Журавли покидают гнезда

— Почему?

Старик не ответил и, присев к коляске, стал завинчивать на колесе гайку.

— А ты зачем туда? — спросил он тихо. — Что ты там потерял?

Юсэк подсел к нему, сказал также тихо:

— Не потерял я. Найти хочу.

— Что?

— Счастье.

— Счастье… — Старик косо поглядел на Юсэка: — Ты его как собираешься найти?

— Вы, конечно, знаете владельца ювелирной лавки Хэ Пхари? — спросил Юсэк.

— Ну и что?

— Он ведь нашел, — сказал Юсэк.

Старик засмеялся.

— Вот ты о каком счастье мечтаешь! Нет, дружок, на такие вопросы и я не отвечу.

— Вы все знаете, — произнес Юсэк обиженно. — Вы ведь знаете, только не хотите сказать… Разве вам это трудно?

Хон поманил пальцем Юсэка и шепнул на ухо:

— Дурень, революция там.

От кого-то Юсэк слышал это слово, но, до сих пор неясно понимая его значение, спросил:

— Революция? А что это?

— Эге, дружок, — вздохнул Хон. — Ты, вижу, и впрямь кладоискатель. Но придется тебе, наверное, отложить свое путешествие в страну золотых гор. Туда сейчас люди идут не за золотом.

— А зачем еще? — спросил Юсэк.

— Ну вот что! — обиделся наконец старик. — Вали-ка отсюда, а то мне и до ночи не справиться с моей кормилицей. — Он постучал по сиденью коляски. — И чего это я должен тебе обо всем рассказывать.

Юсэк не хотел и не мог уйти, особенно после того как уверился, что старик многое знает о России. Но и оставаться было нелепо. Сделав несколько нерешительных шагов, он остановился, пробормотав несвязно:

— Пожалуйста, не сердитесь. Кроме вас… Вы людей знаете. Вы все знаете. Мне нельзя оставаться в этом городе. У вас нет времени, я бы рассказал…

Что-то неладное заметил старик и в голосе Юсэка, и в глазах. Поэтому подошел к нему:

— Хорошо, если ты считаешь нужным поделиться со мной — я тебя выслушаю. Только зайдем в дом.

Он внешне мало отличался от других, но войдя Юсэк почувствовал разницу: здесь было уютно и не так тесно, как у них с отцом. Циновка на ондоле была застелена мягким одеялом, тюфяки разных размеров и расцветок лежали один на другом у стены, затянутой ярким ситцем. Потолок обклеен оберточной бумагой и газетами. На полках, поверх дверной рамы, стояли деревянные кувшины и позеленевшие от времени бронзовые тазы. Ковши из сухой коры тыквы, связки чеснока и сушеной капусты висели на крючках в углу. Пахло соей и вяленой рыбой.

Пока Юсэк разглядывал жилище, Хон о чем-то говорил с мужчиной в очках, сидящим у окна. Оба они поглядывали на Юсэка. Он понял, что речь идет о нем.

— Садись, Юсэк, и знакомься, — сказал старик. — Это мой сын Ир.

Тому было лет сорок. Строгим лицом и одеждой он напоминал деревенского учителя. Юсэк поклонился и сел на ондоль.

— Стало быть, ты собрался в Россию? — Ир привычным жестом снял очки, прищурился на Юсэка: — Это верно?

— Да.

— За золотом?

Юсэк помялся, поглядел на старика и на Ира, стараясь угадать, не хотят ли они посмеяться над ним. Он молчал, не зная, что рассказать раньше: о том, как ему необходимо это золото, или про Хэ Пхари, отнявшего у него любимую девушку.

— О чем ты задумался? — спросил старик Хон. — Можешь быть уверенным, что у моего сына доброе сердце.

— Как фамилия твоего отца? — Ир придвинулся к Юсэку.

— Ким Енсу, — ответил Юсэк.

— Ким? А чей пон?[32] — спросил Хон.

— Кимга пон, — пояснил Юсэк.

— Так ты приходишься моему сыну младшим братом! — изумленно воскликнул Хон, переглянувшись с Иром. — Вот уж не ожидал! Я ведь и твоего отца давно знаю. Но никак не думал, что мы родня.

Юсэк не верил ни в небесную силу, ни в чудеса идолов, но сейчас подумал, что кто-то из этих богов пожалел его и столкнул со стариком Хоном. Теперь он может, не стыдясь, открыть им сердце! И он уже в который раз стал рассказывать о своей жизни.

Юсэку показалось странным, что и старик, и его сын оставались равнодушными к его печальному рассказу. А ведь тетушка Синай плакала. Душа, видать, у нее чувствительней, чем у этих мужчин.

— Ну, допустим, ты нашел золото, — сказал Ир строго. — Что ты собираешься с ним делать? Откроешь ювелирную лавку? А потом переманишь чью-то девушку и будешь счастлив. А тот бедный юноша, у которого ты отнял девушку, разве не станет страдать и убиваться, как и ты сейчас?

— А кто сочувствует моему горю? — пробормотал Юсэк. — Никто.

— А ты задумывался, почему это происходит? — спросил Ир. — Ты хочешь стать богаче других. Известно, что разбогатевший нищий милостыню не подает. Зачем тогда тебе сочувствовать?

— Я не стремлюсь быть богатым, — сказал Юсэк, насупившись. — Я хочу доказать…

— Ты хочешь доказать волку, что есть еще и тигры? — перебил его Ир. — Отец знает о твоих планах?

— Да.

— И он согласился тебя отпустить?

— Да, — соврал Юсэк.

Заметив смущение Юсэка, Ир сказал:

— Твоему отцу я не скажу, что ты соврал. А убедить старика, зачем его сыну необходимо быть в России, постараюсь.

— Вы все-таки хотите помочь мне? — оживился Юсэк.

Ир поглядел на юношу тем снисходительным взглядом, каким обычно смотрят родители на непутевых детей:

— Представь себе — хочу. И ты, я верю в это, обретешь богатство, только другого рода.

— Какое еще? — спросил Юсэк.

Ир похлопал Юсэка по коленям.

— Ты не понимаешь, отчего тебе трудно. А вот твои земляки, ушедшие в Россию, хорошо знают, за что бедняк терпит позор и унижение. Они не ищут сочувствия, как ты. Они сами смогут защитить и себя, и своих невест. У тебя горячее сердце, Юсэк, и ты бы мог быть в их рядах.

Не все, сказанное Иром, понял Юсэк. Главное, этот добрый человек пообещал поговорить с отцом и он поможет найти Россию. А там будет видно…

Юсэк вернулся домой только под вечер. Дядя Хон никак не отпускал его без ужина. Добрая хозяйка приготовила соевый суп, приправленный сушеной капустой и листьями стручкового перца. От этой острой пищи у Юсэка жгло в желудке, в котором со вчерашнего дня не было и крошки. Боясь обидеть хозяйку, он ел все, что подкладывали ее добрые руки, а тетушка глядела на него с состраданием и часто вздыхала. Юсэк успел рассказать ей о смерти омони и больном отце. На прощанье она положила в узелок немного пшенной каши и редьки, оставшейся от ужина, и велела отнести старику.

Юсэк передал отцу гостинцы и сообщил о родственной близости семьи Хона.

— Дядя Хон с сыном собирается вас навестить, — сказал он, перекладывая еду в чашки.

— Сын мой, возьми из кувшина деньги и купи все, что нужно для гостей. Добрые гости в наше время редкость. — Отец сидел сгорбившись, всеми силами стараясь казаться бодрым. Он дышал часто и хрипло. Опухшие веки прятали его глаза, в которых Юсэк заметил отчаяние. Никогда еще Юсэк не чувствовал такого прилива нежности к отцу, как сегодня. Нет, это скорее была жалость к нему от понимания, что время разлуки совсем близко. Напрасно старик многие годы собирал дэн за дэном, отказываясь от еды и лечения; напрасно он тешил себя надеждой выкупить на них Эсуги и увидеть сына счастливым. Священный мешочек теперь превратился в обычный кошелек, из которого в любое время можно расходовать деньги. Юсэк сел к отцу, взял его сухую руку и, как в детстве, стал ею гладить свою голову и лицо. Старик улыбнулся, но не так, как раньше. Улыбались одни губы, а глаза оставались грустными. Юсэк никогда не забудет эти выцветшие глаза, вокруг которых, словно усики рисовых колосьев, пролегли глубокие морщины. И разве забудет он когда-нибудь жиденькую бородку, теперь совсем белую, как голова и брови. И кто знает, когда он снова увидит его улыбку, пусть даже грустную. И сможет ли он, Юсэк, еще раз прижаться лицом к его спине, чтобы согреться и уснуть, убаюканному ударами неутомимого отцовского сердца.

— Ободи, вы когда-то хотели переехать к морю, — неожиданно сказал Юсэк. — Вы и сейчас хотите к вашему другу Ли Дюну?

32

Фамильная ветвь. Представители одного пона считались родственниками, и браки между ними были запрещены.