Страница 7 из 105
Или уж совсем неудобный вопрос: католическая церковь и кто-то из пап когда-нибудь покается и ответит за 700-летнюю инквизицию? (В Испании, к примеру, отменена в 1834 году, в Италии — в 1859 году.) За многие миллионы сожженных, утопленных («гуманно», чтобы крови не проливать!), заморенных в тюрьмах верующих граждан, «еретиков» и «ведьм»? За геноцид армян и сейчас отвечают турки, за холокост — немцы (и еще попробуй усомнись — уголовная статья!), а здесь что, срок давности прошел? Найдется ли тот предстоятель в Ватикане, который возьмет на себя грех злодеяний инквизиторов, по примеру Спасителя, и если сам себя не сожжет, то пусть хотя бы уйдет в темницу, облачившись в черную рясу, и молится, нежели по-царски красоваться перед паствой и учить весь мир европейской «гуманности» и человеколюбию.
А кто из мусульманских иерархов возьмет на себя грех за международный терроризм, небывало расцветший в наши дни и угрожающий всему миру? За тысячи безвинно погубленных жизней, в том числе детских?
Это не я задаю такие жесткие вопросы; они реют в воздухе, в земном пространстве, только об этом говорить не принято, как не принято говорить больному раком о его диагнозе из «гуманных» опять же соображений: дескать, умирай в неведении. Поистине, благими намерениями дорога в ад вымощена. Но давно уже пробил час, чтобы вопросы эти озвучить. Зачем? А затем, чтобы излечить смертельный недуг и вернуть веру, выжженную, вытравленную всевозможными расколами, инквизициями и опытами по переустройству мира. Вера — это та самая третья точка опоры, позволяющая человеку твердо стоять на Земле: как известно, трехногий стол самый устойчивый. Болезнь эта не только наша, русская, далее напротив, мы-то еще живы старым жиром, да и от частой смены идеологий, от костров и расстрельных стенок преодолели болевой порог и стали «себе на уме». У нас есть закалка, довольно стабильный иммунитет, выраженный в пословице «А Васька слушает да ест».
Мир ныне охвачен тотальным безверием и тяжело страдает от полного вырождения религиозного сознания. Не фанатизма, а именно от отсутствия религиозного сознания. Новообращенных фанатов хватает во всех конфессиях, и они-то как раз появляются там, где градус этого сознания падает ниже нулевой отметки, и, как всякие оглашенные, ничего, кроме духовного вреда, не приносят ни себе, ни окружающим, ни церкви. Из их числа вербуются разного рода экстремисты, и как раз по причине угасания религиозного сознания. Фанаты представления не имеют о веротерпимости, они заточены на поиск врага и более напоминают инквизицию и опричнину. Поскольку свято место пусто не бывает, вакуум безверия заполняется сектантством, разного рода самодеятельностью, чаще вычурной, дистрофической и откровенно безумной. Одни бегут в леса жить общиной и искать некую Анастасию, другие копают подземелья и там ждут конца света, третьи устраивают секс-оргии, кто-то чистит «общество» от пороков, убивая проституток, наркоманов, педофилов, а тот, кто всем этим манипулирует, стабильно снимает зеленобанкнотный урожай. Тем временем Уголовный и Административный кодексы стремительно пухнут от новых статей, однако всем понятно, что прописать законы на все случаи невозможно, если у человека нет основополагающих для религиозного сознания, наднациональных и надконфессиальных, чувств — стыда и совести.
Современной наукой, юриспруденцией и суждениями эти чувства отнесены к области эмоций и практически выведены из обихода либо носят некий ущербный характер. Немодно быть стыдливым, а совестливым и вовсе глупо, никто не желает прослыть лохом. Однако сегодняшнее состояние сознания не может быть вечным, маятник уже качнулся в обратную сторону, мутное половодье отступает, и отчетливо обнажается патологическое безумие современного мира. Точнее мipa — так было принято писать, если речь шла о мире как об обществе.
Но, если вам кажется, что с ним, миром, все нормально, потребительская модель вас вполне устраивает и соответствует «цифровому» духу времени, вам уже не помогут ни боги, ни вера, ни, тем более, чьи-то советы или мои «Уроки...», адресованные людям, жаждущим обрести хоть какую-нибудь надежду.
И это все я говорю о языке, о слове, о священной добыче, которая именуется Даром Речи.
Всякому заблудшему путнику, страннику, бродяге известно два правила, одно из которых следует выбрать, если он потерялся в лесу, степи или пустыне, а нет ни компаса, ни карты, ни опыта и дорогу спросить не у кого. Либо сесть на месте, подавать сигналы и ждать, когда обнаружит и спасет МЧС, либо своим следом вернуться к тому месту, где уже есть знакомые ориентиры. Первый менее трудоемкий, но малоэффективный: яркая помощь может не прийти никогда; второй весьма накладный и тяжелый, придется распутывать свой след, оставленный стихийно, бездумно, и пройти путь в десятки километров или лет, однако старый след выведет вас непременно. Возможно, найдется ваше же старое кострище, где сохранилась последняя искорка огня, из коего можно вздуть пламя...
Даже опытные, искушенные охотники ходят своим старым следом, в том числе и те, кто добывает слово.
Итак, продолжим археологические раскопки слова, но теперь в жесткой связи: бог — вера. Бог — это огонь, а вера — источаемый им огненный свет. Не потому ли до сей поры нас так притягивает и чарует вид огненного пламени? Говорят, бесконечно можно смотреть на две вещи — огонь и бегущую воду (можно еще добавить к этому работающих пчел). Но сам по себе огонь, даже в студеную зиму, когда его тепло спасительно, никогда бы не смог обратиться собственно в божество, несмотря на свое таинственное существование, способность к перевоплощению, например в искру и во всепожирающий пламень пожара, нести благодатное тепло и превращаться в адскую «геенну огненную». Да, ему поклонялись и до сих пор поклоняются, но как духу бога, его овеществленной субстанции, как символу божества.
Присутствие огня существует во всех религиях в форме горящей свечи ли, в форме костра, неугасимого факела-светоча, лампадки, и почти всегда он носит очистительную функцию, впрочем, как и вода. Древнее отношение к огню как к божественному началу всецело перекочевало и в христианство: теперь мы каждый год наблюдаем сошествие благодатного огня, хотя это как- то очень уж трудно вяжется с христианским православием и более похоже на некий языческий ритуал И паломники, присутствующие при этом, выглядят несколько странно — как огнепоклонники, причем диковатые, одержимые, дело доходит до драк даже между иерархами. Они словно забывают, что Пасха, что исповедуют они, — христианское смирение, благолепие и любовь.
Что это, наследие митраизма?..
Впрочем, сейчас это не так важно. Главное — явление существует и прямо подсказывает нам, что древнейший символ всего божественного и самого бога, огонь, всецело воплотился в христианстве. И это свидетельство его косвенного, «диффузного» сращивания с «языческими» богами — со всем тем, что напрочь отвергается церковью как поганое, бесовское, непотребное. В славянских обычаях и традициях огонь живет с человеком от рождения до смерти. Вспомните Масленицу, купальскую ночь, древние святилища и капища, где он горел непременно, а похороны князей в пылающих ладьях? «Христос воскресе!» — радостно возвещаем мы после пасхальных ночных бдений. И нам отвечают: «Воистину воскресе!». То есть возгорелся после смерти, перевоплотился сутью в ту самую огненную, световую субстанцию. Слово крес — это тоже огонь, отсюда кресало, железный либо каменный брусок, коим высекали огонь. Отсюда же название земледельцев — крестьяне, буквально воскресающие, возжигающие безжизненную целину, твердь...
И отсюда же — крест! Но почему сбитые «крестом» бруски оказались орудием пытки и казни? В русском языке и культуре они напрямую связаны с огнем и соответственно имеют тот же корень крес. Знак «Т» — твердь, указывает на вполне «земное» происхождение символа, а сочетание со знаком «С» указывает на его положение в пространстве: СТ непременно будет там, где есть нечто стоящее на земле — столп., степа, стул, стол, пласт, место, пост и т.д. Происхождение символа вроде бы ясно: когда добывают священный огонь, обычно скрещивают две деревяшки, чтобы трение происходило обоюдно поперек и вдоль волокон. В таком же виде этот знак отмечен и в рунах. Но казни на кресте наши пращуры не знали. Скифы разрывали приговоренного конями или двумя согнутыми деревами, привязав за ноги; славяне на кол сажали, в Сибири еще недавно разбойников и убийц распинали, но иначе. Продевали в рукава длинную жердь, привязывали к ней руки и отпускали в густом лесу — давали шанс, доверяли року: выжил, выбрался из тайги, значит, повезло, зачем-то еще нужен на этом свете. На худой случай, привязывали голого на комарах, но чтобы приколачивать к кресту... Древние, дохристианские изображения креста и сам корень слова явно славянские (есть женское имя — Креслава!), белорусское наречие даже сохранило в своей корзине, вероятно, более древнее яйцо, ибо там корень звучит как кры, а слово — крыж, то есть «относящийся к огню, огненный». Кривичи — Белые Русы, живя в своих лесных кущах на особицу, сохранили перво- родную корневую основу многих тысяч слов, а в своем «акающем» наречии — их звучание.