Звук снега

– Мне искренне жаль, тетя, но утром я увижу все точно таким же, как и сейчас, – сказала Джоанна, твердо решив, что должна отстаивать свою позицию, несмотря ни на что. Сдаться будет равносильно смерти. Ведь если ее заставят выйти замуж за Генри Уамока, это будет означать, что жизнь ее кончилась. – За мистера Уамока я не выйду ни при каких обстоятельствах, и мне остается только молить, чтобы вы простили меня за мой отказ.

В глазах Элис Оксли появился стальной оттенок. Голос зазвучал холодно и резко:

– Мы должны простить тебя? Полагаю, что нет, Джоанна. Мы взяли тебя к себе, когда тебе было некуда приткнуться, мы кормили и одевали тебя, представили обществу, мы делали все что могли, чтобы, несмотря на твои недостатки, найти тебе достойного жениха. И как ты отплатила нам за все? Опозорила, предавшись разврату прямо под крышей нашего дома и сделав свидетелем этого свою бедную невинную кузину. – Она пересекла комнату и подошла так близко, что ее лицо оказалось не более чем в дюйме от лица Джоанны. – Попробуй только не послушаться, и ты навсегда вылетишь из этого дома, а твое имя больше никогда не будет упоминаться в приличном обществе. Я тебе это обещаю!

Джоанна посмотрела в холодные глаза тетушки и, уже особо не размышляя, приняла окончательное решение.

– В таком случае я ухожу, – сказала она. – Я не могу оставаться с людьми, которые не верят мне и заставляют выйти замуж помимо моей воли.

– Не валяй дурака, Джоанна! – вмешался сэр Квентин, лицо которого сделалось красным от злости. – Горячий темперамент оказывает тебе плохую услугу. Ты можешь сильно пожалеть! У тебя нет средств на жизнь, и жить тебе негде, да и идти отсюда некуда.

– А вот и есть куда! – парировала Джоанна, вспомнив, что говорила ей перед началом вечера Банч. – Теперь, когда мне исполнился двадцать один год, я полностью самостоятельна и могу уехать куда угодно. Я отправляюсь в Италию, на виллу ди Камильяно и больше никогда не прикоснусь к ручке вашей двери.

2

Вейкфилд-эбби,

предместье Пангберна, Беркшир.

6 ноября 1818 года

У Джоанны было такое ощущение, что зубы вот-вот начнут один за другим выскакивать изо рта. Настолько сильно трясло и раскачивало нанятую ею карету, колеса которой то и дело увязали в размытой колее. Шесть лет Джоанна прожила под солнечным небом в итальянской провинции совершенно новой жизнью. Она вышла замуж за прекрасного человека и потеряла его, похищенного неожиданной смертью. Но во всех бедах и радостях теплота яркого солнца и красота волнистых пейзажей Италии дарили ей комфорт и спокойствие. Она уже успела забыть, каким тусклым, сырым и противным бывает ноябрь в Англии. Впрочем, приближающаяся зима может быть еще хуже.

Джоанна посильнее закуталась в плащ и безуспешно попыталась отогнать мысли о холоде да и вообще любые мысли. Лучше ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Она опустила усталые глаза, и взгляд уперся в стоящую на коленях лакированную шкатулку – шкатулку, в которой хранились письма Лидии. Попытка спрятаться от самой себя оказалась безуспешной.

Лидия умерла. И не имеет никакого значения, сколько слез она пролила и с какой злостью бранила Бога. Лидия ушла из этого мира, и что бы ни делала Джоанна, ее не вернуть. Самым ужасным было то, что Джоанна целый год не знала о смерти кузины. Письма перестали приходить, но она думала, что на то были обычные житейские причины. Возможно, думала Джоанна, Лидия решила попутешествовать. Она всегда об этом мечтала. К тому же все последние годы она думала о том, как освободиться от ужасного брака, и только страх оставить любимого маленького сына в руках мужа удерживал ее дома. Страх и любовь к сыну – только этим Лидия и жила.

– Что-то ты, моя дорогая девочка, слишком бледна. Может, попросить кучера остановиться у ближайшей гостиницы? Ты смогла бы там погреться у огня и как следует подкрепиться.

– Нет, спасибо. Банч, мне хочется добраться до Вейкфилда как можно скорее.

Джоанна посмотрела в доброе морщинистое лицо старой женщины и вдруг ощутила острый приступ стыда. Конечно же, ей следовало подумать и о том, чтобы Банч было комфортно в дороге, а не только о том, как поскорее добраться до Вейкфилда. Ведь Банч сейчас здесь исключительно из-за нее. Это Джоанна сорвала их обеих с обжитого места в Пезаро, практически не дав время на сборы.

– А с другой стороны, – продолжила она, как бы размышляя, – отдохнуть – это неплохая идея. Можно было бы и остановиться в гостинице, но там вряд ли окажутся свободные комнаты.

– Уверена, дитя, что у контессы ди Каппони проблем с комнатой в гостинице быть не может. Вопрос в том, нужна ли она тебе, если ты постелью толком не пользуешься.

Джоанна невольно вздрогнула. Еще одно подтверждение, что Банч знает о ней все. Она действительно толком не спала с тех пор, как умерла Лидия, и не знала, сможет ли вообще когда-нибудь спать спокойно. Глаза наполнились теплой влагой. Бедная, бедная Лидия! В глубине души Джоанны жило страшное опасение, что к смерти Лидии как-то причастен Гай де Саллисс. Как Джоанна ни старалась, она не смогла избавиться от этого подозрения, которое возникло у нее сразу же после прочтения письма сэра Квентина. Джоанна понимала нелепость своих подозрений. Ведь она даже не знала, как умерла Лидия. Жизнь кузины могли унести инфлюэнца и множество других ужасных болезней, и априори обвинять в причастности к ее смерти мужа, каким бы грубым и неприятным человеком он ни слыл, было по крайней мере несправедливо.

Письмо в траурном конверте, которое она получила от Оксли, сообщало очень мало. Тон его был холодным и даже с намеками на обвинение, как будто Джоанна была как-то виновата в том, что случилось. Она почувствовала этот настрой Оксли сразу, как начала читать письмо, сначала испытав шок, затем пытаясь мысленно возразить, а в конце концов приняв его как данность и перестав обращать внимание.

«Дорогая Джоанна!

Посылаю этот знак привязанности к тебе Лидии, поскольку такова ее последняя воля. Не скрою, твоей тете и мне потребовалось довольно много времени, чтобы решить, что мы должны уважить ее желание. Мы никогда не одобряли то, что она переписывалась с тобой, и не вмешивались только потому, что Лидия была уже замужней женщиной, живущей собственной независимой от нас жизнью. Таким образом, мы посылаем тебе ее любимый кулон, который она носила с детства, но делаем это с большим нежеланием. По доброте и невинности своей души наша дорогая Лидия продолжала верить в добродетельность, и я уверен, что если бы умерла ты, она была бы в высшей степени огорчена, носила бы траур и выказывала бы положенные в таких случаях знаки уважения, вне зависимости заслуженно это или нет. Именно такое поведение свойственно порядочной женщине.

Однако для тебя, как очевидно, смерть Лидии не имеет большого значения – она скончалась в ноябре, а мы так и не получили от тебя ни слова соболезнования или хотя бы короткого сообщения, что ты знаешь о том, что она покинула нас. Интересно, имеется ли в твоем холодном сердце хоть капелька сожаления?

Прошу не отвечать на это послание, поскольку ни я, ни леди Оксли не желаем поддерживать с тобой в дальнейшем какую-либо связь.

Твой и т. д., баронет Квентин Оксли».

Каких-либо добрых слов от них Джоанна, конечно, не ожидала, но манера, в которой ей сообщили трагическую новость, буквально шокировала ее.

– Не понимаю, зачем нам останавливаться, если мы уже так близки к цели, – нарушила Банч ее печальные размышления, – тем более, что ты настроена ехать. Кстати, ты думаешь, лорд Гривз получил твое письмо? – спросила она. – А то, может, он и не ждет нас. Тогда действительно надо остановиться и предупредить его запиской.

– Мое письмо, вне всяких сомнений, уже дошло, – уверенно ответила Джоанна.

Уверенность была вполне обоснована – письмо она отправила до отъезда, а они ехали явно медленнее, чем почтовые кареты.