Страница 61 из 74
— Возможно — он ошибся, что-то напутал. Но предать он не мог.
— Юсэк знал этого человека, — сказал Ир.
— Но у него нет здесь знакомых, — возразила Эсуги.
— А Хагу? — сказала Синдо. — Ты ведь тоже его знаешь?
— Хагу?.. — поразилась Эсуги.
Все заметили, как она ободрилась, даже обрадовалась:
— Юсэк отпустил Хагу? Но какой же он враг? Хагу жизнь ему спас! Как вы, дядя Ир, могли подумать о Юсэке плохо? Разве я не выручила бы вас, окажись вы в беде? Думала бы о себе, если бы ваша жизнь была в опасности? О себе ли думал Бонсек, идя к нам на помощь? Нет, нельзя быть бессердечным…
— Ну, полно о нем, — сказала Синдо со скрытым раздражением. — Не в нем дело. Нечего винить ветер за то, что развалилась мельница. А ты, Эсуги, ступай к себе. Мы с тобой наедине поговорим об этом.
Эсуги нехотя пошла со двора. А Игнат задержался, чтобы узнать о судьбе своего друга, однако, увидев обращенный на него взгляд Мартынова, не суливший ничего доброго, повернулся, чтобы уйти, но тот окликнул его:
— Ты что это мотаешься? А ну-ка бегом до хаты!
Игнат не послушался и не побежал, как бывало прежде. Он подошел к Мартынову, поднял на него глаза и сказал:
— Папа, я тебе картошку сварил. Пойдем, а то остынет.
Мартынов глядел на Игната так, словно и в самом деле нашелся его давно потерянный сын.
— Что ты сказал? — переспросил он, хотя ясно услышал сказанное. — Да, да, пойдем, сейчас пойдем… А то и впрямь картошка остынет…
— Пожалуй, и я пойду, — сказал Ир. — Отдохну перед дорогой.
— Ты все-таки решил? — Синдо задержала его руку.
— Да. Нужно что-то делать.
— Уж сколько раз расстаемся, а привыкнуть к этому не могу, — сказала Синдо.
— Ну зачем же так грустно?
— Невесело, учитель. Провожать всегда трудно. А сейчас и время такое…
— Все будет хорошо, — улыбнулся Ир. — Мне еще твоих детей учить нужно, да и своих до ума довести.
— Это каких же? — удивилась Синдо. — Насколько я знаю — у тебя их не было.
— Это раньше. А теперь тоже нажил. — Ир помолчал. — Если вернется Юсэк, а я верю в это, то, пожалуйста, будь к нему снисходительней. Убереги его и Эсуги. Верю, ошибся он по доброте своей.
— Постараюсь, — сказала Синдо.
Разговор был прерван приближающимся топотом копыт. Во двор штаба, на взмыленном коне, влетел всадник. Это был Чангер. Спрыгнув с седла, Чангер доложил, что ему не удалось найти Юсэка. Помолчав, он сообщил о найденном в пруду трупе отца Донсена.
Сообщение круто ломало планы Синдо. Теперь она не могла отправить Ира одного за оружием в логово бандитов. Тем более с таким богатством. Для успешной операции нужен человек, которому бы доверились враги. Таким посредником мог быть отец Донсена. Но его больше нет. Кому другому можно поручить это сложное дело?
Ир и Мартынов молчали.
— Есть у меня одна задумка, — сказала Синдо, подходя к столу и вынимая из ящика исписанный лист бумаги. — Я тут набросала кое-что. — И она протянула лист Иру: — Читай.
Ир взял бумагу, пробежал по ней глазами:
«Солдаты! Вы оторваны от Родины, семей и знакомых. Вас послали в чужую страну, чтобы убивать таких же пролетариев, таких же тружеников, как и вы, — в защиту интересов ваших эксплуататоров. Солдаты! Японская буржуазия и ваши генералы хотят вашей кровью и вашим трудом умножить свое богатство, они делают все, чтобы ваша жизнь оставалась нищенской, какой, она была у нас до Октябрьской революции. Солдаты! Поверните свое оружие против ваших эксплуататоров — японских капиталистов и самурайских генералов. Боритесь вместе с нами за счастливую жизнь, рвите цепи угнетения, возвращайтесь домой, где вас ждут матери, отцы, жены и дети. Бросайте оружие, солдаты!.. Переходите, товарищи солдаты, к нам, чтобы совместно строить счастливую жизнь, которая называется социализм!..»
— Это ведь здорово! — воскликнул Ир. — Идейная борьба порой бывает сильней взрывов бомб. Нужно немедленно размножить ее и распространить в Вондоне. Я уверен, что она окажет нужное влияние на многих солдат имперской армии.
— Да, но для этого необходимо, чтобы листовка попала в руки тех, кому адресована, — сказала Синдо.
— Ты сомневаешься во мне? — спросил Ир.
— Нет. Верю. Но листовка — это еще не главное. Нужна подрывная работа. А это очень рискованно.
Ир ухмыльнулся.
— Мудрые старцы говорят: «Без риска — чудес не бывает».
— Не страшно?
— А что теперь не страшно? Родина пролетариев стягивается цепью. И если каждый из нас ценой жизни сорвет хотя бы одно звено в этой цепи — уже хорошо.
— Ты никогда не говорил громких фраз, учитель, — заметила Синдо. — И меня это настораживает.
— Это не фразы, Синдо, — сказал уверенно Ир. — Я готов идти. Но вы-то как?
— Будем держаться. И ждать от тебя сведений. …Хороших сведений.
Снова тайга, непролазные тропы, перевитые корягами и ветвями. Раньше она не пугала его, ведь рядом была Эсуги. Теперь он вздрагивает от малейшего шороха. Страшно здесь, в этих дебрях, зато не мучает совесть, отплатил добром за добро. Разве виноват он, что отец и мать одарили его чувствительным сердцем? В памяти Юсэка возникали добрые лица отца и тетушки Синай — единственных на земле людей, понимавших его. «Моя совесть чиста! Чиста! — бормотал Юсэк. — Не могу видеть, как люди готовы растерзать друг друга!.. — Юсэк оправдывался, но как-то неуверенно, что-то мешало ему полностью снять с себя вину. Он никак не мог понять: что именно? — Если моя совесть чиста, — думал он, — почему не вернуться к товарищам?» Да, Хагу был добр к нему, Юсэку, но крайне жесток с другими. И как знать, не от его ли руки погибнет Синдо и те, кто с нею рядом? Кто же тогда он, Юсэк, для Синдо, если помог Хагу?..
Шло время, а Юсэк продолжал блуждать по тайге, прячась от людей. Питался чем попало и уже еле волочил ноги. Но вот однажды он встретил в лесу старика. Тот был корейцем, что Юсэка крайне обрадовало.
— Обай! — закричал он, кидаясь к нему и цепляясь за руку. — Вы меня не знаете! И я вас тоже! Но мне нужна ваша помощь… — выпалил он со слезами.
Старик с опаской оглядел незнакомца, вид которого вызывал скорее страх, чем жалость.
— Что тебе от меня нужно? — спросил он, сторонясь. — И кто ты?
— Я из Кореи. А мои товарищи в отряде Синдо. Вы, конечно, ее знаете?
— Ну и что? Ты не можешь их найти?
— Нет, тут совсем другое…
— Побили, видать, всех, — сказал равнодушно старик, но вдруг встревожился: — А моего мальчика?.. Что с Игнатом?!
— Вы его знаете? — еще больше обрадовался Юсэк. — Кто он вам? — Старик угрюмо отвернулся.
— Никто. — Он хотел уйти, но Юсэк снова схватил его за руку. — С Игнатом ничего не случилось. Это у меня беда. — Юсэк рассказал свою историю.
Старик долго молчал.
— Помочь тебе ничем не могу, — сказал он холодно. — Ступай к Хагу. Коль ты помог ему, он примет тебя.
— Нельзя мне к нему…
— А что скажут люди Синдо, если я спрячу тебя? Нет уж, я хочу умереть своей смертью. Она и без того волочится следом.
— Ну что я сделал такого, что вы боитесь помочь мне?
— Ты предал своих! — сказал старик сердито. — И вряд ли кто из бедняков поможет тебе…
Старик уходил. Юсэк не бросился за ним, он был подавлен его словами: «Ты предал своих!» Почему никто не может понять, что он хочет добра всем. Всем.
В августе в Приамурье ночи длинные и прохладные. В безлунье такая плотная темень окутывает леса, что и бывалый охотник не отважится удалиться далеко от дома. Каждый раз, когда наступала ночь, Юсэку казалось, что все живое навечно растворяется в этой темени. Зато по утрам, когда ранние лучи, проникая сквозь чащу леса, ласкали землю, ему становилось радостно, словно он прозревал от долгой мучительной слепоты.
…Тропинка вывела Юсэка к избушке, одиноко стоящей на самом берегу реки. Однако он не обрадовался ей, решив, что это и есть жилище того неприветливого старика. Обойдя ее стороной, он спустился к реке и понял, что это Уссури. Юсэк стоял у самой воды, вглядываясь в ее медленное течение. Река, словно ножом, делила землю на две части. «Зачем ее делить, если и здесь, и там одинаково враждуют люди…» — с горечью подумал Юсэк. Он вспомнил, с каким волнением они с Эсуги стремились переплыть эту реку. Тогда страшно гневалось небо. А сегодня ясный день. Но сегодня ему труднее, чем тогда… Юсэк нагнулся и, как раньше, зачерпнув ладонями воду, напился. И вдруг ему показалось, что он слышит счастливый смех Эсуги. Сердце его дрогнуло и замерло. Он оглянулся — песчаный берег был пуст…