Страница 14 из 30
— Наоборот, я немедленно отвечу вам. Я скрыл правду от этой мерзкой женщины, да, мерзкой, но не потому что боялся её сплетен и пересудов, а потому что был потрясён до основания и потому что мне больше хотелось верить в несчастный случай, в случайное падение с моста… Так что моей вины здесь нет…
— Не понимаю, о какой вине может идти речь? Эмилия порвала с вами. Вы… вы упорно преследовали её.
— До какого-то времени! Я очень хорошо помню тот день. Мне всё вдруг надоело, и, как последний негодяй, я решил плюнуть на прошлое, начать новую жизнь. И это как раз в то время, когда она, наверно, больше всего нуждалась во мне… Мать в тюрьме, отец на другом конце света, мерзавцы тычут в неё пальцами: «Внимание, Золушка шествует! В краденых платьях каждая может стать принцессой!» На экзамены в институт она вообще не является, выходит на улицу только за хлебом, нигде не останавливается, ни с кем не разговаривает. Одна, самая одинокая девочка в мире! Никогда не прощу себе!.. К тому же знаете что я ещё сделал? — Парень лихорадочно ловил мой взгляд, наконец-то его прорвало. — Решил начать новую жизнь, так? И тут же пошёл с другой. Открыто, по улицам. Пусть все видят, и она тоже! Пусть не думает, что она единственная, неповторимая, незаменимая!
Глупо и пошло всё это, но я тогда не мог хладнокровно рассуждать. Хотел отомстить, наказать её… И стал нарочно ходить под её окнами с новой…
— Интересно, соседка даже не вспомнила об этом. Существенное упущение.
— Бывает. Главное — Эмилия видела нас! Как минимум два раза.
— Ну и как она восприняла это?
— Никак! Стоит у окна — и ничего. Хоть бы отпрянула, что ли… «Не любит она меня, наплевать ей на то, что я у неё на глазах обнимаю другую девчонку…» А я любил её до сумасшествия, да и до сих пор люблю… Всё остальное самообман.
— Я верю вам.
— А если я признаюсь, что каждый день вижу её живую, вы поверите мне?
— В каком смысле? В переносном или…
— Нет, не в переносном, в прямом! Живую, как мы с вами!
— А почему бы и нет? Я же не случайно подчёркиваю необъяснимое… Сюда я отношу, разумеется с большой долей проблематичности, и отсутствие трупа.
— Вы меня пугаете…
— Ну-ну, а кто первый начал?
— Да, простите. Всё дело в том, что мне просто необходимо как-то выбраться из трясины этих мучений… Да, я почти убеждён, что этого не случилось бы, если бы я оказался более настойчивым и не разыгрывал свои пошлые сцены мести. Будто я не знал… Будто не было у меня миллиона доказательств её особенности, непохожести на других… Значит, надо было проявлять терпение, терпение, терпение — в конце концов она бы поверила, смирилась, и всё пошло бы по-старому. Подумаешь — обиделся, задели меня. И это тогда, когда у неё никого кругом не было, я один остался! Вместо того чтобы, как репей, прицепиться к ней…..
— Что же после этого говорить нам, родственникам? Где мы были? И в первую очередь это животное, дядя её. Я спрашиваю: ты позаботился о девочке? Мнётся, мямлит что-то. Кристина в тюрьму попала, а он, как пришпиленный, в Софии сидит! Какое-то совещание в национальном масштабе, без него оно, видите ли, состояться не может! Потом его хватила желтуха, больницы, исследования — эгоист всегда найдёт себе оправдание. Хорошо ещё, что догадался расклеить некрологи в годовщину смерти девочки. Да, распадаются родственные связи, а ведь они немало помогли нам сохранить себя как нацию при рабстве…
— Что же до некрологов, то это я… Раз уж ничего другого не мог сделать…
— И фотография, и текст?
— Все.
— Ну, вы меня удивили! А я, дурак, прочёл некролог и ещё подумал: дела наши не так уж плохи, если такие сухари, как дядечка, пишут стихи, значит, всё-таки вспомнил о племяннице, растрогался. Меня ввела в заблуждение подпись — «От опечаленных». Кто же, думаю, могут быть эти самые опечаленные?
— Я не подписывал своё имя открыто, так как не хотелось огорчать чемпионку, не хотелось, чтобы друзья стали втихомолку надо мной смеяться, особенно за стихи…
— А почему? Стихи подходящие.
— Хорошие стихи писала Эми.
— Я не знал.
— Ничего удивительного, она всё рвала и выбрасывала. Говорила, что скрывает от матери. По-моему, некоторые её стихи были просто шедевры: такая нежность, такая живопись словом, прямо закроешь глаза — и всё видишь… Жаль, не запомнил я ни одного, а то бы прочёл, чтобы вы тоже поняли.
— Да, кстати, я не спросил вас — вы работаете или, учитесь?
— Учусь.
— Где?
— В политехническом, в Софии. Приняли меня сверх нормы, и злые языки, конечно, пустили слух, что если бы не папа… А Эми хотела поступать в медицинский, вы это знаете?
— Я знаю, что она любила белый цвет, — сказал я наугад (вспомнил длинное платье в её гардеробе). — Я больше чем уверен, что на выпускном вечере она была в белом — платье, туфли, сумка…
— Она появилась, как серафим с небес! И тут же затмила всех. За ней так и следовал целый хвост обожателей, тех самых, что потом издевались над ней на всех перекрёстках. Все наши девицы приехали в школу кто на «Мерседесе», кто на «Вольво», кто на «Ситроэне» или «Волге» последней модели. Она же вышла в своих белых туфельках из допотопного «Фиата» начала тридцатых годов. «Господи, какой же она будет в наряде невесты!..» Эта мысль не шла у меня из головы, мне стыдно признаться. Честно говоря, у меня были основания для таких мыслей, хотя она всё время говорила, что никогда не выйдет за меня замуж, даже если мир перевернётся. Я знаю, тут дело было в моих родителях: дочь обыкновенной служащей — и сын такого высокого начальника! Они никогда не примут её. А мне так хотелось ей сказать: они уже приняли тебя. Неужели ты не видишь, как они уходят или стараются не обращать на нас внимания, когда мы забьёмся в мою комнату, закроем дверь и слушаем музыку? Ты, наверно, замечала, как мама иногда подожмёт губы и по традиции заявит: «Сначала научитесь добывать хлеб насущный, а потом уж делайте что пожелаете!» Мне хотелось всё это высказать Эми, но я промолчал. Во-первых, чтобы не задеть её гордость, во-вторых, просто любил её до умопомрачения, а на остальное не смотрел так уж серьёзно, тем более что каждую минуту наталкивался на её невероятную чувствительность — боже сохрани быть кому-то в тягость или чем-то обязанной, лучше умереть! А потом, когда я твёрдо решил жениться на ней, это стало совсем невозможно: мать в тюрьме, Эмилия порвала со мной, не хотела меня видеть. Ну как ей было внушить» что эти «непреодолимые» преграды миф, если люди любят друг друга? Как объяснить, если она бегала от меня, словно от прокажённого, и я уже не понимал, любит она меня или нет, а может, до сих пор была со мной просто так… Радость постепенно бледнеет, хотя я стараюсь сохранить её в памяти, как замороженный плод. Понимаете, получается какая-то каша из былей и небылиц, и я уже не знаю. обнимали мы друг друга, целовались до того, что дышать было нечем или нет; менялись ли мы джинсами в мотеле и смеялась ли она так весело так беззаботно, глядя на меня, а я и вправду был похож на аиста, она была высокая девочка, но я намного выше, и мне её джинсы были ужасно коротки; вообще — любили мы друг друга, или всё это мне приснилось, привиделось в бреду?… Нет, наверно, всё это было, и было так прекрасно!.. А иногда она вскакивала и бежала к двери без всякой причины: «Я ухожу, прощай!», точно как в классе: «Не хочу больше разговаривать с тобой!..»
Ну, этим вы меня не очень удивили. У Эмилии с детства были странное! и в характере. Мы все волновались, а врачи смеялись над нами. Просто она была нервным ребёнком с очень рано развившейся способностью разумно мыслить и тонко чувствовать. Впрочем, девушкой я её почти не знал. А когда мы виделись с родителями, я деликатно старался выяснить, откуда происходят её чудачества, но они заверяли: всё в порядке, ничего страшного. с возрастом пройдёт. Однако она преподнесла нам самую невероятную неожиданность…
Но даже совершенно нормального человека можно довести до крайности. Достаточно обрушиться на его голову целой лавине неразрешимых проблем — и он погрузится в омут такого отчаяния, из которого только один выход… Эми была особенная, не похожая на других, но и только. Я по крайней мере так считаю. Конечно, фортели она иногда выкидывала просто невероятные. Например, однажды поздно вечером ей захотелось шампанскою. Пришлось мне побегать по кафе и барам. А стоило ей чуточку выпить. как она почти теряла сознание от дурноты. То же самое и с куреньем. Она просто не выносила табачного дыма, а как-то на спор взяла и закурила. Зрачки расширились, побледнела, сейчас в обморок хлопнется, но сигарету изо рта не выпустила, держалась изо всех сил. Иной раз я слышал, как она шептала про себя: «Когда-нибудь я убью его! Полечу в Алжир и на главах у его бабы пристукну…» Я не сомневаюсь— она верила, что сможет сделать это.