Журавли покидают гнезда

— Я не голоден, — ответил Гирсу.

— Как же это? — удивился Бонсек. — Вы что, паром напитались? Ели-то мы, поди, вместе. Дай бог памяти — когда это было!

— Ну, чего пристал? Сказано — не хочу, не ясно, что ли? — сердито отозвался Гирсу. — Сиди и трескай, если лезет тебе еда в глотку. А мне что-то не лезет.

Синдо невольно поглядела на Ира, который, на удивление ей, никак не среагировал на грубость Гирсу и сидел спокойно, пожевывая хлеб. Это было внешнее спокойствие. За время пути он успел глубже понять Гирсу с его своенравным характером, поэтому не обострял с ним отношений и терпеливо сносил его грубости даже в тех случаях, когда тот явно шел на скандал. Ир знал, что этот человек способен на многое, верил в его добропорядочность, храбрость.

— Гирсу у нас не чужой гость, — сказал он дружелюбно. — А вот Синдо мы должны поблагодарить за этот обед и попросить разделить его с нами.

И хотя в штабе Синдо ждала работа, ей хотелось еще побыть здесь, узнать побольше о Корее — родине далеких предков, где она ни разу не была. Хотелось и самой рассказать о создавшейся обстановке в крае. И она осталась.

С тех пор как братья Мартыновы уехали на поиски лошадей и фуража, прошло два дня. Синдо знала, что где-то неподалеку лютуют по хуторам банды белоказаков и кулаков, к которым, возможно, пристал и ее брат Хагу. Встреча с ними не сулила ничего хорошего ни братьям Мартыновым, ни ей со своими необученными корейцами.

Оставалось одно — отправить Ира в Приморье, где проживает много корейцев. Может быть, удастся ему собрать людей. Но как к этому отнесется сам Ир. Согласится ли он пойти в логово врагов после своей неудачи в Корее? Однако времени на раздумья не было, и она решила поговорить с ним.

Ира новое поручение ошеломило. Он не думал о том, что поджидало его в Приморье, он был взволнован доверием Синдо. Вероятно догадываясь о причине его растерянности, Синдо подошла к нему и, опустившись с ним на приступок крыльца, сказала словами поэта Ян Саена:[43]

Ир улыбнулся.

— Я знаю эти строки. За их прочтение я был отстранен от работы в гимназии. Администрации показались стихи крамольными. А ты откуда знакома с поэзией Ян Саена?

— Раньше в гимназии я увлекалась древней поэзией. Теперь многое позабылось. А вот стихотворение поэта семнадцатого века Тен Минге[44] я, пожалуй, никогда не забуду. Может, и ты его знаешь:

Синдо в задумчивости опустила глаза, вероятно вспомнив счастливые годы, проведенные в гимназии, и человека, читавшего эти стихи. Человек этот, учитель гимназии Санхо, стал ее мужем. Но другом не стал. Он был далек от политики, и, когда ее назначили комиссаром отряда, Синдо оставалось только огорчаться тем, как день ото дня углубляется между ними пропасть, но ей не хотелось искать кружных путей к нему. Отказавшись от своих взглядов, она не обрела бы с ним желанной радости и была бы такой же несчастной, как и без него. Последние дни дела отряда складывались так, что она не могла уделять ему достаточного внимания, не могла побыть и с детьми, которые тоже стали отвыкать от нее. Понятно — детям нет дела, что погибают люди в ее отряде, им нужна мать. Но как Санхо не может ничего понять?..

— Когда мне отправляться? — спросил Ир.

Синдо промолчала.

Мартынов со своим ординарцем вернулся поздно, почти в полночь. Он плюхнулся на табурет и сказал устало:

— Кулачье опять взбесилось. Не набрел бы Егор на этот гадючник.

— Как вы разминулись? — спросила Синдо, всматриваясь в темень за окном.

— Все хутора облазили, все попусту: нет лошадей. До хаты уже подались, а он говорит, что какой-то дед из старого хутора посулил лошадей. Я его и так и этак, не послушался — пошел-таки до того деда.

— Вернулся из Кореи Ир, — сообщила Синдо.

— Вернулся! — вскинул густые брови Мартынов. — Что ж ты меня за Егора пытаешь? Ты б лучше учителя сюда гукнула. Да горилки вынула. Провожаем богато — встречаем не часто.

— Спит он, устал, видать, крепко, — произнесла Синдо тихо и, охваченная недобрым предчувствием, обратилась к Мартынову: — Пойди за Егором, Петр! Возьми людей побольше да обшарь хутора! Чует сердце что-то неладное. Или хочешь, чтоб я пошла?

Мартынов медлил, но вдруг вздрогнул, словно от выстрела, и, бросившись к стене, где висел клинок, рванул его на себя:

— Добре, буди людей!

Через полчаса отряд в двадцать пять штыков был уже в пути. Синдо осталась дежурить в штабе.

Снова тихо. Монотонно тикают ходики. Тревожно, неспокойно на душе у Синдо. Она подошла к раскрытому окну, облокотилась на подоконник. Хутор спал, будто ничего и не происходило на земле. Наверное, и муж ее, и дети тоже спят крепким сном? Спят ли?.. Вдруг ей стало не по себе: она знала, что предстоит неприятный разговор с Санхо. Возможно, последний. Знала, но пыталась избежать его. Санхо не верил в то, за что она боролась. Да ученому и так жилось неплохо. Но ведь и она, Синдо, тоже образованная, могла бы жить нормально. И жила, пока в четырнадцатом году, после аттестации, ее не направили работать переводчицей на Урал, где тысячи корейцев трудились на рудниках. Там она впервые увидела, каким жестоким унижениям подвергались ее соотечественники. Много погибло их на ее глазах от чахотки, голода и цинги. Пробовала заступиться, но тщетно. Встреча с социал-демократами предрешила ее дальнейшую судьбу. От них узнала, как нужно бороться за счастье людей всех наций. Вступая в ряды большевиков, она поклялась посвятить себя борьбе за счастливую жизнь народа. Вскоре ее направили на Дальний Восток для работы среди корейского населения. И она оказалась дома.

Санхо все это время воспитывал детей, писал ей письма. Хорошие, нежные письма. А как он был счастлив, когда она вернулась. Был…

Тикают ходики, отсчитывая время.

Дети спали. Санхо укрыл их одеялом и вышел в переднюю, где Мария Ивановна, сидя за столом, при тусклом свете керосиновой лампы пришивала пуговицы к штанишкам мальчишек.

— Спал бы и ты, Санхо, — сказала она.

Он присел рядом на стул и, обхватив руками плечи, зябко поежился.

— Чайку бы горячего, а как назло — керосин кончился.

Отложив шитье, Мария Ивановна приблизилась к нему, сказала осторожно:

— Нет нашей хозяйки и сегодня. Ты бы сходил туда. Ох, неладное нонче время. Уговори ее, чтоб бросила это дело. Не бабье оно.

Санхо усмехнулся:

— Разве не говорил. Сколько можно.

— А ты еще скажи. По-мужицки. Власть употреби, — проворчала Мария Ивановна.

— Вы так говорите, словно не знаете ее, — с раздражением отозвался Санхо. — Власть здесь ни при чем, Мария Ивановна. Надо что-то другое… Что-то решать нужно.

Мария Ивановна только вздохнула и, вернувшись к столу, опять взялась за шитье.

— Много я кореянок знала, — продолжала ворчать женщина, — а наша особенная. Вот и выходит, что болтают про то зря, что восточные женщины застенчивые, вроде им в скромности позавидовать можно.

— Была она такой, — невесело сказал Санхо. — А как стала революционеркой — кувырком все пошло. Взбесились все! И она с ними.

Синдо уже давно вошла в прихожую, успела снять тужурку. Невыносимо было, стоя в прихожей, подслушивать. Наконец она решительно вошла в комнату, приняв удивленный вид, сказала бодро и громко:

43

Поэт XVI века. Перевод П. А. Пак Ир.

44

Поэт XVII—XVIII века. Перевод П. А. Пак Ир.