Страница 11 из 49
«Хлеб везут!» — воскликнул в мыслях Фок, увидев мешки на возах.
Подводы двигались к станции. Их было много. Фок сосчитал: тридцать семь. А вон еще три тащатся под бугром… Ого, сорок! Если каждый день пойдут такие обозы…
Впереди ехал на сером жеребце Залужный. Покачивался в скрипучем седле, то и дело оглядывался назад и что-то покрикивал.
Обоз сопровождали полицаи. Они шли пешком: человек двадцать в середине обоза, такая же группа — за последними подводами.
— Из Техтина хлебушек, господин комендант! — доложил Залужный на немецком языке, подъезжая к Фоку. — Для нужд германской армии. Куда прикажете? В элеватор или в вагоны? Зерно сухое, можно сразу в дорогу…
Фок приказал сгружать мешки в вагоны, а сам отвел в сторону Залужного и спросил:
— Где сушили столько зерна? Там не было дождя?
— Ну что вы, господин майор! В Техтине такая же проклятущая погода. Ведь он в восьми верстах… Но я ее обхитрил, окаянную! Приказал брать снопы по дворам. Сто штук на каждую печь. Срок — сутки. Суши, молоти и через сутки сдай мешок зерна.
— Ваша инициатива заслуживает похвалы, господин бургомистр! Но такой метод затянет сдачу. Надо быстро сушить, быстро. Овины есть? Или как их… Ага, вспомнил — евни! Почему в евнях не сушат?
— Печи разрушают в овинах, — сообщил Залужный. — Кто? Привел двух заподозренных. Вон они привязаны к последней подводе. А третьего пристрелил в дороге: бежать хотел…
— Что случилось в Ольховке? — спросил нетерпеливо Фок. — Виновники пожара схвачены?
— Там было вооруженное нападение. Два полицейских из ночной охраны убиты. Сейчас Шулепа наводит порядок в Ольховке. Ваши солдаты помогают…
Фок приказал усилить охрану на станции, но Залужный не уходил к вагонам, где шла погрузка хлеба, топтался возле машины, держа в поводу жеребца.
— Что еще? — крикнул Фок.
Он очень не любил тех, кто мешкал и мямлил в официальных разговорах. Докладывать надо все сразу — залпом. А этот Залужный тянет…
— Что? — спросил Фок еще раз, сердясь и раздражаясь.
Залужный склонился к дверке и тихо произнес:
— Есть предложение. Секретного порядка…
Фок жестом пригласил Залужного сесть в машину. Тот передал коня полицейскому и шмыгнул на заднее сиденье: на переднем комендант всегда возил овчарку.
В комендатуре Залужный изложил свои планы, которые, надо прямо сказать, восхитили Фока. Залужный предлагал выставить вокруг Дручанска полицейские гарнизоны. В первую очередь за Друтью, то есть в тех селах, откуда надо вывозить хлеб. Правильно, черт возьми, придумал! В самом деле, чего такая орава полицаев сидит в Дручанске? Их сто семьдесят лоботрясов… По сорок человек направить в села — вот тебе и гарнизоны.
Провожая Залужного взглядом, Фок думал о нем одобрительно: «Не глуп бургомистр… Не глуп… Такие мысли носит в голове! Был бы он нашей германской расы, далеко пошел бы…»
В этот же день он отправил генералу фон Таубе секретный пакет, где изложил план расположения полицейских гарнизонов. Доложил также генералу и о хлебном обозе. Однако ни в первом пункте рапорта, ни во втором не упомянул Залужного. Все приписал себе, чтобы удивить Таубе своими организаторскими способностями.
Он вошел крадущейся походкой, бесшумно притворил за собою дверь. Анна не слыхала шагов, она почувствовала чужого человека в избе. Оглянулась и вздрогнула от неожиданности: у порога стоял Залужный.
— Гутен морген, мадам Кораблева! — поздоровался он по-немецки, шагнул в передний угол и без приглашения уселся на стул.
Анна смутилась. Чего он пришел ни свет ни заря? Прежде никогда не бывал в ее избе, хотя работали оба в райисполкоме. Он — конюхом, она — машинисткой в общем отделе. При встречах Анна кивала Залужному головой, как и остальным сослуживцам. Вот и все знакомство. А с тех пор, как в Дручанск пришли фашисты, Кораблева совсем не встречала Залужного. Слыхала, что стал у них бургомистром. Но ее нисколько не интересовали такие известия. Жила она эти дни, как отшельница. Думала о своем. Ждала день своей радости… Ей мерещился каждую ночь муж. Ждала его с Запада, куда, по слухам, бежал он из тюрьмы в сороковом году…
Анне почему-то казалось, что придет муж обязательно ночью. Может быть, потому, что увели его тоже ночью… Недавно почудилось во сне — стучит в дверь. Вскочила с кровати вся в жарком поту и в одной рубашке метнулась в сенцы.
— Сережа?!
Прижала ладонь к сердцу: оно билось в груди гулкими толчками, словно хотело выскочить навстречу ему, желанному…
Распахнула дверь — ни души. Только рыжие лунные блики шныряют по двору, как лисицы. Вернулась в избу, села возле окошка. Смотрела до утра на калитку, прислонясь горячей головой к косяку.
Залужный словно разгадал мысли Кораблевой. Ухмыльнулся:
— Ждешь муженька, молодка?
— Жду, — призналась Анна, и щеки ее вдруг зарделись.
Она подошла к зеркалу и, не обращая внимания на Залужного, начала укладывать косы на голове. Над красивым смуглым лбом выросла каштановая корона. Муж любил, когда она из кос сплетала корону. «Королева моя», — называл он часто жену. Эти полузабытые слова ожили опять в ее душе.
— Он на севере был, Сергей Иваныч?
Анна удивилась: откуда Залужный знает про ее мужа? И как зовут, и куда ссылали… Странно. В Дручанске она никому не рассказывала…
— Счастье само не приходит, его добывают… — Залужный вдруг поднялся со стула и шагнул к Кораблевой. — Ты ждешь его сложа руки. А надо помогать, Анна. Забыл, как тебя по батюшке?
Она бросила на бургомистра недоумевающий взгляд.
— Да-да! Помогать… Доблестным войскам фюрера! — уже не предлагал, а требовал Залужный. — Господину коменданту нужна опытная машинистка. Чтоб по-немецки кумекала и… Ты аккурат подходишь по всем статьям.
Кораблева отшатнулась от зеркала, хотела что-то сказать, но Залужный опередил ее:
— На такую работу не всякого возьмут. А тебе Фок доверяет, потому как… Нынче тебе свобода дана!
— А меня никто не лишал свободы, — ответила, сдерживая гнев, Кораблева.
Появилось такое чувство, будто к ее телу липнет что-то гадкое, скользкое… Захотелось вдруг плюнуть в эту ухмыляющуюся харю.
— Мужа твоего упрятали в тюрьму Советы…
— Провинился, стало быть. — Анна старалась держать себя в руках, но чувствовала, что вот-вот сорвутся с языка гневные слова и она тогда сделает что-нибудь безрассудное и непоправимое: или ударит его, или выцарапает эти ядовитые глаза…
— Советам капут, — гнул свое Залужный. — Германская армия в Ржеве. Двадцать пятого числа доблестные войска фюрера войдут в Москву. А там на Урал двинутся…
— Говорят, под Ржевом немцам горячая баня была… — обронила будто невзначай Кораблева.
— Брехня! Читала «Нойцейтунг»?
Уходя из избы, Залужный напомнил:
— Господин Фок ожидает…
Неожиданно в зеркале за своей спиной Анна увидела рыжую голову сынишки. Спросила строго:
— Ты в избе был?
Владик молчал. Хмурился и сопел, шмыгая носом.
— Мамка, не ходи! — вдруг выкрикнул он запальчиво.
Анна обняла сынишку, прижала вихрастую голову к груди.
Лесные солдаты
В землянке густо пахнет живицей. Этот пряный лесной запах струят стены жилья, и его не может заглушить даже едкий табачный дух.
Возле стены, в которой прорублено оконце, растопырился колченогий стол, сколоченный из неструганых досок. Посередине стола — полусплющенная гильза от снаряда. Из нее тянется к накатнику желтый язык огня.
Максим Максимыч развернул возле самодельной лампы лист бумаги с какой-то схемой, водит по нему карандашом, сажает в разных местах красные птички.
Уже много часов сидит Максим Максимыч, склонившись над столом. Жжет самокрутки — одну за другой… Жестяная банка из-под консервов наполнилась за ночь окурками доверху. По землянке ходят зеленые волны табачного дыма. Ищет предрайисполкома подходы к железнодорожному мосту. Местность там теперь открытая, ивняк по берегам вырублен немцами начисто. Как пробраться к мосту? Уничтожить охрану? Нелегкая задача… На обоих берегах возле моста — бункера, а в них — крупнокалиберные пулеметы. Подходы к бункерам обнесены колючей проволокой и заминированы. Да и Дручанск рядом. Услышат стрельбу, прибегут на подмогу…