Страница 54 из 99
Прибыв туда, он увидел шумное и радостное оживление первых колонистов. Не думая о завтрашнем дне, они затеяли игры, организовали театральные представления, пока по приказу Префонтена негры строили пристанища в ожидании приближающегося сезона дождей.
Но эта преступная праздность вскоре была жестоко наказана. Пришла экваториальная «зима» с ее постоянными дождями, и вскоре эмигранты почувствовали, как их со всех сторон окружает нездоровая сырость, проникающая повсюду. Не хватало укрытий, а транспорты с людьми, которые должны были прибывать с равномерными интервалами, поступали непрерывно. Приходилось укрываться под деревьями. Продукты питания портились. Не замедлили объявиться болезни. Глубокое уныние охватило всех. И тогда раздался всеобщий клич «спасайся кто может», но бежать было некуда. Голод превратил всех этих людей в свирепых животных, лихорадочно оспаривающих кусок сухаря. Смерть косила без жалости! Трупы множились. Де Шанвалон тщетно пытался остановить катастрофу. Все было против него, даже недостатки местности и несгибаемая суровость природы.
Между тем месье де Тюрго решился отправиться в Гвиану, куда прибыл в момент, когда катастрофа свирепствовала с наибольшей жестокостью. Зрелище таких бедствий заставило его позаботиться о самосохранении. Он не стал рисковать на зараженных песках Куру. Без сомнения, его совесть не была спокойна, и, не решаясь лишиться жизни во имя долга, он попытался свалить всю ответственность на беднягу Шанвалона, которого к тому же приказал арестовать. Последний и сам потерял голову. Безнадежность лишала его решительности. Он много суетился, но не действовал. Его сняли с должности и отправили в Мон-Сен-Мишель[373].
Месье де Тюрго довершил свои ошибки, отстранив коменданта колонии, не заменив его в момент, когда так было необходимо хоть какое-то управление. Отчаявшиеся колонисты не видели больше другого выхода, кроме смерти; и в отчаянии устремились навстречу ей, избавительнице от страданий. Месье де Тюрго вернулся во Францию и был встречен криками негодования. Комиссия по расследованию заклеймила его позором, как он того и заслуживал. Этот приговор был лишь слабым удовлетворением справедливости.
Однако не все погибли в страшной катастрофе. Несколько эмигрантов из последних транспортов уцелели. В момент, когда уже начали появляться первые симптомы эпидемии, недостаток распаханных земель не позволил принять их на перенаселенных отлогих берегах Куру. Вновь прибывших переправили на острова Дьявола, которые с тех пор назывались островами Салю, что значит «спасение». Это название оправдано: большинство нашедших здесь убежище были спасены от эпидемии. Несколько эльзасских семей, посланных Хогвицем и Бесснером[374], также были застрахованы от голода и заражения. Они ушли в глубь саванн и даже начали процветать.
Через три года после катастрофы, которая прервала во Франции исход колонистов, барон Бесснер, активный и беспокойный человек, задумал новый проект колонизации Гвианы. Он пользовался теми же приманками, что и его предшественники, расхваливал, что, впрочем, было справедливо, богатство и плодородие наших владений, приказал составить карты, где фигурировали многочисленные группы населения, что было ложью, упоминал о наличии золотых и серебряных рудников и утверждал, что единственная причина провала Тюрго — это отсутствие плана и плохое руководство. Если бы Шуазель, говорил он, следовал его, барона Бесснера, советам, катастрофу можно было предотвратить. Бесснер объявил, что он возобновит провалившееся дело с новыми средствами, собрав двести тысяч индейцев и двадцать тысяч беглых невольников из Нидерландской Гвианы, желающих стать колонистами… Он обещал прекрасное будущее тем, кто захочет участвовать в этом новом мероприятии, и опубликовал записки, всколыхнувшие многие умы.
Однако месье де Сартин[375], морской министр, не очень верил во все это, и не без причины. Он послал де Малуэ[376], главного морского комиссара, воочию убедиться в возможности осуществить проекты барона де Бесснера. Прибыв в колонию, новый распорядитель кредитов быстро узнал, насколько они несбыточны. Невозможно было найти внутри страны более десяти тысяч индейцев, разбросанных по деревням, где жили от двадцати до пятидесяти семей, а количество беглых негров сократилось до пяти или шести сотен человек. Даже если бы миссия Малуэ только помешала новому колонизаторскому психозу, и то она уже была бы достойна интереса. Но Малуэ сделал больше. Рядом с прозябающей в нищете Французской Гвианой Гвиана Нидерландская приносила с каждым днем все больший доход, и он решил изучить экономические процессы в этой колонии, чтобы применить их к нашей. Благодаря своей последовательности и волевой энергии он, конечно, вытянул бы Гвиану из маразма, в котором она прозябала, если бы плохое состояние здоровья, а также глухое противодействие, которое он встретил при реализации своих проектов, не вынудили его вернуться во Францию. В его делах ему очень помог Гюизан, швейцарский инженер, которому голландское правительство позволило перейти на службу Франции. Это тот Гюизан, который сумел приобщить наших колонистов к обработке низинных земель, осушил окрестности Кайенны и открыл исключительную плодородность затопленных отлогих берегов, где речные наносы непрерывно наслаиваются на создающий плодородие ил. Это стало настоящей революцией в методике сельского хозяйства. Но звездный час настал, когда Гвиана после открытия на ее территории золота перестала заниматься раскорчевкой земель и занялась более доходным, хотя и более рискованным, делом, а именно золотодобычей.
После отъезда Малуэ барон де Бесснер сумел восстановить свое прежнее влияние на умы и заставить принять свою точку зрения. Его назначили командующим. Никогда более свободное жизненное поприще не открывалось перед человеком для реализации его идей. По результатам можно судить о бездарности этого великого прожектера. Он жалко провалился, получил выговор от министра колоний и умер в конце года, может быть, даже в заключении, не осмеливаясь больше показываться на глаза тем, кого одурачил красивыми обещаниями.
А между тем грянула Французская революция. В это время в гвианском колониальном обществе были представлены три расы: европейцы, туземные индейцы и негры, привезенные из Африки, и три класса: хозяева, вольноотпущенники и невольники. Это социальное разделение не имело аналогии с тем, что было в метрополии. Среди европейцев были как своего рода аристократы: белая знать, владельцы сахарных заводов, так и простолюдины: мелкие коммерсанты, владельцы небольшой собственности и даже неимущие. Вольноотпущенники приближались к третьему сословию, и невольников можно сравнить с крепостными, которых ночь 4 августа сделала свободными.
Как и в других колониях, произошел раскол между двумя фракциями колониальной аристократии. Законом от 9 апреля 1790 года политические права были переданы без различия рас всем людям, достигшим возраста двадцати пяти лет, владельцам недвижимой или другого вида собственности. Простые белые, по большей части малоимущие, были лишены права голоса, и с их стороны прозвучал довольно странный протест: с одной стороны, против привилегии, зависящей от собственности, и, с другой стороны, против участия вольноотпущенных, обладающих собственностью, в политической жизни. Жинет Удлин, племянник Дантона, посланный в качестве чрезвычайного комиссара, обнародовал декрет Конвента, отменяющий рабство. Но, уступая жалобам местной аристократии, объединенной в колониальный совет, он решил, что колония погибнет, если крупные владения не будут защищены, и так организовал режим работы, что рабочие руки снова попадают под ярмо владельцев земли. Возникло энергичное сопротивление, и пришлось прибегнуть к наказаниям, чтобы добиться выполнения этого режима, который был не чем иным, как скрытым рабством. Реакция торжествовала день ото дня с большей силой, обязав негров оставаться при имении, покинутом по вынужденным обстоятельствам его владельцами. Возвращение прежнего положения вещей уже не было скрытным. Переворот 18 брюмера[377] снова отнял у чернокожих свободу, которая и была-то лишь номинальной, и вернул их в прежнюю кабалу.
373
Мон-Сен-Мишель
374
Бесснер
375
Сартин
376
Малуэ
377
Переворот 18 брюмера