Голубой Марс

Там улицы были забиты дипломатами и репортерами, каждый из которых носил на груди бейдж и рвался поговорить с прибывшими. Город был маленький, старый, но крепкий, как скала: ощущение скопившейся в нем власти буквально витало в воздухе. Вдоль узких мощеных улочек теснились каменные здания с аркадами, вечные, как горы. S-образная река Аре заключала основную часть города в одно большое ярмо. Толпившиеся в том квартале люди – главным образом европейцы, эти пытливого вида белые, повыше большинства землян, – околачивались здесь, поглощенные своей болтовней, роясь вокруг марсиан и их охраны, теперь состоявшей из швейцарской военной полиции в голубой униформе.

Ниргал, Сакс, Мишель и Майя получили комнаты в главном офисе «Праксиса», который располагался в небольшом каменном здании у самой реки Аре. Ниргалу казалось удивительным стремление швейцарцев строиться как можно ближе к ней: подъем уровня воды даже на пару метров приведет к беде, но им было все равно. Очевидно, они контролировали реку достаточно плотно даже при том, что та спускалась с самой крутой горной гряды, что Ниргалу когда-либо приходилось видеть! Вот оно, настоящее терраформирование – неудивительно, что дела у швейцарцев так хорошо шли и на Марсе.

Здание «Праксиса» стояло всего в паре кварталов от старого центра города. Несколько офисов в средней части полуострова, рядом со швейцарским федеральным правительством, занимал Мировой Суд. И каждое утро они прогуливались по вымощенной булыжником главной улице, Крамгассе, невероятно чистой, свободной и пустой по сравнению с любой улицей Порт-оф-Спейна. Они миновали средневековую башню с часами, отличающимися украшенным орнаментом циферблатом и стрелками, напоминающими какую-нибудь алхимическую диаграмму Мишеля, преобразованную в трехмерный объект; затем зашли в здание Мирового Суда, где побеседовали о положении на Марсе и на Земле с многочисленными группами – представителями ООН, национальных правительств, сотрудниками наднациональных компаний, благотворительных организаций, прессой. Все желали знать, что происходит на Марсе, что Марс собирался предпринять дальше, чем мог бы помочь Земле. Ниргал без труда общался с большинством тех, кого ему представляли; они вроде бы вполне понимали ситуацию на обеих планетах, не питали ложных надежд относительно способности Марса каким-либо образом «спасти Землю». Они не ожидали ни возврата контроля над Марсом, ни установления мирового наднационального порядка, который имел место перед наводнением.

Однако, судя по всему, марсиан оградили от людей, которые были настроены к ним более враждебно. Майя была в этом совершенно уверена. Она обратила внимание на то, насколько часто переговорщики и интервьюеры проявляли то, что она называла «террацентричностью». По сути, их ничто не волновало, кроме дел на Земле; Марс в некотором роде представлял интерес, но не был так уж важен. Стоило Майе указать на это отношение однажды, и Ниргал стал подмечать его снова и снова. Это возымело на него успокаивающее действие. Конечно, подобное мышление существовало и на Марсе: там местные уроженцы неизбежно бывали ареоцентричными, и это выглядело логичным и отвечало природе вещей.

Вскоре ему стало казаться, что именно с землянами, проявлявшими особо сильный интерес к Марсу, возникало больше всего трудностей. Сюда относились определенные представители наднационалов, чьи корпорации серьезно вложились в терраформирование, а также члены правительств стран, страдающих от перенаселения и готовых с радостью выслать на Марс побольше людей. И он сидел на встречах с людьми из «Армскора», «Субараси», Китая, Индонезии, «Амекса», Индии, Японии и Японского наднационального совета, слушал их предельно внимательно и старался больше задавать вопросы, чем говорить сам. Там он увидел, что некоторые из их верных до этого момента союзников, особенно Индия и Китай, были готовы отступиться от своих обязательств и стать для них серьезной проблемой.

Когда он рассказал об этом Майе, та многозначительно кивнула, помрачнев.

– Наша единственная надежда на то, что нас спасет большое расстояние, – произнесла она. – Наше счастье, что до нас можно добраться только космическим перелетом. Поэтому какого бы развития ни достигла транспортная система, для эмиграции всегда будет существовать бутылочное горлышко. Тем не менее нам необходимо постоянно оставаться начеку. Только здесь об этом лучше сильно не распространяться. И вообще здесь лучше говорить поменьше.

Во время обеденных перерывов Ниргал просил своих сопровождающих – а его каждую секунду сопровождали более десятка человек – проводить его в кафедральный собор, который, как кто-то ему объяснил, здесь называли Чудовищем. С одной его стороны высилась башня, на которую можно было подняться по узкой спиральной лестнице, и почти каждый день Ниргал делал несколько глубоких вдохов и взбирался по ней, задыхаясь и потея ближе к верхушке. В ясные дни, которые выпадали не часто, ему удавалось разглядеть вдали за открытыми арками верхнего помещения неровную альпийскую гряду, которая, как он узнал, называлась Бернским высокогорьем. Зубчатая, белая, она тянулась от горизонта к горизонту, точно какой-нибудь марсианский уступ, только вся покрытая снегом – вся, кроме треугольных скал, обнаженных с северной стороны и имеющих светло-серый цвет, не похожий ни на что на Марсе. Гранит. Гранитные горы, возникшие при столкновении тектонических плит. И было видно, с какой несокрушимой силой это произошло.

Между этой величественной белой грядой и Берном находилось множество хребтов поменьше – травянистых холмов, похожих на те, что видели в Тринидаде, и холмов, заросших темно-зелеными хвойными лесами. Здесь было столько зелени, что Ниргал вновь изумился тому обилию растительной жизни Земли, тому, как литосфера была накрыта плотным древним одеялом биосферы.

– Да, – проговорил однажды Мишель, глядя вместе с ним на этот пейзаж. – Сейчас биосфера проникла даже во многие высокогорные районы. Жизнь течет ручьем повсюду, все буквально кишит ею.

Мишелю не терпелось побывать в Провансе. Это было рядом – всего час перелета или ночь в поезде, а все, что происходило в Берне, для него было не более чем бесконечными политическими пререканиями.

– Наводнение, революция, вспышка на солнце – они все равно будут продолжать свое! Вам с Саксом это по силам, вы можете делать то, что нужно делать, лучше, чем я.

– А Майя тем более.

– В общем, да. Но ее я хочу взять с собой. Она должна это увидеть, иначе не сможет понять.

Майя, однако, была поглощена переговорами с ООН, которые теперь, когда на Марсе приняли новую конституцию, приобретали все более серьезный характер. ООН все еще выступала в интересах наднационалов, тогда как Мировой Суд поддерживал новые «кооперативные демократии», так что многочисленные споры, возникавшие в залах для заседаний и по видеосвязи, выходили бурными, живыми, а иногда даже ожесточенными. Одним словом, важными – и Майя выходила на эту битву каждый день, а потому не могла допустить и мысли о том, чтобы уехать в Прованс. Она говорила, что бывала в молодости на юге Франции и теперь не питала особого интереса к его посещению, даже вместе с Мишелем.

– Она говорит, там не осталось пляжей! – пожаловался Мишель. – Как будто в Провансе, кроме них, ничего нет!

Как бы то ни было, ехать она отказалась. И наконец, спустя несколько недель, Мишель, пожав плечами и печально смирившись с ее решением, отправился туда сам.

В день его отъезда Ниргал провожал его на железнодорожную станцию в конце главной улицы и стоял, помахивая рукой медленно набиравшему скорость поезду. В последний момент Мишель высунул голову из окна и, широко ухмыльнувшись, помахал Ниргалу. Тот был потрясен, увидев это беспримерное выражение его лица, столь быстро сменившее уныние от отсутствия Майи. Затем Ниргал ощутил радость за друга, а после этого – вспышку зависти. Ведь у него самого не было такого места, отправиться в которое он счел бы за счастье, – ни одного такого места ни на одной из планет.