Где живет счастье

– Я никак не могу понять, почему родители не разрешают мне путешествовать одной. Правда, они ужасно старомодные…

Виви можно смело отпустить с Дугласом, ободряюще сказал ее отец. Ведь Дуглас ей совсем как старший брат. И Виви в глубине своей исстрадавшейся души знала, что так оно и есть.

Она положила ногу в сапожке на сиденье рядом с Дугласом. На Дугласе было теплое шерстяное пальто, а на его туфлях, впрочем как и у большинства мужчин, виднелись белесые разводы от грязи.

– Там наверняка сегодня будут все, кто хоть что-нибудь собой представляет, – заметила Виви. – Куча народу, хотевшего получить приглашение, осталась с носом.

– Я бы с радостью отдал им свое.

– А еще там точно будет эта девица Афина Форстер. Та самая, что нагрубила герцогу Эдинбургскому. Ты когда-нибудь встречался с ней на танцах?

– Нет.

– Она производит ужасное впечатление. Мама, прочитав о ней в колонках светских сплетен, заявила, что хорошее воспитание ни за какие деньги не купишь. – Виви замолчала и задумчиво потерла нос. – Мама Фредерики полагает, будто светские сезоны скоро вообще исчезнут как класс. Она говорит, что девицы типа Афины убивают саму идею балов, вот почему все и зовут ее Последней Дебютанткой.

Дуглас презрительно фыркнул, не отрывая глаз от газеты:

– Последняя Дебютантка! Какой вздор! Да и сами эти светские сезоны – сплошное притворство. По крайней мере, с тех пор, как королева перестала принимать при дворе.

– Но это же прекрасный способ знакомиться с людьми.

– Прекрасный способ использовать этих прекрасных парней и девушек в качестве подходящего брачного материала. – Дуглас свернул газету и положил ее рядом с собой. Затем откинулся на спинку сиденья, сцепив руки за головой. – Ви, времена меняются. Через десять лет охотничьих балов не будет и в помине. Не будет и этих шикарных фраков с длинными фалдами.

Хотя Ви и не была до конца уверена, она решила, что подобная безапелляционность Дугласа объясняется его одержимостью так называемой социальной реформой, включающей самый широкий спектр идей – от концепции Джорджа Кэдбери о необходимости массового образования рабочего класса до идеалов коммунизма в России, – а также его увлечением поп-музыкой.

– И как же тогда людям знакомиться?

– Они получат возможность встречаться с теми, кто им нравится, невзирая на общественное положение. У нас будет бесклассовое общество.

По его тону трудно было сказать, одобряет он будущие изменения или, скорее, предупреждает о них. Поэтому Виви, которая редко заглядывала в газеты, а потому не знала, какие другие варианты можно предложить, ограничилась тем, что хмыкнула в знак согласия и снова уставилась в окно. В душе она молилась, и уже не в первый раз, о том, чтобы ее прическа выдержала испытания грядущего вечера и не развалилась во время танцев. За квикстеп и «Веселых Гордонов» можно не волноваться, сказала мама, а вот с «Лихим белым сержантом», пожалуй, надо быть поосторожнее.

– Дуглас, сделаешь для меня доброе дело?

– Какое?

– Я знаю, что тебе не очень-то хотелось ехать…

– Да нет, я не против.

– И я знаю, что ты терпеть не можешь танцы, но, если будет подходящая мелодия, а меня никто не пригласит, обещаешь мне хоть один танец? Я не переживу, если мне весь вечер придется подпирать стенку. – Виви даже на секунду вынула руки из относительно теплых карманов. Лак «Жемчужный иней» идеально покрывал ногти. Он переливался и мерцал холодным блеском под стать морозной пелене, затянувшей окна. – Я усердно практиковалась. И обещаю, что не подведу тебя.

Дуглас улыбнулся, и Виви почувствовала, что, несмотря на ледяной холод, на душе у нее сразу потеплело.

– Тебе не придется подпирать стенку, – сказал Дуглас, положив ноги на сиденье рядом с Виви. – Но все равно да, глупышка. Конечно, я приглашу тебя на танец.

Фрамлингтон-Холл не относился к числу жемчужин архитектурного наследия Англии. Старинный облик здания был лишь видимостью. Любой человек, мало-мальски разбирающийся в архитектуре, смог бы с ходу определить, что готические башенки не сочетаются с палладианскими колоннами, что узкие окна со свинцовыми переплетами слишком зажаты остроконечной крышей над огромным бальным залом, что красные кирпичные стены явно не покрыты пылью столетий. Короче говоря, это был новодел, архитектурный ублюдок, воплотивший в себе худшие черты ностальгии по некоему мифическому прошлому. Дом окружала абсолютно ровная местность, что придавало ему особую внушительность.

Прилегающий к дому сад, когда не был погребен под толстым слоем снега, казался до невозможности строгим: лужайки тщательно выкошены, трава плотная и густая, будто дорогой ковер, в розарии розовые кусты росли не в естественной дикости, а словно по линейке, аккуратными рядами, когда каждый следующий куст казался точной копией предыдущего. А сами розы были не белыми и не чайными, а кроваво-красными, выведенными или привитыми в Голландии или во Франции. Участок со всех сторон окружали кипарисы Лейланда, еще молодые, но уже готовые надежно скрыть дом и его территорию от окружающего мира. По меткому выражению какого-то остряка, этот сад походил скорее на концентрационный лагерь для растений.

Но все это нимало не волновало гостей, шедших непрерывным потоком по посыпанной солью полукруглой дорожке перед домом. Некоторых гостей пригласили лично Блумберги (хозяева сами разработали дизайн дома, и их с большим трудом удалось отговорить от идеи в качестве завершающего штриха купить себе заодно и титул); некоторые получили приглашения через более удачно устроившихся друзей хозяев дома, но с их личного разрешения, для создания нужной атмосферы. А некоторые явились незваными, хитроумно рассчитав, что при таком количестве народу несколько гостей, с правильной внешностью и правильной речью, никому не помешают. Ведь Блумберги, с их недавно сколоченным состоянием в банковском деле и двумя дочерьми-близняшками на выданье, ради которых родители и решили поддержать традицию балов для дебютанток, слыли гостеприимными хозяевами. Да и вообще, сейчас на вещи смотрели гораздо проще и никто никого не собирался выкидывать на холодную улицу. Тем более при наличии заново отделанного интерьера, которым не терпелось похвастаться.

Виви немного поразмышляла на эту тему, сидя в отведенной ей комнате (полотенца, туалетные принадлежности, фен с двумя режимами скорости), расположенной через два коридора от комнаты Дугласа. Она оказалась в числе немногих счастливчиков, и все благодаря деловым связям отца Дугласа с Дэвидом Блумбергом. Большинство девушек разместили в отеле в нескольких милях отсюда, а вот ей, Виви, выпала честь остановиться в комнате в три раза больше ее спальни в родительском доме и по крайней мере вдвое роскошнее.

Лена Блумберг, высокая элегантная дама, чье утомленное выражение лица красноречиво говорило о том, что если у нее и есть интерес к супругу, то исключительно меркантильный, слегка приподняла брови, тем самым отреагировав на чересчур экстравагантные приветствия мужа, и сказала, что в гостиной есть чай и горячий суп для тех, кому надо согреться, а если Виви вдруг что-нибудь понадобится, то ей надо просто попросить, хотя, по-видимому, и не лично миссис Блумберг. Миссис Блумберг велела лакею проводить Виви в ее комнату – мужчины расположились в другом крыле дома, – и девушка, перепробовав все баночки с кремом и понюхав каждую бутылочку шампуня, решила, прежде чем начать переодеваться к балу, немного посидеть, чтобы сполна насладиться неожиданной свободой и прочувствовать, каково это – жить в такой роскоши.

Натягивая платье – тугой лиф, длинная сиреневая юбка, собственноручно сшитая ее мамой по выкройке из журнала «Баттерик», – и меняя сапожки на туфли, Виви прислушивалась к приглушенному гулу голосов гостей, проходивших мимо ее двери. Весь дом был буквально пропитан атмосферой предвкушения праздника. Снизу доносились звуки настраиваемых музыкальных инструментов, а с лестничной площадки – торопливые шаги прислуги, готовившей комнаты, и приветственные возгласы вновь прибывших гостей. Виви уже несколько недель жила ожиданием этого бала. И вот, когда ее мечта практически сбылась, она неожиданно испытала безотчетный ужас, совсем как перед походом к дантисту. И не только потому, что единственным, кого она здесь знала, был Дуглас, или потому, что после поезда, где она вела себя как зрелая и искушенная особа, она вдруг почувствовала себя совсем юной и неопытной, а скорее потому, что на фоне остальных девушек, стройных, тонконогих, ослепительных в своих вечерних нарядах, она вдруг ощутила себя плебейкой, девицей не того круга, и даже новые сапожки внезапно потускнели. Ведь при всех ее стараниях Веронике Ньютон так и не удалось стать шикарной женщиной. Она была вынуждена признать, что, несмотря на накрученные на бигуди волосы и корсет, ее внешность оставалась убийственно заурядной. Ее формы отличались приятной округлостью, тогда как эталоном красоты считалась крайняя худоба. На щеках Ви играл здоровый румянец, а ей хотелось иметь загадочную бледность и распахнутые глаза. Она носила широкие юбки в сборку и платья-рубашки на пуговицах, однако в моде были платья-трапеции и стиль модерн. Она была натуральной блондинкой, но ее волнистые, непослушные соломенные волосы категорически отказывались ложиться ровными, прямыми прядями, как у моделей в журналах «Хани» или «Петтикоат», и обрамляли лицо торчащими во все стороны патлами. И даже сегодня, уложенные искусственными локонами, волосы казались жесткими и неживыми, а вовсе не медово-конфетными, как она себе представляла. Ну и помимо всего прочего, ее родители в несвойственном им порыве фантазии прозвали ее Виви, вследствие чего при первом знакомстве с ней люди не могли скрыть своего разочарования, словно это имя подразумевало некую экзотичность, коей она отнюдь не обладала.