Страница 30 из 126
- С прибавлением тебя, Проша...
- Поглазели и будя. - Обходчица - разбитная старуха в выгоревшей добела форменке, с мокрым тряпьем в руках - заслонила от них роженицу. Покатаются, жеребцы, и в сторону, а баба страдай. У-у, бессовестные, выставились! Пошли с хаты!
В усадебном сарайчике, разливая по кружкам припасенный специально для этого случая самогон, Прокофий не без смущения подытожил:
- Не обижайся, Васильич, дале я не пойду. Сам понимаешь, не могу я бабу с таким дитем тащить Бог знает куда. Погожу где поблизости, а там видно будет.
- Государственный интерес, значит, побоку? - Решительно отодвинул свою кружку Андрей и встал. - А я-то на тебя надеялся, Проша, как ни на кого надеялся.
- А рази дите мое не государственный интерес? - Тот, заметно ожесточаясь, сцепил пальцы на коленях и угрюмо уставился в носки своих сапог. - Скотину развести, плевое дело, а здесь кровь моя. Можа, мне и не придется уже боле. Так что, как хошь, а не пойду я.
- Крепка! - Маленькими глотками выцедив свою долю, ветеринар словно и не слушал их разговора вовсе. - Давненько не приходилось этакого пробовать. Без сомнения, ржаная. Умеют на Руси вино варить. Чтобы такого же здоровья молодому Прокофьичу!
- Бросьте, Григорий Иваныч! - Услужливая хитрость старика только подхлестнула в Андрее накипевшую за день злость. - Что нам в кошки-мышки играть? Не маленькие! Выходит, у каждого свой интерес на первом месте? У меня, выходит, только, окромя скотины, нету интереса? Один я воз везти должен? - Фамильная ожесточенность прорвалась в нем и понесла его. - Гляжу, и вы, Григорий Иванович, гражданин хороший, в лес засмотрелись? Так я не держу. Глядишь, за прошлые заслуги схватите у немчуры кусок послаще. Но уж больше, когда вернемся, не просите милости, по первое число влепим. Видно, сколько вас ни корми - все одно укусите в урочный час...
Через минуту он, не жалея плети, уже гнал своего коня вдоль лесополосы к дымящему дневными кострами табору и саднящее душу ожесточение билось в его висках: "Неужто все прахом пойдет? Кататься вместе, а саночки возить врозь? Вот оно, когда суть-то сказывается".
Дорога, размытая недавними дождями, вязко пружинила под конскими копытами, сырой ветер бил в лицо, окрашивая поля вокруг в цвета слякотной хвори и увядания. И никогда еще в прошлом не было у Андрея так мутно и одиноко на душе: "Кому верить, на кого надеяться? Сам не вытяну, значит, никто".
Андрей гнал, не замечая ничего вокруг, и поэтому, когда из придорожной заросли выделилась женская фигура и пошла ему навстречу, он в первую минуту лишь повел поводьем с тем, чтобы объехать ее стороной, но уже в следующее мгновение сердце его упало и тут же забилось отрывисто и гулко.
Александра шла, с каждым шагом разрастаясь в его глазах, пока не заслонила перед ним всего, что его окружало. Александра шла, и сизые глаза ее, сумеречно мерцая, как бы вбирали его в себя, и он, околдованный ими, осадил коня, соскочил на землю и шагнул ей навстречу.
- И как там Пелагея, родила? - Нарочито вызывающий тон ее, Александры, выдавал её смятение, и по всему чувствовалось, что говорила она совсем не те слова, какие сейчас складывались в ней.
- Бабы наши все гадают: малого или девку?
Александра бездумно роняла какие-то случайные, полые, первые попавшиеся слова, а все в ней - лицо, глаза, тело - текло, кричало, смеялось совсем от иной причины и по иному поводу. Андрей немо смотрел на нее, не в состоянии произнести ни звука, до того неожиданной увиделась ему эта, посреди дороги, встреча.
- Ну, чего уставился, али не узнал? - тщетно прятала она в озорстве собственное смущение. - Немудрено, за коровьими хвостами света не вижу. Скоро самою себя узнать в зеркало не возьмусь. Такая уж моя доля.
- Отчего же? - Смиряя колотившую его дрожь, Андрей сошел с коня и двинулся с нею рядом. - Чуть посомневался, правда: с какой, думаю, стати?
- Да так, вздохнуть вышла. - Голос ее слабел и прерывался. - А вот встретила тебя и, вправду, кстати. Не спешишь?
Хмельное расслабляющее тепло коснулось сердца Андрея, и мир вокруг него внезапно приобрел звук, запах, окраску. Бурые подпалины увядающей листвы резко выделялись на фоне изреженного скудеющими облаками белесого неба, которое, в свою очередь, оттеняло стойкую зелень ивняка и орешника в желтом море брошенной на корню степи. Со стороны речки тянуло волглым деревом и тиной лиманов, где хлопотливо клекотали, готовясь к отлету, птичьи полчища.
- Разговор есть? - Он еще не верил ее зову, а потому выравнивал речь и сдерживался. - Говори, коли не шутишь.
- Иди сюда, Андрейка-а,- потянула она его за рукав, и это ее протяженное "Андрейка-а" отозвалось в нем благостно и жарко. - А то глазищ-то, пропасть. Нашим бабам только попади на язык, такого наговорят! Сюда... Сюда иди.
Александра, видно, ждала Андрея загодя: под старым сучковатым абрикосом было разостлано байковое одеяло, а к самому корню дерева жалась бязевая сума со снедью. И едва он разглядел все это, как теплые ее ладони сомкнулись у него на затылке.
- Андрейка-а, Андрюшка-а! - кружились у его уха бессвязные слова.- Не по злобе, из гордости за тебя не пошла. Думала, люди комиссарским хлебом попрекать будут. А ить один ты и люб был. Бывало, встречу, свету не вижу. Всякий день считала: как ты там, с кем? Рыбочка моя, ягодиночка... Пожалей, Андреюшка-а!
- Эх, ты! - только и вырвалось у него. И еще раз. И еще горше: - Эх, ты!
Головокружительный туман лишил Андрея памяти и речи, выявив перед ним лишь ее глаза, мерцавшие тихой и преданной радостью. Глаза эти, как два бездонных омутка, высвеченных изнутри голубой искрой, маячили где-то совсем рядом, затягивая его в свой колдовской круговорот...
Потом, лежа рядом с ним и оглаживая его руку в своей, она, как о чем-то давно решенном и переговоренном, сказала:
- Детей у нас, слава Богу, с Сережкой не вышло, значит, и спросу ему с меня нету. Я к тебе теперича навек прилепилась, куда ты, туда и я.
Андрей моментально насторожился:
- Ишь, легко как все у тебя получается.
- А ты что - боишься?
- Не боюсь, а совесть иметь надо. - Он словно бы ждал этого ее вызова. - Да, да, Санек, нельзя нам так. Что люди скажут? Ребята, мол, воюют, а Лашков солдатских баб портит. Вот будет войне конец, сядем мы с Серегой и поговорим ладом, как люди. Мы, Лашковы, по-разбойному чужое добро не берем.