Страница 47 из 57
[…]
На канале, 15 сентября 1943 г.
2 часа ночи.
[…]
За стенами барака фантастическая погода; светло-голубое ночное небо устлано громадными вспененными грядами облаков, луна светит так ярко, что ночь скорее походит на день, и, когда с улицы входишь в бункер, холодный свет лампы кажется тусклым и мрачным. Я с огромной радостью расталкиваю вечно сонного унтера и вручаю ему телефон, когда отправляюсь будить солдат. Наконец-то можно глотнуть свежего воздуха и дать покой глазам, уставшим от ужасного света в бункере. Наши норы, пустые и сиротливые, вытянулись цепочкой по гребню дюн, ветер постепенно заносит их песком. Мы спим теперь на удобных висячих тюфяках. Огромное преимущество этих бункеров в том, что даже во время жесточайших бомбежек мы можем спокойно оставаться в них.
Я очень устаю, так что порою глаза закрываются сами собой и я проваливаюсь в сон ровно на полчаса. Вчера я поделился этим с одним фаненюнкером[118], приятным, очень умным человеком, кандидатом философских наук из Вены. Он сказал мне, что не может прочитать даже двух страниц «хорошей» литературы, ибо на него тотчас наваливается усталость и пропадает всякий интерес к книге. Этот молодой человек, фаненюнкер в запасе, абсолютный материалист, философ, вообще духовно невероятно подкован, с необычайно широким кругозором, не только не признает каких-либо различий между человеком и животным, но даже ставит знак тождества между человеком, зверем и камнем. Как-то раз, катаясь ночью на велосипедах, мы долго беседовали с ним; эта дискуссия нагнала на меня глубокую тоску, я был по-настоящему опечален таким всеотрицанием и полным заблуждением и не нашел достаточно слов для возражений, да и убедительных контраргументов оказалось маловато, я был просто ошеломлен разоружающей последовательностью материализма. Кое-какие доводы я, конечно, мог привести, которые дали бы ему пищу для размышлений, но я понял, что в области философии и вообще научных знаний я абсолютный нуль. Я, конечно, не огорчаюсь по этому поводу, потому что надеюсь еще наверстать упущенное, но, естественно, было бы прекрасно, обладай я всем необходимым для умственного труда.
Получится ли что-нибудь с учебным отпуском, пока неясно; видимо, многое зависит от положения дел на русском фронте, который, как и прежде, является сейчас решающим в этой войне, да и впредь останется таковым. Собственно, мы все уверены в этом, несмотря на полный крах Италии. Все решится в России предстоящей зимой, это в общем-то ясно, и я твердо уверен, что мы победим ее, даже несмотря на нынешние грандиозные отступления, и точно так же убежден, что в случае поражения России война практически и тактически будет завершена.
Только представь себе, что сейчас лишь часть нашей армии держит под постоянной угрозой Англию и Америку, а что будет, когда освободится масса народу, после того как мы разделаемся с Россией? У нас действительно есть все основания надеяться, что мы победим; естественно, в жизни всякое случается, никогда нельзя быть до конца уверенным во всем, любые самые прекрасные расчеты могут не оправдаться…
[…]
На канале, 22 сентября 1943 г.
[…]
Самое прекрасное в новых, пахнущих цементом бункерах — кровати, это висячие маты в раме из толстых железных стержней; на вид они довольно тонкие и жесткие, а на самом деле очень мягкие. Сами по себе висячие маты, пожалуй, чересчур легкие и упругие для нас, они больше подходят для матросов с их раскачивающейся походкой, чем для флегматичных и мрачных пехотинцев. На улице очень холодно, мы закрыли дверь, тяжелую, толстую, массивную железную дверь, которая тотчас напомнила мне дверь бомбоубежища на Нойенхёфераллее. Чтобы получить представление о бункере, надо припомнить бомбоубежище, только бункер немного уже и в нем еще меньше воздуха. Вначале я часто садился на стул перед входной дверью и жадно хватал ртом воздух, однако из этого большей частью получалась сумасшедшая беготня, потому что телефон молчит не более пяти минут, но главная неприятность в том, что порою я бился о низкие своды бункера, так что вскоре пришлось отказаться от экстравагантных глупостей. Часто отключают свет, даже в утренние часы, тогда я сижу здесь при отнюдь не благоухающей карбидной лампе или при свече, хотя за стеной солнце заливает все вокруг ярким светом. Самым вредным, пожалуй, является цементная пыль, поднимающаяся с полу и оседающая затем белесым слоем на всех вещах, почти каждое утро я наметаю по ведру цемента с такой маленькой площади, настолько рыхлый и мягкий материал постройки. Кроме того, все поверхности голые и некрашеные, на потолке проступают ржавые следы балок, а из стен можно «наковырять» хорошенькой гальки. Я не думаю, чтобы даже тюрьмы выглядели так. И тем не менее сознание того, что ты живешь в абсолютно прочном помещении, придает тебе уверенности в том, что ты будешь сражаться до последнего.
Сегодня я читал очень страшную книгу, печальную любовную историю, не такую уж потрясающую, но она рассказывает о несомненности любви и обо всех вещах, происходящих между мужчиной и женщиной; эту книгу, как и многие подобного рода, нельзя причислить к категории плохих, это что-то среднее, вполне читабельное, однако не шедевр, она написана прелестным языком и все-таки не бесспорна… Лучше всю жизнь быть рабочим и выполнять тяжелую физическую работу, чем сочинять такие книги; но мне кажется, что при соответствующих обстоятельствах я мог бы за два дня написать три такие книги. От подобных выводов становится грустно. Мне предстоит еще много, очень много работать, но я в таком возрасте, когда первые ступени обычно уже позади; порою, однако, я боюсь, что из моих планов вообще ничего не получится, хотя думаю, это всего лишь результат расшатанных нервов, и стараюсь не поддаваться мрачному настроению. Когда во время последнего отпуска я перелистывал свои «странички», мне иногда казалось, что это писал какой-то незнакомый, насмерть перепуганный ребенок.
[…]
Западный фронт, 13 октября 1943 г.
[…]
Мои дни во Франции, очевидно, сочтены. Куда нас пошлют, не знает никто, но это выяснится; естественно, предполагается, что я останусь в этой же войсковой части, все окончательно установит медицинское освидетельствование. Во всяком случае, мы получим отпуск, прежде чем нас отправят отсюда, нам это даже обещали. Но кому не известно, что на обещания солдафонов полагаться нельзя…
Даже in puncto[119] учебного отпуска я еще полон надежд. Пока, насколько мне известно, отказа не было.
Не исключена возможность отправиться в Россию. В ближайшие дни, едва окажусь в новой роте, постараюсь узнать, как обстоят дела с моим учебным отпуском. Насколько я мог понять из попавшихся мне во время дежурства на телефоне инструкций, на этот счет не существует четких ни «да», ни «нет», так что опять остается только надеяться…
[…]
Западный фронт, 27 октября 1943 г.
[…]
Сегодняшний день оказался для меня тяжелым, ах, для нас обоих тяжелым и огорчительным: получен окончательный отказ в учебном отпуске. Абсолютно ничего нельзя сделать; даже если бы мы и сумели что-то предпринять — что на самом деле исключено, все равно мое ходатайство отклонили бы, потому что мы действительно должны передислоцироваться. С завтрашнего дня нам предстоит длительная поездка. Нам выдали походный паек на небывало большое количество дней, единственным утешением в этой столь долгой поездке будет почта, в чем нас заверили. Как ты догадалась, это известие меня очень, очень утешило…
Сегодня опять был дежурным связным, и мне пришлось ехать в батальон, где я мог непосредственно в канцелярии узнать о своем деле. Я узнал о нем еще довольно рано, около трех часов дня, когда оно только что вернулось от командира. Это просто невозможно.
118
Фаненюнкер — звание курсанта военной школы в Германии.
119
В отношении (лат.).