Страница 2 из 74
Но вот однажды по привычке он вошел в ее фанзу. Неприветливо глянула на него ее мать:
— Эсуги не живет здесь. Ты больше не должен ею интересоваться.
Нет, не походила та весна на другие, она стала самой мрачной из всех пятнадцати, которые видел он…
— Ты чего задумался? Ешь, не то остынет, — перебила его воспоминания Синай.
— Я поел уже, — сказал Юсэк, отодвинув от себя миску.
Он вышел на улицу. Дул ветер, разгоняя тучи. Последние капли дождя ударили в лицо. Выглянуло солнце. Сейчас ворчливый отец погонит его на торговую улицу. А ему совсем не хочется идти туда с коляской, от которой болят на руках мозоли. Не хочется видеть и сердитые лица янбаней[10], слышать понукание и ругань. Сегодня воздух донес запах весны. Она пришла снова, не запоздала. А где же ты, Эсуги?..
Весна для крестьян самый большой праздник. Даже бедные люди в эти дни не обходятся без цветов. Дети и старики идут в горы и леса. Каждый дворец и особняк богатого янбани, каждая фанза и лачуга бедняка украшены цветами. «Но моя весна не вернулась ко мне», — думал Юсэк.
Из лачуги, опираясь на палку и покрякивая, вышел отец. Хмуро поглядев на небо, он опустился на коляску, стоявшую у входа, и, протянув Юсэку монеты, сказал неожиданно ласково:
— Здесь три дэна, их хватит на миску пшена. Сбегай в лавку, а я тем временем затоплю ондоль.
Юсэк удивился, увидев в дрожащих руках отца целых три дэна! Как это он решился тратить деньги?
— Меня накормила тетушка, — сказал Юсэк. — Вы, ободи, тоже пошли бы к ней.
— Не дело объедать бедную женщину, — ответил старик, пряча дэны в карман. — Мужчины мы или кто?
Юсэка сейчас не занимала тетушка, хотелось наконец узнать об Эсуги. Старик, конечно, что-то знает. Однажды было проговорился, но сразу же осекся, будто камень на зуб попал. Юсэк присел рядом с ним на корточки проборов стыд, спросил:
— Это верно, что Эсуги присматривает за больным дядей?
— Верно, — ответил тот осторожно.
— В нашем городе?
— Да.
— Вы не знаете, где живет этот дядя? — Юсэк пытливо посмотрел на отца.
Поджав губы, старик отвел глаза. Юсэк давно заметил, что любое упоминание об Эсуги сердило и раздражало отца.
— Много любишь говорить. А тебе нужно идти, — сказал отец, поднимаясь. — День наладился. Грех упускать его.
Юсэк молча взял коляску.
Базар походил на большой развороченный муравейник. Сегодня первый день весны, начало праздника. «Не ублажить весну значит обидеть землю и небо, утратить всякую надежду на плодородие», — так повторял каждый, спешивший на базар за цветами, чтобы ими усыпать двор и дорожки, украсить двери и окна своего очага. Уже у входа их встречали с букетами цветов дети и седовласые старики, бродяги и мелкие служащие. Никто в это время не упускал случая подзаработать. На прилавках крикливых торговок, рядом с цветами, — разнообразные съедобные травы, посуда, наполненная всевозможной едой. Здесь же можно отведать чалтэк[11] из отборного белоснежного риса, кукси[12] в острой приправе и отмоченную в бобовом соусе морскую капусту. Тут же жареные папоротники, сушеные креветки, трепанги и медузы.
Сегодня Юсэку повезло. Низкорослый старик поставил в его коляску корзину цветов и указал адрес. Он жил далеко за пристанью, но Юсэк управился скоро. Еще бы! В его кармане лежала бумажная иена![13] Целая иена! Когда это было, чтобы рикше кидали столько! Сейчас он забежит в первую куксикани[14] и отведет душу! Он съест пару чашек соевого супа. А еще опрокинет чашку кукси и запьет холодным гамди[15]. Говорят, от него становится весело.
Вот и куксикани! Юсэк замедлил шаг, вспомнив об отце, о его холщовом мешочке. Нет, сегодня Юсэк поступит по-своему. Может же он раз в жизни поступить, как ему хочется! Тем более сегодня, когда на дворе весна и у него болит сердце по Эсуги. Оставив коляску у входа, он вошел в полутемную комнатушку. Было душно, пахло чесноком, петрушкой и горелым луком. На застеленном яркой циновкой полу стояли папсаны, вокруг которых, поджав под себя ноги и попыхивая тростниковыми трубками, сидели мужчины. К Юсэку подошел хозяин. Рикша в грязной одежде и босыми ногами не внушал доверия.
— У меня есть деньги, — поспешил заверить Юсэк, показывая иену.
Хозяин мгновенно подобрел и плавным жестом пригласил его сесть за крайний папсан. Владелец кухни был тощим, и от него пахло чесноком. «Почему бы ему не быть упитанным? — недоумевал Юсэк, садясь за папсан. — Ешь сколько хочешь и чего хочешь. Видать — скряга». Очень скоро управившись с супом и кукси, Юсэк хлебнул гамди. После выпитого ему веселей не стало. Наоборот, он как-то острее ощутил тоску по Эсуги. Зря говорят, что сытый голодного не разумеет. Юсэк подумал об отце. С какой бы радостью старик спрятал эту бумажную иену в свой мешочек! Но бумажки уже нет. Ее спрятал в свой карман хозяин куксикани.
Остаток дня не принес удачи. Только под вечер Юсэк помог пожилой торговке отвезти домой пустые корзины с посудой, за что получил полузавядшие цветы.
Еще издали, по запаху, Юсэк догадался, что тетушка готовит ужин. Сидя на корточках, она подбрасывала в печурку сухие ветки. Бурлил котелок, закрытый стиральной доской. Тетушка использовала доску в качестве крышки, считая ее самой чистой из всей своей скудной утвари.
Подойдя к ней, Юсэк сказал полушутя:
— Вы не боитесь, что все вороны слетятся к вашей лачуге?
Синай недослышала, поэтому ответила ласково:
— Ты всегда можешь рассчитывать на мою похлёбку.
— А что, если нам открыть свою куксикани? Над входом в лачугу повесим вывеску «Куксикани тетушки Синай». Глядишь, и повалит народ. Вот заживем тогда!
— Не смейся, — смутилась Синай. — Не я одна ем. Все соседи варят эту бурду. Только я не прячусь, как другие. Мне стыдиться некого. Кому нюхать противно, пусть тащат что-нибудь повкуснее.
Еще совсем недавно Синай была женщиной уважаемой, без нее не обходились ни одна свадьба и хангаби[16]. Веселая, острая на язык, она умела позабавить самых серьезных людей. Но с тех пор как Санчир увел ее сына, она редко выходила из дома. Теперь когда-то близкие люди стали ей безразличны. Они остались безучастными к ее горю, зато Санчиру, который увел Бонсека, кланяются низко. Почему же они заискивают перед тем, кто оставил ее без сына? И отворачиваются от нее, старой, беззащитной женщины. Хорошо, что рядом семья Юсэка. Не будь их, одичала бы совсем. Не знала бы, что в мире есть еще добрые люди. А без Юсэка — не услышала бы слов утешения, пусть скупых и нескладных, но всегда добрых и искренних.
— Ты голоден, мой мальчик? — спросила Синай с нежностью, как обычно обращалась к сыну.
— О-о! Я сегодня сыт, как собака знатного дворянина в день именин! — ответил Юсэк, поглаживая живот.
— Ты заработал деньги? — обрадовалась Синай.
Юсэк не скрывал ничего от соседки. И на этот раз рассказал все, даже о выпитом гамди. Взяв с нее слово не говорить отцу, он отдал ей цветы.
— Зачем ты мне даришь цветы? — спросила Синай, переводя радостный взгляд с Юсэка на букет.
— Праздник ведь сегодня, — сказал Юсэк. — А вы позабыли. Теперь-то счастье вбежит в дом моей тетушки: у нее есть красивые цветы!
— Спасибо за добрые слова, — промолвила женщина растроганно.
Прислонив коляску к стене, Юсэк вошел и свою лачугу. Отец лежал на циновке и тихо охал. Лицо его было бледное и потное. Подсев к нему и потрогав голову, Юсэк справился:
— Вы опять заболели, ободи?
— Плохи мои дела, сынок, — отозвался старик, присаживаясь. — Похоже — кости ног обросли колючими шипами. Пробую подняться — они впиваются в тело. Рикши ошиблись, прозвав твоего отца старой клячей. Та еще как-то волочится, а я… — Он горько вздохнул и поглядел с отчаянием на сына, как бы спрашивая: «Как мы теперь жить будем?»
10
Низшее провинциальное дворянство.
11
Хлеб из особого сорта риса (кор.).
12
Лапша (кор.).
13
Японская денежная единица. Соответствовало 0,75 грамма золота.
14
Национальная кухня.
15
Напиток из картофеля.
16
Особенно торжественно в Корее отмечается шестидесятилетний юбилей.