Аллегро

– А я знаю? – сдерживая появившиеся в голосе нотки явного нетерпения, как малому ребёнку продолжал втолковывать Кобзев. – Захотел мужик приехать и приехал. А что? Он же генерал, не я… Я б на его месте вообще из дома не выходил, да…. Да нет, я тебе говорю – на дежурстве мы… На деж… Вот, Фома не верующая… Ну проверь, проверь! Пожалуйста.

Последовавший ответ в трубке его видимо не обрадовал, как ему хотелось, скорее наоборот, сильно насторожил. Даже расстроил. Кобзев с трудом сохранял лёгкость на лице, главное в голосе, и необходимую невозмутимость там же.

– Ну зачем сразу моей Лёльке звонить, зачем? – глубоко удивился «подозреваемый». – Не надо ей звонить, у неё молоко скиснуть может. Будешь тогда отвечать… – и даже усугубил. – И мы в «положении»… она, в смысле. Забыла?! Подумай! Ага!..

Трубка была непростительно упряма, почти тупа. Это вконец «убило» Кобзева. Но он держался.

– Ну ладно, звони… – довольно бодро, но с заметной обидой в голосе усмехнулся он, давая понять, что ничего не боится, правда на его стороне, они точно на дежурстве.

В трубке похоже спросили: «А Елена сейчас дома?», отчего у Кобзева глаза на лоб полезли, и у его товарища, Трушкина, синхронно тоже. Трушкин зеркально отражал лицом яркие эмоции Кобзева. Это в шесть-то часов утра, – говорила кривая ухмылка Кобзева, ну вопрос, ну, понимаешь, бабы!..

– А я знаю?.. – с сильным сарказмом бросил он, но, спохватившись, сдержанно уточнил. – Ну конечно дома! Где ж ей быть?! – И вновь строгим тоном напомнил ей, как отчитал. – Валя, предупреждаю, ты женщина, ты должна понять: скиснет молоко, будешь отвечать. – И понимая упрямство ревнивой Валентины, всё же попросил. – Ладно, хотя бы через час. Ёлка как раз дочь кормить будет. Не буди звонком. Ребёнку это вредно!

Трубка всё поняла, но не остановилась. Кобзев выслушал, что ему там пообещали, и совсем уж окончательно скис, скривился, сдерживая эмоции, махнул рукой.

– Ладно-ладно, приезжайте… какие проблемы… Ждём! – и, не давая трубке времени на ответ, заторопился. – Всё, извини, Валя, генерал приехал… Всё. Слышишь, сигналит?! Целуем…

Как обжёгшись, расстроено бросает телефон, начинает суетливо скакать по комнате, отыскивая перепутанную одежду, даже не заметив свалившуюся с себя простынь. Вид голого Кобзева нисколько не нарушил дизайн интерьера сонной комнаты, наоборот, чётко вписался в неё, подчеркнул.

Трушкин, только теперь поняв неизбежность обозначенных действий своей супруги, Валентины, суматошно подскакивает и тоже спешно принимается одеваться…

– Полный мажор, трали-вали! Полундра! – испуганно вскрикивает он, натягивая штаны-галифе, попутно выговаривая товарищу. – Ну ты их в часть-то зачем пригласил, балда, зачем? Ты что?!

Кобзев, вертясь на месте в поисках своих трусов отмахивается:

– Это я что ли, это она сама… С твоей Валентиной сейчас в часть приедут… Представляешь? Копец! Срочно звони Тимохе.

Появившаяся из второй комнаты миловидная женщина, где-то за тридцать, вся закутанная в простынь, молча подала Александру утерянные трусы и майку. Кобзев машинально принял их, кивнул головой, благодарю, мол, и продолжил скакать на одной ноге, безуспешно пытаясь другой попасть в ускользающую штанину. – Звони Тимохе, – почти в панике торопил Трушкина. – Пусть на КПП их перехватит… скажи… А мы с запасных ворот проскочим, чтоб не засветиться…

Полуодетый Трушкин послушно принялся судорожно тыкать пальцем в кнопки мобильного телефона, одновременно пытаясь застёгивать пуговицы на форменной рубашке.

– Женька, ты? – дождавшись ответа, обрадовано восклицает он. – Здорово! Слушай, такое дело… – Трушкин неожиданно переходит на просительный тон. – Выручай, старик… – выслушав что-то, торопливо отмахивается. – Да помним мы про халтуры сегодня, помним… Да, конечно. Нет, мы трезвые… Оба. Пока бежим – выветрится, я думаю… Ага. Ты не мораль сейчас читай, ты подскочи, пожалуйста, на КПП, подежурь, перехвати Елену Сашкину, и мою Валентину… Ага!.. Я тебя умаляю, старик! Мы умол… Не подведи! Да!.. Ага! Ну вместе они решили… Дуплетом!.. А я знаю?! Застукать наверное хотят… Мы? Откуда? Мы не знали… Я говорю мы тоже только что узнали… По-мобильнику… Да, летим мы уже, летим! Всё. Давай, брат, выручай! Сочтёмся!.. – отключил телефон, растерянно оглянулся на суетящегося Кобзева и двух женщин, молча с едва скрытой укоризной подающим мужчинам необходимые в срочных сборах одежды. – Вот, гадство, девочки, – извиняясь, промолвил Трушкин. – Нас посетила лажа, трали-вали те сандалии, весь кайф испортили… Мы исправимся.

Женщины, пряча иронию, молча наблюдали, как голые мужчины, «патриции», жаркие военные большие-здоровенные, краса и гордость всю ночь и сколько-то минут назад, одеваясь, грохоча сапогами и суетясь по комнатам, внешне превращаются хоть и в военных, но сильно испуганных сейчас, встревоженных, потерявших лицо, замотанных и взвинченных тяжёлой службой вояк…

Уже притоптывая натянутыми на ноги сапогами, прапорщик Трушкин принёс свои положенные в таких случаях официальные извинения двум женщинам, подругам.

– Извините, девочки, служба, понимаешь, трали-вали те сандалии. Труба зовёт… Ага.

Не ударил в грязь лицом и дипломатичный Александр Кобзев, тоже прапорщик:

– Такое дело… военное. До встречи, вкусные, желанные… Созвонимся. Бай-бай!

Нью-Йорк, поздним летним вечером и после дождя, в свете рекламных полотен, огромных витрин и уличного освещения очень хорош. Как, наверное, и большинство мегаполисов в такой момент. Пусть и довольно шумно вокруг, но жара заметно спадает, воздух очищается, улыбки освещённых витрин и окон ярко напоминают о возможном уюте, отдыхе, и передышке. Волна служащих из своих офисов уже схлынула, уехала в авто, растворилась в жадных створках подземного метро, вскочила в проезжающие автобусы и такси… Это действо напоминает дождевую воду, гаснущую после мощного и короткого ливня в решетках сточного коллектора. Вот она была, и нет её уже… Но через небольшой перерыв, центр города вновь наполняется людьми… Но это уже другие люди. Неторопливые, слегка вальяжные, молодые, пожилые, разные, желающие получить всё, что позволят сегодня их кошелёк или удача… В первую очередь заполняются уличные кафе, подвальчики, ресторанчики, и прочие увеселительные заведения. Мощная, многоцветная «живая» реклама на фронтонах высоток, на бортах автобусов, на стенах и козырьках магазинов, на уровне глаз, везде и всюду, яростно требует воспользоваться услугами непременно здесь и сейчас. «У нас есть всё и на любой вкус», «Быстро, качественно и не дорого», «К нам», «К нам, к нам!»

Сверкающий лаком длинный лимузин «Майбах Би турбо», специальный и на заказ, как и множество других его собратьев, «кэдди», «линкольнов», дорогих и супердорогих лимузинов, один за другим подъезжающие сейчас к нескольким открытым выходам «Карнеги холла», только что отъехал, приняв в услужливо распахнутую водителем дверь двух пассажиров. Не пассажиров, хозяев. Гейл Маккинли – молодую, красивую девушку, с рассеянной сейчас улыбкой, едва заметным вечерним макияжем на лице, с чуть подкрашенными губами, среднего роста, с изящной спортивной фигурой, аккуратным бюстом, в дорогом, открытом вечернем платье, туфлях на высоком тонком каблуке. Особенно выразительными, без преувеличения, красивыми голубыми глазами, сверкающими задором, лукавинкой и умом. На шее поблескивало дорогое колье из тонких серебряных нитей, унизанных каплями брильянтов. Такого же фасона украшение, как и колье, небрежно охватывало запястье левой руки. На одном из изящных пальчиков колечко, знак помолвки.

Её спутник Стив, Стив Гладстон, двадцатисемилетний банкир, вице-президент банка, член совета директоров консорциума банков, входящих в Международный валютный фонд, много лет уже возглавляемый уважаемым нацией и президентом Соединённых Штатов его отцом, сэром Мальколмом Гладстоном. Стив, спортивного вида молодой человек, одетый в безукоризненно сидящий на нём смокинг, несколько меланхоличным выражением лица, но упрямым, слегка раздвоенным мужественной складкой подбородком, прямым носом, высоким лбом и внимательными глазами, часто скрывающими, как и положено банкиру, чувства, достав из автомобильного бара запотевшую бутылку «скотча», готовил напиток. Себе, и лёгкий своей даме.