Журавли покидают гнезда

— Тебе лучше? — спросила Эсуги, когда женщина едва скрылась за дверью.

— Да, — ответил Юсэк, желая ее успокоить.

— Я говорила тебе, что она добрая. Это только с виду она строгая, — пробормотала Эсуги, облегченно вздохнув.

Вечером хозяйка сняла с него повязки. Увидев, что волдыри почти исчезли, Эсуги была удивлена. Уходя, женщина забрала башмаки и вскоре вернулась, держа в руках сапоги и самотканые теплые носки. Поставив вещи к лежаку, она пристально поглядела на Юсэка и Эсуги и вдруг улыбнулась. Эсуги бросилась на колени и, не зная, как выразить свою благодарность, схватила ее руку, принялась целовать и что-то приговаривать. Женщина заметно смутилась и быстро ушла.

— Она, кажется, обиделась, — сказала Эсуги, опускаясь на край топчана.

— Зачем же ты так? Сразу на колени, — с укором произнес Юсэк. — Поклонилась бы слегка да сказала бы что-нибудь.

— Я и так говорила. А только она ничего не поняла, — виновато отозвалась Эсуги.

Эсуги верила, что рано или поздно ей удастся понять душу хозяйки. А пока ей было приятно чувствовать, что она принята в чужую семью.

Хозяйку звали Христина. Она казалась кудесницей. Через день Юсэк уже мог ходить, не ощущая боли, правда, еще не так уверенно. Эсуги была довольна, что может хоть чем-то услужить ему за все, что он для нее сделал. Они ходили взад и вперед по комнате, где, кроме массивного стола, табуретов и лежака, ничего не было.

В углу Юсэк заметил узкий дверной проем, завешанный цветной тканью. Раздвинув шторы, он увидел небольшую, квадратную комнату, с крохотным продолговатым окошечком. Это, очевидно, была спальня Хагу. Здесь стояли кровать, этажерка и столик, заваленный разными бумагами. На стене висели винтовка и сабля. Увидев оружие, Юсэк сразу же вспомнил о пистолете, который забрал у него Хагу. Прихрамывая, он подошел к кровати, заглянул под подушку и матрац.

— Ты что ищешь? — спросила Эсуги.

Не ответив, Юсэк вернулся к письменному столу, выдвинул ящик и увидел бумагу с размытыми следами крови. Он развернул и, не понимая написанного, стал внимательно разглядывать приклеенную снизу фотографию. Это был еще молодой русский мужчина со светлыми волосами. Неожиданно за спиной скрипнула наружная дверь, и Юсэк, не раздумывая, быстро спрятал бумагу обратно в стол. В проеме двери показалась хозяйка. Она смотрела на Юсэка перепуганными глазами.

— Кто вам разрешил входить сюда? — сказала она строго. — Хозяин будет гневаться, — добавила она шепотом и указала рукой на дверь.

Красноречивый жест был понятен Юсэку и Эсуги, поэтому они быстро вышли из комнаты. Женщина еще долго сокрушалась, потом подошла к сидящему на лежаке Юсэку, горько вздохнула и примирительно провела рукой по его сутулой спине. Вскоре она ушла. А Юсэк все еще думал о том человеке, чья фотография была в пятнах крови. Кому он, как и Бонсек, встал поперек пути? И он почему-то подумал о Хагу.

Юсэку стало душно, и он попросил Эсуги помочь ему выйти на улицу. Рядом с этой избой стояли почти такие же новые. Часть из них была еще не достроена, лежали свежеобтесанные бревна, топоры и пилы. Людей не было, и, может быть, поэтому пустые избы и безмолвный лес нагоняли тоску на Юсэка.

Эсуги же, напротив, была, как никогда, в приподнятом настроении.

— Тебе нравится здесь, Эсуги? — спросил ее Юсэк.

— А тебе разве нет? — Она немного подумала и добавила: — Мне хорошо везде, если рядом ты, Юсэк.

Он улыбнулся невесело. «Ах, Эсуги! Ничего-то она не ведает и не подозревает: ни о вторжении японцев, ни о том, что, возможно, Ира уже нет в живых. И что, возможно, и дальше предстоит жить в этой глуши, не увидев той России, о которой рассказывал Ир».

— Мне тоже здесь нравится, — покривил он душой. — Построим вот такую же избушку и станем в ней жить. А там… будет видно…

Эсуги обрадовалась еще больше. Она вбежала в одну из недостроенных изб и внимательно стала оглядывать ее изнутри, старательно сметая руками стружки с подоконников, словно изба уже принадлежала ей.

— А почему нет ондоля? — спросила она, сразу же поскучнев.

Наверное, вспомнила родную фанзу и детство, прожитое в тепле ондоля.

Заметив, что она притихла, Юсэк поспешно сказал:

— Нет, Эсуги, здесь ондоль не нужен. Это тебе не прогнившая лачуга, где одно спасение в ондоле. И потом — хватит валяться на полу, будем привыкать и к мягким кроватям.

От его слов Эсуги снова повеселела. Ей ужасно хотелось иметь свой уголок, крышу над головой. Лишь бы не блуждать снова в лабиринте звериных троп, не ведая того, что их поджидает.

— Ты не знаешь, куда так поспешно умчался Хагу со своими людьми? — спросил Юсэк, обратив внимание на валяющиеся в беспорядке топоры и пилы.

— Нет, только видела, как тетя Христина сильно переживала, провожая Хагу. А что?

— Да так…

Эсуги встревожилась, но допытываться не стала, боясь услышать что-нибудь неприятное.

— А ну-ка, пойдем к хозяйке, — сказал торопливо Юсэк и, прихрамывая, направился к выходу.

Не успели они подойти к избе, как услышали топот копыт и тележный скрип. Обернувшись, увидели выезжавших из просеки человек десять всадников и повозку. Они ехали медленно, понурив головы. И по тому, как Христина, сбежав с крыльца, застыла в немом испуге, Юсэк понял, что случилась беда. Женщина кинулась навстречу и, увидев лежащего в телеге Хагу, вновь замерла. Двое мужчин занесли его в избу. Остальные принялись стаскивать раненых на землю, складывать в кучу винтовки и одежду. В основном здесь были корейцы, но разговаривали все на русском языке, поэтому Юсэк не мог ничего понять и только следил за их выразительными жестами.

— Домму, что произошло? — осмелился обратиться он к сидящему на земле мужчине с рябым лицом.

— Не видишь, что ли? — ответил тот, усмехнувшись, и выругался с такой злобой, что Юсэку стало стыдно перед Эсуги, стоявшей позади него.

— Вы уж как-нибудь поосторожней бы с выражениями, — сказал Юсэк, краснея. — Девушка тут…

— А нечего ей прислушиваться к мужской болтовне, — проворчал рябой, бросив на Эсуги осуждающий взгляд. — Она тебе кто? Сестра?

Юсэку не хотелось больше говорить с этим грубым человеком, и он уже собрался отойти, но тот, заметив его обиду, сердито сказал:

— Чего нос отворотил? Ругани испугался? Она жалит, но не убивает. Выплюнул ее изо рта — и все на том. Но когда вот такая же красотка, родная сестра осыпает брата не бранью, а пулями… — И он снова выругался.

— Неправда, так не бывает, — сказал Юсэк, сердито покосившись на собеседника.

— А ты у него, у Хагу, спроси! — рявкнул рябой, тыча рукой в сторону избы. — Смотри, чтоб и твоя сестричка, которую ты защищаешь от дурных слов, не пульнула бы в тебя однажды!..

— Вы не смеете так говорить о ней! — оборвал его Юсэк. — Она не заслужила ваших оскорблений. И не думайте, что все такие, как…

— Верно, не все, потому и грыземся. И в одном море вода разная бывает: соленая и сладкая. Сладкая станет соленой, если подсолить, а соленую никогда не изменишь, хоть всю ее засыпь сахаром! А Хагу этого не хочет понять…

— Я тоже не хочу этого понимать, — сказал Юсэк. — Зачем мне в грязных душах рыться? Вы мне лучше что-нибудь хорошее расскажите.

— Ты никогда не оценишь красоту, если не познаешь уродство, — ответил рябой. — Пока я видел в жизни одну грязь.

— Стало быть, вы тоже плохой человек? — спросил Юсэк.

— Возможно.

— Чего же вы тогда добиваетесь? Справедливости? Зачем она дурному человеку?

— И собака ощетинится, если ее пинать, — сказал мужчина.

— Но хорошую собаку не пинают, — заметил Юсэк. — Бьют тех, кто этого заслуживает.

Мужчина одарил его свирепым взглядом, но ответил спокойно:

— Бывает, что и преданные псы оказываются не в милости у хозяина. Но речь не об этом. Кто хозяин? Кто должен ходить на поводу? Хагу или Синдо? Вот об этом и речь…

Хагу лежал на топчане. Возле него на полу валялась разорванная рубаха. Хозяйка пыталась перевязать ему рану, но он увертывался от ее рук и стонал, когда она силой накладывала на его плечо повязку. Не зная, чем помочь, Юсэк лишь с горечью думал о жестокой сестре, принесшей брату такие мучения. Наконец Христина управилась и, собрав с пола одежду, вышла. Юсэк тотчас же приблизился к Хагу и тихо, волнуясь, обратился к нему: