Страница 3 из 7
ФРОНТ НА ТЫСЯЧИ ВЕРСТ
Была ль то осень или зима, — все нынче спуталось в памяти; казалось, что время сошло с ума в своей тарабарской грамоте. Я друга давнишнего потерял, из верных верного самого, — ушел в ополчение и пропал, — поэта Петра Незнамова. А сколько таких же — незнакомых — ушло, неведомых сколько пропало? Таких же и по сие число забытых Петров и Павлов. Они собрались сегодня в кружок, сосед наклонился к соседу, и я подойду к ним на мокрый лужок беззвучно слушать беседу: «Привыкшие к утратам и потерям, мы больше синеве небес не верим! Когда над фронтом катится звезда, — ждешь грохота в конце ее следа. На небе — месяц, молодой и прыткий, глазеет вниз, — еще не сбит зениткой. Туман, встающий молча из-за леса, окутывает дымовой завесой, и на лугу, где сладко млеет сено, приходит мысль о запахе фосгена. Пожарищем, плывущим из-за хат, дымит восток и плавится закат. Ряды кустов, знакомые веками, загримированы грузовиками. Клин журавлей летит: точь-в-точь — над рощей к бомбардировщику бомбардировщик. И тополя, темны и молчаливы, встают вдали, напоминая взрывы. Притворно все… И на лесной опушке поют обманным голосом кукушки». Сидят партизаны в лесной стороне, жуют партизаны сухарь при огне. Дымками чуть дышит родное село, снегами по крыши его замело. Ветер, дик и груб, клонит дым у труб, гонит, пригибает, рвет за клубом клуб. Над трубою дымы — хата не пуста… Страшны, нелюдимы гиблые места. Улица села выжжена дотла, словно все живое вымела метла. Ходит часовой с «мертвой головой». Вьюга запевает нотой басовой. Чудится ему: в снеговом дыму призраки мелькают сквозь метель и тьму. Пособи, зима, посуди сама: шаг врага попутай, посводи с ума! Чисты, непримяты свежие снега. Стынут автоматы в пальцах у врага. Снега целина, вьюги пелена, рухнув, вновь взмывает воздуха стена. У врагов в тылу сквозь буран и мглу сводные отряды движутся к селу. Помоги, пурга, разгромить врага, чтобы подкосилась хищников нога. Стужа их дерет, ужас их берет, ходят, автоматы выставив вперед. Не мешай, метель, нам наметить цель, чтоб упал захватчик в мерзлую постель, чтоб упал-уснул под метели гул, под прямой наводкой партизанских дул. Орды фашистские, дики и пьяны, вторглись в ворота Ясной Поляны. Что им Толстой? Звук лишь пустой!.. Вторглись шакалы ко Льву на постой. Все испоганили, все истребили, книги пожгли и деревья срубили: пусть, дескать, в пепел испепелятся самые мысли яснополянца! Но со страниц его книг обожженных — сотни героев вооруженных. Из-за дерев, подсеченных под корень, вышел бессмертный народ, непокорен! Вот — человечен и простодушен — встал со своей носогрелочкой Тушин. Вот — невидимка — Тихон Щербатый где-то окапывается лопатой. Вот — красноликий, бросающий вызов — вражьим тылам угрожает Денисов. И — егеря за Багратионом рвутся в атаку всем батальоном. Вот — остальных многоопытней, старше, шрамом отмеченный — славный фельдмаршал… Цепи обходные, сторожевые… Нет! То — не тени, то — люди живые! Вот сам хозяин, обеспокоясь, вышел, засунувши руку за пояс: грозное что-то в движении этом, в дымах, поднявшихся над портретом. Взор — на врага он, брови нахмуря, — в тульских лесах подымается буря. Люди, с ним схожие, грозны и хмуры, знают, как с хищников сдергивать шкуры! Тех дедов внуки встали стеной, все тот же твердый народ коренной. Все тот же, кто ясен был взору Толстого, — в поход подпоясан без шума пустого. Из самых глухих лесных уголков враг метится пулей и пальцем штыков. Нацисты, теряя кровавые пятна, скулили, притворно возмущены: «Мы русских разбили, а им — непонятно: они продолжают затяжку войны». Не нам — а им непонятно, как заново крепчало оружие партизаново; как, в опыте долгих сражений освоено, взрослело мужество нашего воина; как, — все претерпев и все одолев, — поднялся народа праведный гнев! Хищные звери с разумом темным, Гитлер и Геринг, мы вам припомним! Жизнь превратившие в сумрачный вечер, лязг ваших армий — не вечен, не вечен! Куда б ваши танки ни забежали, — мы путь перережем им рек рубежами; куда б ни залетывать вашим пилотам, — станут их кости гнить по болотам! Вы к нам прокрались, — столбы наших крылец выше порогов кровью покрылись; мы опрокинем вас, — кровь ваша — выше, выше стропил заструится по крышам! Врагу, в наши домы посмевшему влезть, — месть, месть, месть! Врагу, оскорбившему нашу честь, — месть! Что в мире отныне священнее есть? Месть, месть, месть! Пять чувств у нас было, отныне — шесть: шестому названье — месть! Пусть слуху желанна единая весть: месть, месть, месть! Пусть вспыхнет на стенах, чтоб глаз не отвесть, огромными буквами: месть! Врагу, разорившему столько семейств, — месть, месть, месть! Ему не исчислить и не учесть неутолимую месть! На вражье коварство, на хитрость, на лесть — месть, месть, месть! Пять чувств у нас было, да будет шесть: шестому названье — месть!..