Журавли покидают гнезда

Заметив его состояние, Бонсек однажды сказал ему: «Земляк, выбрось из головы свои мечты о кладе. Раскрой пошире глаза — и ты увидишь, что богатство уже в твоих руках. Потеряешь его — обеднеешь совсем».

Эти слова глубоко запали в сердце бывшего рикши. Как удержать, не потерять Эсуги? Но что другое может осчастливить ее, если не золото?

Уже минуло много дней похода. Остались позади массивы знакомых горных хребтов с заснеженными гребнями, откуда сползают в родную долину бурные потоки ледяных ручьев. Позади — неведомые земли северных провинций, и вот наконец они вышли к широкой и многоводной реке Туманган, на противоположном берегу которой лежала земля маньчжуров. По величавой глади тянулись вниз по течению шхуны. А навстречу, рыхля воду, захлебываясь, ползли вверх буксирные катера.

Бонсек с Мансиком ушли на поиски переправы и не возвращались. Заметно смеркалось. С реки потянуло холодом. К берегу надвигался густой туман. Волнение перерастало в тревогу. Ир и Гирсу отправились на поиски товарищей. После их ухода покинули берег и трое мужчин. Оставшись наедине с Эсуги, Юсэк вдруг ощутил страх. Такой сильный, что чуть было не кинулся догонять ушедших.

— Тебе разве не страшно? — обратился он к Эсуги, удивляясь ее спокойствию.

— Что тебя пугает? — спросила в свою очередь Эсуги.

— А если они не вернутся? Если их тоже японцы… Тогда что?..

— Не будем пока думать об этом, — голос ее показался Юсэку холодным и равнодушным.

— А не лучше ли нам вернуться? — спросил он ее не без умысла.

— Зачем? Кто обрадуется моему возвращению?

— Кто-то, возможно, и обрадуется… — усмехнулся Юсэк. — Зачем я тебе такой нужен? Нельзя меня любить. Я бедный, к тому же — робкий. Бонсек бедный, но храбрый. А маклер богатый…

— Для чего ты говоришь все это?

— Завидно.

— Родной мой, ты нужен мне такой, какой есть, — сказала Эсуги, прижавшись к нему. — Это говорю не я — говорит мое сердце. Ты слышишь? — Она взяла его руку, приложила к груди. — Оно ожило от любви.

Юсэку показалось, что он и вправду слышит могучий голос сердца, осуждающий его за сомнения и слабость духа.

На северо-востоке Маньчжурии в конце лета погода капризная, нередко дуют сырые, смешанные со снегом ветры. Высохшие за лето болота заполняются дождями, раскисает земля, оживают обросшие тиной трясины. Пока погода баловала, поэтому Ир спешил: редкими стали привалы, коротким сон.

Как и прежде, он шагал впереди, опираясь на палку. Останавливался редко, чтобы поправить очки, оглядеть местность.

Следуя за ним, Юсэк поражался выносливости хрупкого на вид учителя. Видать, унаследовал ее от отца, Хона. Завидовали учителю и другие: своим упорством он покорял всех.

Выбравшись из тайги, Ир повел людей вверх по отлогому склону сопки. Несмотря на то что Эсуги опиралась на плечо Юсэка, она еле передвигала ноги. Юсэк подбадривал ее.

— Устала я, Юсэк, это — верно, — говорила она сквозь прерывистое дыхание. — Но мне хорошо оттого, что ты рядом.

Волна радости захлестнула Юсэка. Ему казалось, что она никогда не уходила в дом Хэ Пхари. Она была и оставалась рядом. Он остановился, осмелился прижать к себе Эсуги. И осторожно, с трепетом гладил ее плечи, прижимался губами к уставшему, разгоряченному лицу.

— Нам нужно идти, Юсэк, — промолвила Эсуги, не отстраняясь от его рук и губ.

— Куда мы спешим? — обозленно ответил Юсэк. — Не дракону ли в пасть?

От земли уже тянуло сыростью. Сквозь редкие стволы пихт едва просачивались остывшие лучи вечернего солнца. Услышав знакомые звуки, Юсэк устремил глаза в небо, замер. Эсуги невольно подняла голову и увидела журавлиную стаю. Ровный клин медленно тянулся к югу. Было приятно и грустно наблюдать, как призрачно растворяются в синеве неба птицы, слышать, как затихает их курлыканье.

Они долго стояли еще на склоне сопки, вглядываясь в опустевшее небо.

— Это были наши журавли, — промолвил Юсэк невесело. — Они дарили нам прощальные песни.

— Нет, это чужие, — отозвалась Эсуги. — Наши уже улетели.

Она почувствовала, что и ей стало холодно и страшно. Обхватив плечи руками, она сжалась, словно ее тонкие руки могли укрыть от холода. Эсуги сама не могла понять, отчего ее вдруг охватил озноб: ведь земля еще не успела покрыться росой.

— Тебе нездоровится? — спросил Юсэк. Он потрогал ее похолодевшие руки, щеки. — Пойдем скорее, у дяди Ира есть какие-то лекарства. — И только сейчас, заметив ее разодранные тапочки, сквозь которые проглядывали пальцы, он быстро скинул с плеча мешок и достал подаренные ей туфли. — Для чего ты хранишь эту обувь? — строго спросил Юсэк. — Сейчас же надень их.

Эсуги взяла туфли, бережно обтерла их и, полюбовавшись еще раз, поставила возле себя на землю.

— Я надену их потом, когда придем в Россию, — сказала она и, представив себе, какой она будет нарядной и счастливой, улыбнулась.

— Нет, сейчас же! — настаивал Юсэк. — А там будет видно.

С этими словами он стянул с ее ног синни и посон[39], отшвырнул их в сторону и тут же надел на нее туфли.

— Как можно ходить по этим корягам в них! — ужаснулась Эсуги.

Юсэк не слушал ее. Достав из мешка сверток, он быстро развернул его:

— А ну-ка погляди, что здесь!..

Увидев кулон и гребешок, Эсуги пришла в восторг:

— Откуда у тебя такие красивые вещи?

— Я выполнил просьбу старика Ли Дюна, — сказал Юсэк, радуясь не менее, чем она. — Он хотел, чтобы эти вещи носила моя невеста.

Эсуги смутилась: он решился назвать ее невестой! А Юсэк накинул кулон ей на шею, а гребешком подобрал распущенные волосы.

— Зачем только маклер покупал тебе дальби? Разве можно прятать под париком такие косы! Теперь поверь — все несчастья обойдут тебя стороной: подаренная доброй рукой вещь приносит добро.

От этих слов Эсуги стало теплей. Она хотела обнять Юсэка, но не осмелилась и только подняла на него благодарные глаза.

В это время из-за дерева показался Бонсек.

— Нечего сказать! Мы их ищем повсюду, а они тут милуются! — И, не сказав больше ничего, пошел от них.

Юсэк и Эсуги нехотя последовали за ним.

— Ох и будет нам, — вздохнула Эсуги.

— Наверное, — согласился Юсэк.

Их никто не ругал.

Обогнув по крутому склону сопку, путники увидели безлесую долину, простиравшуюся далеко на север. Ир остановился, снял с плеча тяжелый узел и с волнением стал всматриваться в даль.

— Друзья мои, — сказал он с облегчением. — Россия теперь не за горами. Ее уже видно.

Еще несколько секунд назад путники валились с ног от усталости, сейчас же все мгновенно оживились, кинулись к Иру, стоящему на краю сопки. Затаив дыхание, глядели они на далекие, уже хорошо заметные очертания неведомой им земли.

— Здравствуй, Россия! — тихо воскликнул Бонсек и, повернувшись к Гирсу, стоявшему рядом, сказал: — Скоро, очень скоро мы отомстим за вашего сына и моего друга Хонсека. Так ведь, дядя Гирсу?!

— Кому мне в России мстить? Кому? Если кровью моего сына окрашены руки японцев? — хмуро отозвался Гирсу.

— И не только в японцах дело, — рассердился Бонсек. — Хищник везде хищник.

В разговор вмешался Ир:

— Еще много подобных Хонсеку лягут костьми, пока есть на земле недруги простого человека. И коль уж зашел разговор о японцах — скажу: они давно свирепствуют на востоке России. Так что у вас найдется случай встретиться с ними.

Гирсу недоверчиво поглядел на Ира и, убедившись, что он не лжет, с упреком спросил:

— Но почему вы об этом молчали?

— Меня никогда не интересовала национальность врагов, — ответил Ир.

Угрюмо слушая этот разговор, Юсэк не разделял радость Бонсека, особенно теперь, когда стало известно о нашествии японцев в Россию. Он недоверчиво глядел на него и думал, что этот хвастунишка должен бы содрогаться при одном упоминании о японцах. А он петушится. Хорошо, что Ир спас его, а то сидел бы в крепости до глубокой старости. Непонятный человек — этот Бонсек! Радуется так, словно в этой России его ожидает мать и любимая жена с детьми или, по крайней мере, спешит получить наследство, завещанное состоятельным родственником. И какие сейчас могут быть разговоры о мести, когда люди вторые сутки живут на воде да орехах…

39

Бурки.