Под сетью

Отперев шкафчик, я вещь за вещью выложил его содержимое на стол. Старая клетчатая рубашка Хьюго, совсем уже древние вельветовые штаны, сравнительно новая, пахнущая мылом спортивная куртка, егерская майка и кальсоны, дырявые носки и грязные башмаки. В карманах звякали какие-то мелкие предметы. Стараясь не дышать, я собрал одежду в охапку, сверху положил башмаки, так что почти ничего не видел перед собой. Тут я вспомнил, что не запер шкафчик и ключи болтаются в замке. Я опять сложил вещи на стол, запер шкафчик и убрал ключи в ящик. Особого значения это уже не имело — ведь исчезновение Хьюго будет замечено примерно в то же время, что и кража из шкафчика, — но я люблю все делать аккуратно. Я опять забрал вещи и пошел к двери. Мне казалось, я уже слышу, как башмаки Хьюго грохаются на пол. Но все обошлось. По коридору я шел с таким чувством, точно в спину мне нацелен автомат. Дверь в палату Хьюго оставалась приоткрытой. Я протиснулся в нее и мягко свалил всю одежду на кровать.

Хьюго уже встал и, стоя у окна в бесформенной белой хламиде, кусал ногти.

Он сказал:

— Колоссально! — и жадно набросился на свою одежду, а я бесшумно прикрыл дверь.

— Поживее! — сказал я ему. — Уходить так уходить. — Никогда еще он не внушал мне так мало уважения и сочувствия. Я заметил, что, одеваясь, он то и дело прикладывает руку к голове, и у меня мелькнула мысль, что эта эскапада, чего доброго, и вправду до добра не доведет; но это меня не интересовало — ни как предмет спора, поскольку время для споров прошло, ни как фактор благополучия Хьюго, поскольку заботу о нем уже вытеснила более острая тревога за себя. Я был до крайности зол на Хьюго за то, что из-за него изменил своему долгу, и терзался от страха, что нас поймают. Что со мной будет тогда — этого я даже не мог себе представить, и оттого мне было еще страшнее. Я весь дрожал.

Хьюго оделся и стал зачем-то прибирать свою постель.

— Бросьте! — сказал я как мог грубее. — Теперь слушайте: нам надо пройти мимо комнаты ночной сестры, дверь там стеклянная, так что двигаться будем ползком. Башмаки вы снимите, на них только посмотришь, и то слышно, как они стучат. Идите за мной и делайте все, как я. Не разговаривайте, и ради бога, чтобы у вас ничего не выпало из карманов. Понятно?

Хьюго кивнул, округлив глаза и всем лицом излучая простодушие. Я посмотрел на него в бессильной злобе. Потом выглянул за дверь.

Ночной сестры не было видно, не слышно было ни звука. Я выскользнул в коридор, и Хьюго двинулся за мной, пыхтя и урча, как медведь. Я оглянулся, сделал страшные глаза и приложил палец к губам. Хьюго понимающе закивал. У ночной сестры горел свет, и было слышно, как она ходит по комнате. Я опустился на четвереньки и быстро прополз мимо двери, намного ниже уровня стекла. Потом оглянулся посмотреть, что будет делать Хьюго. Он колебался, явно не зная, как поступить со своими башмаками, которые держал в каждой руке. Поймав мой взгляд, он сделал вопросительное движение. Я жестом показал, что умываю руки, и пошел дальше, к дверям отделения. Потом опять обернулся и еле удержался от смеха. Хьюго зубами ухватил оба башмака за язычки и продвигался на четвереньках, горою выставив кверху зад. Я ждал, готовый к тому, что сестра заметит это движущееся полушарие — оно неизбежно должно было попасть в поле ее зрения. Но ничего этого не случилось. Хьюго нагнал меня у двери, капая слюной в башмаки. Я покачал головой, и мы вместе вышли из «Корелли III».

Теперь укрыться было негде, оставалось только надеяться на удачу. Мы стали спускаться по главной лестнице. Хьюго, увенчанный бинтами, был воплощенным нарушением правил. Больница безмолвствовала, сосредоточив на нас свет своих ярких ламп, подобно огромному наблюдающему глазу, который словно втягивал нас в свой зрачок. Я ждал, что вот-вот грозный окрик, эхом перекатываясь сверху вниз по всем этажам, пригвоздит нас к месту, но окрика не было. Мы уже спустились и подходили к главной кухне. Я с радостью убедился, что в кухне темно — значит, там никого нет. Скоро мы будет на воле. Сердце уже билось от предчувствия успеха, мысли победно окрылились. Вышло! Всего несколько шагов отделяло нас от двери кладовой. Я оглянулся на Хьюго.

И тут впереди нас, шагах в двадцати, из-за угла показалась какая-то фигура. Это был Стич в синем ночном халате. Мы все трое застыли на месте. Стич всматривался в нас, мы всматривались в Стича. Потом рот у него начал открываться.

— Сюда, живо! — громко сказал я. Это были первые слова, произнесенные мною вслух за несколько часов, звук их показался мне странным. Я подскочил к двери кладовой и втолкнул в нее Хьюго.

— В окно! — крикнул я ему вслед. Я слышал, как он неловко пробирается к окну, слышал торопливые шаги Стича в коридоре. Я захлопнул за собою дверь и, словно по какому-то наитию, ухватился за штабель кроватей справа от себя и с силой рванул их на середину комнаты; они покачнулись и стали заваливаться. Я перескочил на другую сторону, и слева кровати тоже пришли в движение. Как две колоды карт, составленные вместе верхними краями, они с оглушительным грохотом сомкнулись посередине прохода и накрепко его загородили. Я услышал, как по ту сторону заслона ругается Стич, и поспешил вслед за Хьюго.

Хьюго оставил окно раскрытым. Я выскочил из него с проворством Нижинского и налетел на Хьюго, прыгавшего по траве.

— Башмаки, башмаки! — жалобно выкрикнул он. Как видно, Хьюго поставил их на пол, когда вылезал из окна.

— К черту башмаки! Бегите!

Позади нас раздался грохот металла — это Стич, пытаясь отворить дверь, натолкнулся на баррикаду из кроватей. Я откинул голову, приготовясь бежать, и с удивлением заметил, что весь сад уже ясно виден в сером утреннем свете; и пока мы мчались между рядами вишневых деревьев, я думал, что нисколько не удивлюсь, если по нас откроют огонь из верхних окон.

Мы пробежали по газону, пересекли дорогу, перемахнули через цепь и помчались по тротуару к Голдхок-роуд. Повязка у Хьюго ослабла, один конец развевался за ним, точно вымпел. Прежде чем завернуть за угол, я оглянулся, но никаких признаков погони не заметил. Мы замедлили шаг.

— Ну, а теперь как ваша голова? — спросил я Хьюго (мы развили скорость не меньше двадцати миль в час).

— Болит дьявольски. — Хьюго прислонился к стене. — Черт вас возьми, Джейк, могли бы дать мне время подобрать башмаки. Это ведь не простые башмаки. Я купил их в Австрии.

— Сегодня вы покажитесь все-таки врачу, — сказал я. — Довольно у меня грехов на совести.

— Буду в Сити — зайду, я там знаю одного. — Мы медленно шли по Голдхок-роуд.

Свет быстро набирал силу. Был, очевидно, шестой час, и, когда мы дошли до лужайки Шепердс-Буш, сквозь туман уже пробивалось солнце. Улица была пуста. Один раз мы остановились поправить Хьюго повязку, потом молча побрели дальше. Глядя на огромные ступни Хьюго, проглядывавшие через множество дырок в носках, я невольно подумал об Анне и вдруг ощутил к Хьюго какую-то смесь сострадания и злобы. Сколько мучений доставил мне этот человек! А между тем иначе быть не могло.

— Из-за вас я потерял место, — сказал я Хьюго.

— Может быть, вас не узнали.

— Очень даже узнали. Этот тип, который нас увидел, работает в «Корелли». Он мой враг.

— Жаль.

Теперь мы шли по Холленд-Парк-авеню. Было совсем светло, туман рассеялся. Солнце, только что показавшееся из-за крыш, подарило нам по черной тени. Мы шагали мимо спящих окон. Лондон еще не проснулся. Потом загрохотали первые автобусы с рабочими. Но мы все шагали пешком. Хьюго шел опустив голову, покусывая ногти и глядя себе под ноги. Я разглядывал его не спеша, как разглядывают картину или покойника. У меня было странное чувство — будто он и очень далеко от меня, и в то же время так близко, как никогда не был и не будет. Говорить мне не хотелось. Так мы долго шли и молчали. Наконец я спросил:

— Когда вы уезжаете в Ноттингем?

— Что? — Хьюго поднял голову. — А, в Ноттингем? Надеюсь, дня через два-три. Смотря по тому, как успею здесь все закончить.