Страница 30 из 31
– Мне еще трудно осознать это, – обронил Арис. – И я все еще чувствую насилие над собой.
– Когда ты откроешь свою философскую школу… Она будет впоследствии называться ликей. Помещение для этой цели уже приготовлено, возле храма Аполлона Ликейского… Помнишь, где он в образе волка? Или забыл в странствиях?.. Волчья школа станут называть ее, но ты не внимай молве. Волки благородны тем, что имеют страсть к воле. Ощущение насилия в тот час исчезнет и более никогда не возвратится. Вокруг тебя будут ученики, послушные твоему слову, как волчата. Придет срок, и станешь учить и наставлять будущих царей, тиранов и гегемонов. А по прошествии многих лет мысли, рожденные тобой сейчас, овладеют умами всего просвещенного мира. Но все это будет потом…
Арис обжег руку, забыв выпустить пылающий папирус.
– Ты знаешь будущее?..
– Предсказание будущего оставим оракулам. Мы его будем творить сегодня. Мы заложим семя, которое прорастет через тысячелетия.
– Послушав тебя, эфор, я впал в заблуждение, – признался философ. – Ты запрещаешь упоминать даже косвенно о том, как в самом деле устроен мир. Ты говоришь, все это суть тайны Эллады… Право же, теперь не знаю, куда направить и к чему приложить свой инструмент, то бишь мысль.
– Нет, я не ошибся в тебе! – возрадовался надзиратель и вновь заскрипел сандалиями. – Ты избавился от пороков. И чист, как белый лист пергамента, способного пережить тысячелетия… Завидую тебе, Аристотель Стагирит! С той самой минуты, когда в твоем сочинении, преданном огню, прочитал о триединстве святынь, которую ты заметил у варваров. Ты предвосхитил мои самые смелые замыслы! Это благодаря тебе, прибылой волк, я полон вдохновения.
– Не понимаю твоего восторга, – в отчаянии промолвил Арис. – Еще недавно ты хотел казнить меня! Казнил же римлянина, присвоившего сочинения!
И этот строгий хранитель тайн Эллады вдруг стал добродушен.
– В знак благодарности укажу путь, по коему ты и направишь свои мысли, – сказал он. – Твои будущие труды станут предтечей бога. Явление его ты предвосхитишь, поведав миру о том, как он, этот мир, устроен. Ты подготовишь сознание эллинов и варваров воспринять единого кумира, который смертью своей примирит непримиримое. Воистину завидная стезя – торить дорогу богу, строить мосты… К богу, вобравшему в себя истины от трех сторон света. И единому в трех лицах. В триединстве, означенном тобой, суть будущей веры, Аристотель. А смысл существования народов – в идее единобожия.
Философ еще более смутился, ощущая, как мысль расползается, ровно сырой папирус.
– Если бы передо мной был не ты, эфор, я ответил бы – это невозможно. Я знаю Элладу и довольно попутешествовал и пожил среди диких племен. Эллины и варвары строптивого нрава и весьма самодовольны. Невозможно даже представить, что бог у них один! И ему равно поклоняются и те и другие. Каковым же он должен быть, дабы увлечь собою и покорить сознание просвещенного эллина и дикаря? У меня не хватает воображения…
Эфор усмехнулся высокомерно, однако же, как учитель, не утратил терпения.
– Отняв святыни у варваров, мы обретем их знания. А они скоро забудут своих богов. Но воспылают верой к тому, коего эллины распнут, дабы через преступление обрести веру в него. Ты, ведающий таинствами стихий мысли, этот путь знаешь и наставишь на него всю Середину Земли. Так мы изменим привычный ход вещей, в коих будет всего две половины – свет и тьма. Кто владеет истинами и проповедует веру, тот и правит миром.
– Но мир впадет в хаос! Разразятся великие войны!
– Ты прав, философ… И это будут войны совсем иные. Они укажут истинные устремления мира. Ты видишь, во имя чего ныне сотворяются битвы: жажда добычи благ, земель, рабов и господства. Так было всегда, поскольку мир изобилует богами. Когда же их много, словно жен в гареме, расточается наше семя, суть вера. При триедином боге она возвысится, и на полях сражений зазвенят мечи не из-за наживы – из побуждений, вызванных идеей. Когда-то я подвиг фокийцев к захвату Дельфийского храма Аполлона и священных земель, мысля сплотить Элладу. Но что увидел? За десять лет священной войны амфиктионы лишь укрепили Фокиду, никто из них не захотел сражаться за святыню насмерть. И я был вынужден послать царя варваров, Филиппа, дабы освободить Дельфы… При множестве богов нет веры, Аристотель. Но при едином боге все войны станут священными, и тогда весь мир будет лежать у ног Эллады. А варвары и Рим уже никогда более не посмеют ступить в ее пределы. Напротив, их руками возможно станет покорять и нести веру тем, кто еще не покорился и пребывает в скверне многобожия. И пусть они в своих землях разрушают и созидают, дабы вновь разрушать…
Философ невольно отступил и чуть не опрокинул светоч. Оставшийся в руке папирус загорелся.
– Кто ты, Таисий Килиос? – спросил он сдавленным голосом, словно на его шею опять набросили петлю.
– Эфор, надзирающий за тайнами Эллады.
– Почему я никогда не слышал о тебе? Ни Платон, ни Бион ни разу не произнесли твоего имени…
– И ты никогда не произнесешь. Но всегда будешь помнить.
– Мои учителя? Они служили тебе?
– Они служили идее. И должен отметить, весьма прилежно исполняли мою волю. Иначе бы я не говорил сейчас с тобой.
– Я считал, весь мой путь – это череда случайностей, игра судьбы и обстоятельств… А ты уже знал, что произойдет со мной?
На лице эфора вызрела каменная улыбка.
– Как вы одинаковы. Становится скучно… Я даже знал, что ты напишешь вот это, – он потряс пергаментными списками книг. – Дабы удивить просвещенный мир тайной изготовления пергамента… Кстати, в твоем возрасте Платон уже писал об этом. И, как ты, яростно поклялся никогда не использовать кожу, заменив ее листами папируса. Его юное сердце было возмущено, и я помню горячечные вопросы, полные пафоса...
И бросил сочинения себе под ноги.
Разум философа отказывался воспринимать то, чему внимало ухо.
– Платон знал секрет изготовления пергамента?
– Это было известно и Биону… И оба они отправили свои первые, не зрелые еще, трактаты в огонь. Сделай это и ты.
Арис склонился и поднял книги.
– Неужели невозможно заменить пергамент папирусом? – безнадежно спросил он.
– Вполне возможно. И не только папирусом. К примеру, высекать вечные истины на камне, отливать в бронзе, начертать их на золотых пластинах, как ты предлагал. Или, уподобясь варварам, писать золотом и рунами… Но переживут ли эти материалы вечность? Не захочется ли кому-нибудь разбить каменные плиты, дабы построить жилище, бронзу перековать в мечи, из золота начеканить монет?.. К тому же эти мертвые материалы способны погубить, извратить истины. Они в тот час утратят сакральный, магический смысл, который рождается только на коже. Смысл, который станет вызывать благоговение и веру, лишь умножая ее сообразно векам и тысячелетиям. Сакрален сам человеческий покров, и ты был свидетель тому… Но это уже тайна материй, которую я не вправе разглашать.