Страница 123 из 126
- Сиди, Львович,- сказал Гусев, но сам встал, чтобы проводить гостя,подождут.
- Нет, нет, нельзя мне дурные примеры пастве своей подавать... Спасибо за угощение.
От внимания Петра Васильевича не ускользнули ни взгляд, которым они при этом обменялись, ни поспешность, с какой Гупак откланивался, ни облегчение хозяина, после того, как тот вышел. Неясное подозрение, возникшее у него в самом начале встречи, окончательно укрепилось в нем: "Договорились, заранее договорились обо всем, старые хрычи!" Он не только не оскорбился их сговором, но даже, в известной мере, был рад этому. Смутная тяга его к Гусеву и таким, как Гусев, становилась с течением времени почти неодолимой. От них - этих людей - исходило еще неясное для него ощущение властной надежности, около которой ему жилось увереннее и яснее. Глядя на них, на их крепкие и твердые рты, можно было с уверенностью сказать, что жизнь на земле никогда не кончится. Они не дадут, не позволят ей кончиться, так наполнение и беспрерывно билась в них деятельность, работа.
- Вот, кто поживет еще,- кивнул Петр Васильевич в сторону двери. - Ни одного седого волоса!
- У него рак, Васильич,- просто, как о чем-то значения особенного не имеющем, сообщил, опускаясь против гостя, Гордей. - Месяца два-три, больше не протянет. Вот такие дела, Васильич.
- Может, обойдется? - сам пугаясь своей неуверенности, вздохнул он. Бывали случаи.
- Нет, не обойдется, Васильич,- еще спокойнее и тверже сказал Гордей. - Я его доктору дом крыл. Никак не обойдется. Да он и сам знает.
- Знает?!
- Знает,- Гордей взглянул ему прямо в глаза, и взглядом этим как бы определил для него всю меру его житейской слепоты.- Вот такие дела, Васильич. Нам бы такой силы. И света тоже.
- Да...
- Чего там темнить, Васильич,- Гордей поднял свой недопитый стакан и потянулся с ним к гостю,- я ведь давно хотел с тобою с глазу на глаз. Пора бы нам поговорить по душам. Жизнь на исход пошла. Нечего делить, все поделено.
- Я что ж, давай. - В нем исподволь вызревало, набирая силу, ответное к Гусеву расположение. - Я никогда глухим не притворялся, сам знаешь.
- Вот это дело! - Одним глотком опорожнив содержимое стакана, он уставился на Петра Васильевича светлыми смеющимися глазами. - Пей, Васильич, время терпит. Будем мы с тобой всякие нынче разговоры разговаривать. Тебе же всей правды никто, кроме меня, не скажет. Побоятся...
Они просидели за столом до глубокой ночи. Говорил больше Гусев, а Петр Васильевич слушал. Впервые, с чужих слов, он увидел свою жизнь со стороны, узнал, какой она выглядела в глазах окружающих. Гордей не щадил в нем ни чести, ни самолюбия. Шаг за шагом, день за днем восстанавливал он в его памяти даже им самим забытые уже события. Перед мысленным взором Петра Васильевича вдруг встала вся судьба целиком, во всей совокупности ее удач и ошибок, будней и праздников. И, подводя итог увиденному, он с испепеляющей душу трезвостью должен был сознаться себе, что век, прожитый им,- прожит попусту, в погоне за жалким и неосязаемым призраком. И тогда Лашков заплакал, заплакал молчаливо и облегченно, и это было единственное, чем он мог ответить сидящему перед ним человеку.
XII
На другой день Гусев привел к Петру Васильевичу высокого, худого, с ранними залысинами парня, откровенно их, гусевской, породы и, легонько подтолкнув его вперед себя, снисходительно отрекомендовал:
- Мой единокровный. Недотепа, правда, но дело знает. В обиде не будешь. Выйдем, Васильич. Пускай осмотрится, прикинет, что к чему. А мы пока покурим.
Они устроились на верхней ступеньке крыльца, гость молча закурил, и Петр Васильевич, преодолевая неловкость, с трудом сложил:
- Цену бы назвал, а то ведь и не расплатишься с тобой до самой смерти.
- Договоримся.
- Посильно не обижу.
- Ничего мне от щедрот твоих не надо, Васильич. - Он грустно вздохнул.- Заплатишь по таксе и будь здоров. Ты думаешь, я рвач? Не хочу на производство идти? Нет, Васильич, не работы я казенной боюсь, казенной лени. Разве это дело, при одних руках трое начальников? И все норовят, чтобы я похуже сработал, лишь бы побыстрей. Им ведь не работа прогрессивка нужна. А ведь я мастер, Васильич. - Он почти застонал. Мастер! Понимаешь ты это, Васильич? А, что говорить! - Он загасил папиросу о подошву, но окурок не выбросил, положил в карман и поднялся. - Пойду, дел по горло. Буду забегать присматривать.
Глядя вслед его подтянутой молодцеватой фигуре, уверенной походкой пересекавшей улицу, Петр Васильевич с нескрываемой завистью заключил про себя: "А ведь мы однолетки. Выходит, свои у каждого года".
А молодой Гусев уже выдвигал в сени немудрящую лашковскую мебелишку. Работал он уверенно и почти бесшумно. Вещь за вещью, как бы сами по себе, плотным четырехугольником выстраивались в углу между торцовой стеною и погребом. Помогая ему протаскивать через дверь жалобно дребезжащий посудой буфет, Петр Васильевич спросил его с дружелюбным расположением:
- Как зовут, сказал бы?
- Алексеем. - Парень расплылся в смущенной улыбке. - Отец не сказал разве?
- Думал, видно, знаю.
- Он такой у меня, папашка,- еще шире осветился тот,- с гонорком. Думает, про него все заранее знать обязаны. С характером старикан, его на вороных не объедешь.
Потом они вместе сдирали старые, в клопиной сыпи обои и пожелтевший слой газет под ними и совместная эта работа облегчала Петра Васильевича, сообщая ему чувство уверенности в добром исходе волновавших его последнее время дел и забот. Он сам не заметил, как постепенно вошел во вкус работы и стал во всем помогать Алексею. Перебрасываясь между собой деловыми замечания-ми, они загрунтовали и побелили потолки в обеих половинах, выкрасили оконные переплеты и, оба довольные удачно завершенным днем, опорожнили четвертинку под наскоро приготовленную Петром Васильевичем закуску. Вконец раздобревший хозяин кинулся было в магазин за добавкой, но гость решительно перевернул свой стакан вверх дном:
- Я, батя, пас.
- Что так?
- Папашка не любит, когда посреди работы.
- Строг?
- Да как сказать. Строг - не строг, а порядок любит. Если и осадит, так по делу. Я ведь в депо начинал. А когда с Николаем вашим вся эта бодяга получилась, он, папашка мой, забрал меня оттуда, к себе приспособил.