свету? Я к тому обращусь, кто нуждою задет: мы вместе состарились, поседев; вы знаете граждан своих, я — своих; давайте о судьбах подумаем их. Наши граждане широкогруды: рубят срубы и роют руды; труд им люб и в лесу и в поле, — наша сила и наша воля. Люди наши миролюбивы: рек и глаз широки разливы; если ж их глубину затронешь,— отойди, захлестнет, утонешь. Я видал рыбаков на Каме: борода у них завитками, прорумянена в зорях кожа, говорят они гулко и гоже, называют себя дедами, а таскают рыбу пудами. Я глядел горняков Урала: люди — вечного материала, и в тайге и в приморских сопках нет ни слабых меж них, ни робких. С севера — Новгородское вече, с юга — круг Запорожской Сечи. Где б нас ветром ни заносило, — наша воля и наша сила! Если нас обожжет обида, промолчим, не покажем вида, под ярмо головы не клоним, перед петлей стоим — не стонем! Если ж сердце обманут грубо, сплавим руды и спалим срубы, шапку сымем и кинем оземь, все оставим и все забросим! Нам тогда все равно — убыток, в бой пошли — не считай убитых! Ваш материк от нас удаленный; встанет приехавший, удивленный, встанет — вскружится ум, как пьяный: что за народ такой заокеанный?! Ваших граждан свободен навык: чисты в чувствах и тверды в нравах, ходят прямо и смотрят смело, ценят время и знают дело. Век прошел и еще полвека, утвержденных прав человека. Но не сразу ж утихли бури на Гудзоне и на Миссури! Голос пушек гремел об этом над неведомым Новым Светом; были брошены пашня с плугом: дрались яростно Север с Югом. Первой стала свинцом пронзаться плодородная ширь Канзаса. Двое встретятся: «Юг или Север?!» — Оба слягут в смертном посеве. После посыпались пули градом, рея над генералом Грантом. Рабовладельцы крепят подпруги. Ли собирает полки на Юге. Плохо вначале пришлось северянам: нету и счету потерям и ранам; видно, придется им жить по старинке: станут все штаты — невольничьи рынки. Но — собираются новые силы, но укрепляются павших могилы. Нет! Не положат свободе запрету, нет, не померкнуть Новому Свету! Стоны и выстрелы, топот и ржанье, — жадные — сброшены с седел южане. Томас и Шерман и Мир с Шериданом гонят их вспять по векам, по преданьям. Плен их, отброшенных и помятых, ждет при селении Аппама́ттокс. И засинела воздухом вольным даль над Авраамом Линкольном! С той поры эта песня грозна врагам: «Мы идем за тобою, отец Авраам!» Светлеют лица при этом имени, сплочаясь в вольнолюбивом гимне. Годы прошли, обгоняя годы, — а в памяти жив поборник свободы.