Страница 3 из 23
За столом возникла недоумённая пауза.
От неожиданного отпора Палий нахмурил брови, думал. Нет, он соображал. И если несколько минут назад он просто трепался, балагурил, то в последних словах Ульяшова расслышал вызов. Себе вызов. Всей прославленной эскадрильи. Его друг Лев бросал вызов его мундиру. А о том, что это именно он только что спровоцировал Ульяшова, полковника, заместителя командира полка по воспитательной работе разделать его эскадрилью, как акул, под орех, он и забыл.
– Про акул ты это зря, Лёва, это вызов! Гром, это вызов?
Гром, косясь на запретный столик, коротко ответил:
– Не уверен.
– Нет, это вызов, – настаивал на своём полковник Палий. – Я знал, что Лёвка всегда такой был, – распаляясь, Палий грозил пальцем. – Но чтоб нам, акулам… противостоять… Да никто в мире… Никто… пусть даже Лёвкина гвардейская артиллерия… Это перебор! Отрабатывай, Лёвка, назад.
– Ни в коем случае. Нет-нет, ребята. Я подсчитал, месяца хватит. Точно. Как раз! Руку… – Ульяшов протянул Палию руку. – Руку, руку, я говорю, товарищ полковник, ну! Слово офицера!
Брови Палия взлетели вверх, оглядываясь на Громобоя, он призвал последнего в свидетели.
– Толя, Лёвка не шутит. Нам бросают перчатку! Ты слышишь? Нам!
Гром последнее понял прямолинейно.
– Где? Какую перчатку? Куда она упала? Я не вижу. Щас! – полез под стол.
Палий придержал товарища.
– Толян, упадёшь. Не ищи. Это фигурально. Наш друг, полковник Ульяшов, Лев Маркович, бросает нам вызов своими войсками. И месяца, говорит, не пройдёт, как они нас, он нас…
Гром уже водрузился на стуле.
– Он – может. Они нас – нет. – Голосом миротворца заявил он.
– И я так думаю, – согласился Палий, и решительно протянул руку Ульяшову. – Ладно. Что вы нас… эээ… что мы вас… Спорим… что ты сказал. Слово офицера! Слово офицера?
Ульяшов вскакивает, не очень правда ровно, но решительно.
– Согласен! Слово офицера! Ровно через месяц… Начиная прямо сейчас.
Вертолётчики тоже поднялись, встали, как смогли, подтянулись – знаковое событие, важное.
– Лучше с… завтра. – Миролюбиво предложил Громобой.
Палий согласился.
– Ладно, пусть с завтра. Гарантии? – Вопрос обращён был к Ульяшову.
Лев Маркович, чувствуя уже вкус первой победы, как некие фанфары, шире раскрыл душу.
– У меня вот такой командир… – сказал он, и показал в кулаке большой палец. – Одна фамилия чего стоит – Золотарёв. Слыхали? Золотая голова. Мужик. Золотарёв потому что. Стратег. Умница. Строгий, но душевный. Мой друг. Генерал сейчас! Да он со мной… мы с ним… Вот такой человек… Я уверен…
Палий перебил.
– Лев Маркович, товарищ полковник, на меня смотри, на меня… Ты первым сказал… Слово не воробей… Это вызов… Повторяю вопрос: ваши гарантии, товарищ полковник! Конкретно! Назовите гарантии.
Ульяшов хмыкает.
– Гарантии… Мои гарантии? Да пожалуйста. Если мы промажем… эээ… проиграем, что абсолютно исключено, да я, Шура, свой правый погон вместе со звёздочками на ваших глазах на сухую съем, и хромовые сапоги в придачу. Слово офицера! Век Стокгольма не видать! У меня знаешь их сколько там, в кладовке накопилось… Слово офицера! Меня там знают. А если вы проиграете, то…
Подхватывая, Палий продолжает:
– Мы твои сапоги съедим. Все! На сухую! Справедливо?
– Справедливо. – Подтверждает Ульяшов.
– И в кладовке которые, – дополняет Громобой и неожиданно логично, учитывая свою командировку, замечает. – Слушайте, ребята, а я же не смогу. Это не честно. Я же не здесь буду.
Палий его дружески одёргивает.
– Это, Анатолий Михалыч, в голову не бери, не думай. За тебя я здесь. Отвечу. Будь спокоен. – И неожиданно мягким баритоном, брови домиком, губы трубочкой, наклонившись над столом, тихонько поёт: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках…»
Обнявшись над столом, головами друг к другу, полковники дружно подхватывают:
«…её сын пролета-ает. С дружеской лаской…»
Полковник Ульяшов решительно меняет слова: «…Но не сдаётся правый и смелый…»
И все трое громко заканчивают:
«…алыми звёздами башен Кремлёвских, смотрит она за тобою».
Палий, дружески ерошит рукой волосы на голове Громобоя.
– За тобой она, Толян, смотрит, за тобой! Не забывай там. Смотри по сторонам, и на приборы. Чтоб взлёт, как посадка… Понял? Сам знаешь.
Громобой кивает.
– Угу!
– Как учили. – Грозит пальцем Палий.
– Угу…
И вновь с этого места в сознание Ульяшова пошли мелкие провалы памяти с обрывками фраз: «ноу пасаран», это вроде бы он кому-то говорил; «я тебя уважаю», это вроде бы ему говорили; «слово офицера», это он клялся, жал ребятам руки и убеждал их – «назад дороги нет». Кому нет, какой такой дороги, куда?
Словно он какое-то кино плохое смотрит. Боевик не боевик, но похоже на индийскую оперу, мыльную, конечно.
В одном из очередных «просветов», Ульяшов неожиданно узнал свой голос, как со стороны, расслышал:
– …Это святое, ребята. Не вырубишь… Шаг сделал – иди. Слово дал – выполни. – Круто кому-то говорил Ульяшов, грозно и серьёзно.
После чего, немедленно очутился в объятиях полковника Палия. Орденские планки друга жёстко царапнули щёку, Ульяшов высвободился.
– Обязательно, Лёвка! Молодец, друг, товарищ полковник, уважаю, – хлопал его по спине Палий. – Я тебя довезу. Налили, ребята… Подняли… Время пошло… Хух…
Полковник Ульяшов слабо сопротивлялся.
– Это последняя.
Тут же услышал замечание от Громобоя.
– Нельзя так говорить, Лёвка, накаркаешь.
– А я и не… каркаю, я… курлычу. – Парировал Ульяшов, и вновь очутился в жёстких объятия полковника Палия.
– Молодец, человече, – дружески мял его Палий. – Наш человек, авиатор… Друг! Брат! Зря с нами не пошёл, сейчас бы летал…
– А я и так… с вами…
Прозвучавший музыкальный перезвон, затем и женский голос, сообщил полковникам – нужный Толяну рейс начинает регистрацию…
– Толя, товарищ командир, слышь, не спи… Это за тобой… Тебя… Это наш…
Такая вот знаковая проза неожиданно приключилась с полковником Ульяшовым. Да! Такое было. Произошло. А он точно этого не хотел. Нет, нет, и нет, но… Слово не воробей, обратно его, как запущенную ракету «земля-воздух», в «трубу» не вернёшь, не та ситуация. Но это он осознал уже позже, на следующий день, утром.
2
Утро
Полковник Ульяшов только что проснулся. Лёжа на измятой постели, в трусах и майке, некоторое время тупо глядит в потолок, приходит в себя. Во рту противно, в голове колокола. От бывшего, вчера, в прошлом, красавца-полковника его многое сейчас отличает. На фигуру, тело можно не смотреть, она обычная (полуспортивная, в трусах и майке), голые бледные ноги, такие же бледные руки, только лицо, шея, запястья рук густо коричнево-загорелые, как специально покрашенные (армейская специфика), а вот физическая сущность лица и взгляд – это да. Достойны «кисти» маэстро Эрнста Неизвестного. И вправду, как же нужно постараться, чтобы из бодрого, ещё накануне, чуть вальяжного, с тонкой улыбкой, приятного, умного, вызывающего доверие и уважение симпатичного лица, можно было такую экстравагантную маску сотворить. Врагу не пожелаешь, а вот… О, о, гляньте… Тело потряхивает, под глазами мешки, щёки обвисли, губы… серые и потрескавшиеся, в глазах пелена, запах изо рта – ффу… мерзко-отвратительный… Как и воздух, кстати, в самой спальной комнате. Надышал за ночь, алкоголик. Ужас, как противно. Ни одна живность не выдержит. Наверное, потому и один живёт, нет? Нет, конечно.
Женат полковник был. Был! Много лет как. Это уже в прошлом. Светлана Павловна – жена – ушла от него, как только увидела в шведских и немецких журналах, как её благоверный с «…девушками в бассейнах кувыркается, в ресторанах вина-водку пьёт, в обнимку по городу с этими… шатается… Улыбается всё время. Заигрывает. А жену родную забыл!!» Иностранные папарацци многое в журналах, как специально для неё напечатали. Она и ушла, к матери своей. Полковник переживал. Знал, одумается. Надеялся. Должна одуматься. Верил в это. Понимать должна. Он же на задании был. Не случайно, а специально на задании был, но… Всё равно обиделась. Ушла. Глупая. Дура! А он… не хотел. Он случайно. Дура, дура! И очередное звание ему потому не присвоили. Опозорился. Хорошо на должности оставили. Золотарёв заступился, отстоял. Дела… Да, дела.