Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 57



В начале войны Бёлль был осторожен в суждениях, но со временем его высказывания становились все более смелыми и весьма опасными для его жизни. Он очень рисковал, критикуя поздравительную речь Геббельса по случаю Рождества 1942 года.: «Омерзительно слышать из уст этого человека строки стихов великого немецкого поэта Гёльдерлина… ужасно, что столько болтают и врут…»; а незадолго до покушения на Гитлера в его письме встречаются такие слова: «Однажды мы все-таки освободимся от этих предателей». По меньшей мере легкомысленными были его уничижительные высказывания о солдатском мундире, который он пренебрежительно называет «серой униформой», о казарме: «казарма — это институт тупости», об унтер-офицерах: «унтеры — это сброд в расшитых позументом мундирах»; об армии: «вермахт — это сборище людей, чуждых и равнодушных друг другу» и т. д. Заметим, что автор этих писем был тогда еще очень молод.

Бёллю не исполнилось и двадцати двух лет, когда его призвали в армию. Ему выпало пройти войну от начала до конца и остаться в живых. Правда, из шестидесяти восьми месяцев военных действий он провел ровно сорок на территории Германии в специальных частях по охране военнопленных и секретных объектов вермахта, двадцать в оккупированной Франции, работая в немецкой администрации переводчиком, снабженцем, секретарем и телефонистом, а также охранял от англичан береговую линию, и только семь месяцев провел в восточных государствах; его непосредственное участие в военных действиях ограничивается примерно четырьмя неделями: тремя в Крыму и двумя днями в Румынии под городом Яссы. В обоих случаях пребывание в горячих точках закончилось ранением. Вообще же за время войны Бёлль был ранен четыре раза, по счастью, не очень тяжело. Последние дни войны, спасаясь от террора немецкой полевой жандармерии, он вновь оказывается в действующей армии, противостоящей вошедшим в Германию американцам. Незадолго до официальной капитуляции Германии, в середине апреля, он попадает к ним в плен и 15 сентября 1945 года возвращается домой, в разрушенный Кёльн.

Солдат Бёлль писал домой почти каждый день: родителям, родным, но главным образом — своей возлюбленной и будущей жене Аннемари. Письма родителям были спокойные, уравновешенные, иногда ироничные, с многочисленными благодарностями за посылки, денежные переводы, с вопросами о здоровье, с заверениями об отличной службе и т. д. «О чем пишет солдат домой? Что он несказанно счастлив, поскольку ему доверили участвовать в этом великом событии, которое изменит лик всей Европы; что настроение отличное, еда вкусная и ее вдоволь, денежное вознаграждение сказочное. Вот о чем пишет немецкий солдат домой». И лишь в письмах любимой женщине он дает себе волю и откровенно высказывает все, что накипело у него на душе.

Первое письмо Аннемари Цех — довольно формальное, со значительной долей иронии. Позже, когда отношения молодых людей стали более доверительными, характер писем в корне изменился. Их пишет уже совсем другой человек, более серьезный, желающий произвести впечатление на любимую женщину. Письма становятся более страстными, откровенными; многие эпизоды из них словно уже знакомы читателю. У Бёлля нет произведений в полном смысле автобиографических, но так писать о войне, как он, мог лишь тот, кто сам испытал ее смертельную опасность и на собственном опыте познал жестокий абсурд немецко-фашистского казарменного быта, кто понял всю нелепость и преступность войны. Многое, о чем Бёлль сообщал Аннемари, впоследствии нашло отражение в его художественной прозе и эссеистике. Бёллю-солдату был необходим собеседник, и, хотя ответных писем Аннемари здесь нет, создается впечатление, будто она разговаривает с ним, она — единственный человек, кому он доверяет свои самые сокровенные мысли, например об отношении к Богу, войне, женщине и т. д. Благодаря Аннемари он, судя по письмам, никогда не оставался один. Естественно, не все можно было рассказать, и не только из-за цензуры, порою он просто не хотел волновать жену.

Составителем сборника писем является Аннемари Бёлль, которая сочла нужным опубликовать лишь три четверти фронтовой корреспонденции, к тому же с некоторыми сокращениями, отмеченными в издании квадратными скобками. Она объяснила это тем, что такова была воля автора писем.

Последнее письмо с фронта датировано 3 апреля 1945 года, и кажется, что должны быть еще письма, поскольку война не закончилась, но она закончилась для обер-ефрейтора Бёлля. Как уже было сказано, в середине апреля Бёлль попал в плен к американцами, после чего его переправили в лагерь для военнопленных в Бельгию без права переписки. Однако он остался верен себе и в течение пяти месяцев лагерной жизни вел дневник, представлявший собой скрепленные проволокой самодельные страницы, вырезанные из пакетов. К сожалению, этот дневник не уцелел, при освобождении из лагеря английский фельдфебель отобрал его у Бёлля и выбросил в отхожее место. Этот факт своей биографии писатель запечатлел в рассказе «Когда кончилась война».

Публикуемые письма дают не просто представление о событиях далеких военных лет, это автопортрет будущего знаменитого писателя, тогда еще безвестного молодого человека, даже не помышлявшего о том, что когда-либо его письма станут достоянием широкой читательской аудитории.

Русский перевод фронтовой корреспонденции Бёлля состоит из писем, адресованных жене, которые дают нам представление о том, почему их автор так ненавидел войну, милитаризм и почему впоследствии он стал горячим заступником бесправного «маленького человека» и совестью своей нации.

Письма с войны

<b>Оснабрюк, 13.02.40 г.</b>

Необычайно признателен Вам за посланные Вами книги, которые я получил на прошлой неделе. Кроме Фуке, я не читал ни одной. Правда, Барбе д’Орвильи теперь у меня у самого есть, получил в подарок на Рождество, однако в таком неудобном формате, что просто не мог взять его с собой, чтобы читать здесь.



К сожалению, оттепель промелькнула, как мимолетный сон; сначала здесь все превратилось в слякоть и воду, словно подготовилось к тому, чтобы покрыться гладкой ледяной коркой. В течение восьми дней температура упала с восьми градусов тепла до двадцати двух мороза. К тому же опять, не переставая, сыплет снег. Естественно, с усилением холода пропорционально уменьшаются шансы на отпуск, который постепенно превращается в иллюзию. Но, как известно, германская пехота славится прямо-таки возмутительной невозмутимостью.

Свободные часы «прекраснейшего периода моей жизни» я трачу на размалевывание самыми несуразными, ядовитого цвета, красками моего наихудшего периода; довольно изнурительное и в то же время приятное времяпрепровождение, более, однако, приятное, нежели изнурительное, ибо «человек есть Бог, когда он мечтает, и нищий, когда размышляет»[1].

Милая фройляйн Цех, еще раз горячо — насколько это позволяет мой темперамент — благодарю Вас за Ваше любезное содействие по части заполнения «наипрекраснейших» часов «самого прекрасного периода моей жизни».

Мюльгейм, 29.10.40 г.

[…]

По вечерам, когда я никуда не выхожу, я почти физически ощущаю потребность написать Вам письмо, но вполне допускаю, что, вероятно, досаждаю Вам своим столь приятным для меня вечерним занятием. Поэтому не читайте дальше, если у Вас нет на то желания или времени. […]

Часто после несказанно удручающей монотонности службы и пустых никчемных разговоров в свободные часы, когда ты оглушен набившими оскомину избитыми пошлостями, а глаз воспринимает исключительно серый цвет в этой непередаваемо унылой обстановке, о которой непосвященный может лишь догадываться, я просто счастлив, что мне дано возрадоваться музыкой этой картины, которая, как драгоценная мелодия, волнует меня. Однако порою мной по-настоящему овладевает дикая тоска, так что приходится до боли стискивать зубы, чтобы не завопить, как сумасшедший. Быть может, Вам тоже знакомо чувство отчаяния. Кажется, будто ты со всех сторон зажат огромными, черными, как ночь, глыбами, которые непрестанно надвигаются на тебя, медленно, угрожающе, и не отступают назад, и тебе кажется, что ты изойдешь в мучениях, и потому молишься с неистовой верой, которой, пожалуй, достало бы, чтобы опрокинуть на землю небо, но ничего утешительного не происходит. Это крест. Потом, когда все уляжется и превратится в тупую, с оттенком цинизма грусть, которая неотъемлема от тебя, как цвет твоих волос и глаз, тогда ты спросишь себя, чем заслужил такую великую, великую милость — не лишиться рассудка. Бог снова и снова подает тебе надежду, это призрачное дитя своей благости.

1

Цитата из романа «Гиперион, или Греческий отшельник» известного немецкого романтика Иоганна Кристиана Фридриха Гёльдерлина (1770–1843): «Человек есть Бог, когда он мечтает, и нищий, когда размышляет, а ежели у него пропадает вдохновение, он, подобно строптивому сыну, которого отец прогнал из дому, считает жалкие пфенниги, подаренные ему из жалости». (Здесь и далее примеч. переводчика).