Страница 12 из 99
Магеллан, который ничего не хочет оставлять на волю случая, посылает вперед два корабля: «Сан-Антоньо» и «Консепсьон». А пока он ждет со стоящими на якорях «Тринидадом» и «Викторией», налетает ужасная буря, продлившаяся тридцать шесть часов; корабли дрейфуют на якорях и мотаются по воле ветра и волн. Проходят три дня тревог и смертельных опасностей. И когда командор уже почти теряет надежду снова увидеть корабли, посланные на разведку, они возвращаются на всех парусах, салютуя из пушек. Проход имеет продолжение. Эскадра устремляется в него и проходит примерно две трети его длины. Новая стоянка, осторожный Магеллан опять посылает на разведку «Сан-Антоньо» и «Консепсьон».
«Сан-Антоньо» поднимает паруса и отправляется, не дожидаясь «Консепсьон». Все аплодируют такому рвению, не подозревая, что за ним кроется предательство. Кормчий «Сан-Антоньо»[86] решил воспользоваться ночью, чтобы вернуться обратно в Испанию, что он успешно и сделал.
«Этим кормчим, — пишет Пигафетта, — был Гомиш, ненавидевший Магеллана за то, что, когда последний прибыл в Испанию и предложил императору экспедицию к Молуккским островам через запад, Гомиш уже почти получил каравеллы для своей экспедиции, но их отдали Магеллану, а ему пришлось довольствоваться местом младшего лоцмана на корабле соперника; но больше всего испанца раздражало то, что он находился в подчинении у португальца.
За ночь Гомиш сговорился с другими испанцами из членов экипажа. Они ранили и заковали в кандалы капитана корабля Альваро де Мескита, двоюродного брата Магеллана, и доставили его таким образом в Испанию. Предатели рассчитывали также привести с собой одного из двух гигантов, захваченных нами, находящегося на их корабле. Но, вернувшись, мы узнали, что он умер на подходе к экватору, не перенеся страшной жары.
Корабль “Консепсьон”, который не мог сразу последовать за “Сан-Антоньо”, крейсировал в проходе, напрасно ожидая его возвращения.
А мы с двумя кораблями вошли в другой проход, который оставался у нас на юго-западе, и, продолжая путь, достигли реки и назвали ее Сардиновой из-за огромного количества увиденной там рыбы[87]. Здесь мы стали на якорь, дожидаясь двух других кораблей, и простояли четыре дня; но, чтобы не терять даром время, Магеллан послал хорошо оснащенную шлюпку на разведку этого прохода, который, по его предположению, должен был иметь выход в другое море. Матросы вернулись на третий день и объявили, что видели мыс, где заканчивался пролив, и огромное море, то есть океан. Мы заплакали от радости.
Этот мыс был назван мысом Желания[88], поскольку в действительности мы уже давно желали его увидеть.
Вернувшись назад, чтобы воссоединиться с двумя нашими кораблями, мы нашли только “Консепсьон”. Расспросили у лоцмана Жуана Серрана[89] о судьбе второго корабля. Он считал его потерявшимся, поскольку не видел с момента, когда тот отправился в пролив. Командор отдал приказ искать “Сан-Антоньо” повсюду, но главным образом в том проходе, куда он вошел. “Виктория” отправилась до начала пролива, и, не найдя его, моряки установили штандарт, а у подножия положили горшок с письмом, указывающим маршрут следования эскадры. Такой способ предупреждения на случай рассеяния кораблей был оговорен в момент нашего отправления. Таким же образом было установлено еще два сигнала на высоких местах в первой бухте и третий на маленьком островке, населенном огромным количеством морских волков и птиц. Командор вместе с “Консепсьон” дождался возвращения “Виктории” около реки Сардин и установил крест на маленьком острове у подножия двух покрытых снегом гор, откуда река брала свое начало.
На тот случай, если бы мы не открыли этот пролив, чтобы пройти из одного моря в другое, командор решил пройти до 75° южной широты, где летом совсем или почти совсем не было ночи, как не было дня зимой.
В то время, когда мы находились в проливе, был октябрь, и ночь длилась всего три часа.
Левый берег этого пролива, обращенный к юго-востоку, был низкий. Мы дали ему название Патагонского. Через каждые пол-лиги здесь можно было найти надежную бухту с хорошей водой, кедровые деревья, сардины и великое множество раковин. Вокруг источников росли тучные травы, среди которых были как горькие, так и вполне съедобные, например, трава, похожая на сладкий сельдерей, которой мы питались, за неимением иной пищи.
В конце концов, я решил, что в мире нет лучшего пролива, чем этот.
…В среду 28 ноября на выходе из пролива перед эскадрой внезапно открылся простор океана. Казалось, наконец-то мы достигли цели, не подозревая, какое расстояние нас от нее отделяет. Обманутый идеей Христофора Колумба, которая не оставляла того до конца дней, Магеллан решил, что найден разрыв между двумя континентами и понадобится самое большее две-три недели, чтобы оказаться посреди азиатских островов. Он не знал, что впереди, между оконечностью Америки и Молуккскими островами, лежит простор океана, составляющий половину окружности глобуса! О, если бы ему повстречался хоть один из этих чудесных архипелагов, усеивающих межокеаническое пространство! Но его путь, направленный сначала на север, потом на северо-запад и, наконец, на запад, всегда проходил в стороне от полинезийских островов. В течение девяноста девяти дней флотилия шла с попутным ветром, три каравеллы, оставшиеся после гибели “Сантьяго” и исчезновения “Сан-Антоньо”, бороздили молчаливые просторы безбрежного океана, не имея перед собой ничего, кроме горизонта, неба и воды!
К страданиям моральным, вызванным столь долгим однообразием, прибавились физические, а потом болезни и жесточайшие лишения.
Провизия, израсходованная или испорченная, уже давно подошла к концу; в пищу пошло все, кроме человеческого мяса».
Пигафетта нарисовал душераздирающую картину страданий экипажей.
«Сухари, которые мы ели, уже были не хлебом, а пылью, перемешанной с отвратительными червями и пропитанной крысиной мочой. Вода, которую мы вынуждены были пить, была гнилой и зловонной. Чтобы не умереть с голоду, мы были вынуждены есть куски воловьей шкуры, покрывавшей грот-рей, чтобы ванты[90] не перетирались. Эта шкура от постоянного воздействия ветра, воды и солнца была такой твердой, что ее приходилось вымачивать в морской воде в течение четырех-пяти дней, чтобы она стала немного мягче; затем мы клали ее на угли, пекли и ели. Часто мы доходили до того, что ели опилки и даже крыс; и даже крысы, такие отвратительные для человека, становились таким желанным блюдом, что за каждую платили по полдуката[91].
И это еще не все. Самым большим несчастьем было видеть, как на нас наваливается болезнь, при которой опухали десны так, что не было видно зубов как на нижней, так и на верхней челюстях (цинга), и заболевший уже не мог принимать никакой пищи. Девятнадцать из нас умерли от нее, и среди них гигант патагонец и один бразилец, которых мы забрали с собой. Кроме мертвых, у нас было от двадцати пяти до тридцати матросов, страдавших от болей в руках, ногах и других частях тела, но они вылечились…»
Экипажи несли такие жестокие потери, что отчаяние уже начало охватывать самых мужественных. И тут 6 марта 1521 года появилась группа зеленых островов[92], покрытых пальмовыми деревьями. Это был архипелаг Марианских островов, названных Магелланом Воровскими[93]. С этого момента страдания, лишения, потери — все было забыто. Десятью днями позже, 16 марта 1521 года, в памятный для испанской колониальной истории день, когда она получила одно из самых богатых своих владений, флотилия оказалась в виду большого и прекрасного архипелага, получившего через пятьдесят лет название Филиппинские острова[94].
88
Этим кормчим был опытный и честолюбивый португальский мореплаватель Иштебан Гомиш, между прочим — дальний родственник Магеллана. Его дезертирство произошло в первой половине ноября и было вызвано, видимо, тем, что руководитель экспедиции недостаточно почтительно (по мнению беглеца) обращался со своим кормчим. «Сан-Антоньо» вернулся в Севилью 6 мая 1521 года. После возвращения уцелевших участников кругосветного плавания Гомиш был даже на некоторое время посажен в тюрьму, но томился там недолго, так как уже в 1524 году затеял экспедицию с целью открытия Северо-Западного прохода из Атлантического океана в Тихий. Он прошел вдоль северо-американского побережья от Флориды до Кейп-Кода и вернулся в Испанию в 1525 году.
87
Устье Сардиновой реки — это гавань Галлант, что на полуострове Брансуик, напротив архипелага Карлос.
88
Мореплаватели назвали его по-испански: мыс Десеадо; позднее мыс получил другое название — Пилар.
89
Жуан Серран
90
Ванты
91
Дукат
92
Первым из открывшихся островов был Гуам.
93
Описывая жителей океанической островной группы, Пигафетта так отзывается о них: «Они бедны, но весьма ловки и особенно вороваты, вследствие чего эти три острова были названы Островами воров (Разбойничьими)». Название Марианских острова получили в 1668 году.
94
К Филиппинам мореплаватели подошли в день, когда христианская церковь отмечает чудесное воскрешение Иисусом Христом праведника Лазаря (Лазарева суббота), поэтому архипелаг получил имя этого святого. Одно время острова назывались также Безопасной долиной. Филиппинским (в честь наследного принца и будущего испанского короля Филиппа II) архипелаг стал называться с 1542 года.