Страница 2 из 7
- Однако фрукт... - подумал он, провожая ее глазами, и вдруг, как бы нехотя подошел к окну и стал глядеть на выходную дверь. Через минуту светлая, вся будто пронизанная солнцем фигура вышла на крыльцо, постояла в нерешительности несколько секунд, досадливо передернула плечом и направилась к главному корпусу завода. Шедший навстречу молодой инженер молча остановился и, разинув рот, провожал девушку взглядом, пока ее не проглотила массивная, окованная железом дверь.
- Ну, начинается, - с усмешкой подумал Мешканцев и сел рассматривать документы, оставленные посетительницей на столе.
2
20 июня.
Прошло почти две недели с тех пор, как эта странная девушка появилась на заводе, и, кажется, она обманула самые разнообразные ожидания, с нею связанные. Наша молодежь разочаровалась прежде всего в своих расчетах на легкий флирт (а может быть, и на кое-что не столь безобидное) с обладательницей хорошенького личика. Первые же поползновения в этом направлении были остановлены самым решительным образом, настолько решительным, что попавшие в переделку дня три ходили мокрыми курицами, со сконфуженным видом и старательно избегали встреч с Корсунской. Обманулись и наши дамы, предполагавшие найти в ней участницу своих интимных и неинтимных бесед на обычные темы, начиная с алькова и кончая кухней. И, наконец, обманулся я сам. Эта девушка не только прекрасно разбирается в своей специальности, она обладает живым и ясным умом, огромными познаниями и широкой начитанностью во многих областях знания. У нее удивительная способность схватывать сущность вопроса, строгая и прямолинейная логика. Словом, эта прямая противоположность тому, что я, откровенно говоря, рисовал себе, как специфически женское, и вместе с тем она бессознательно женственна, полна скрытого горения и... красива до неприличия, надо отдать ей справедливость. Но это, разумеется, только к слову. Я любуюсь в ней редким случаем гармонии всего человеческого.
И так как я не собираюсь растопыриваться перед ней по петушиному, то и она не топорщится, как с нашей молодежью, говорит обо всем просто, умно и свободно, а разговор с ней - истинное наслаждение.
Работает она на заводе, и не далее как вчера указала в процессе производства ошибку, которую повторяли из года в год. Благодаря небрежности, рутине, привычке к старым, непроверяемым критически методам. Само по себе это, пожалуй, мелочь, но ведь, однако, до нее никто ее не замечал.
Нет, это удивительный человек. И беседы с нею, точно проветривающие душу, как нельзя более пришлись кстати моим разболтавшимся нервам. Это такая кристальная ясность, такая уверенность в силах человеческого разума.
А вентиляция моим мозгам нужна. Помимо обычных сомнений, от которых я бежал к морю, я чувствую что-то новое, странное и тягостное. Какая-то неясная тревога, томление, беспричинная подавленность мешают мне работать. Иногда бывает похоже на состояние ночного кошмара, когда хочешь бежать - и ноги не двигаются, хочешь крикнуть - и из стиснутого горла не вырывается ни звука. Скверно - гайки развинтились основательно. Надо бы в сущности бросить на время всю работу и отдохнуть самым прозаическим образом: лежать где-нибудь на солнцепеке, есть, пить, удить рыбу, читать глупую книжку и ни о чем не думать...
22 июня.
Вчера я был невольным свидетелем интересного разговора. Выйдя вечером в садик около заводского клуба, я увидел две темные фигуры на скамье под корявою липой. Один голос, вибрирующий тенор, в котором я узнал нашего юрисконсульта, молодого и неглупого парня, немножко экзальтированного, говорил, слегка декламируя:
- Дело, конечно, не в грубой физиологии, Нина Павловна. Основное - это известное созвучие душ, одинаковое или во всяком случае сходное восприятие мира, общие идеалы...
- Бросьте, Николай Иванович, - ответил голос Корсунской, дрожавший еле сдерживаемым смехом. - Какую старину вы перетряхиваете: сродство душ, общность идеалов... добавьте еще о двух половинках сердец, ищущих друг друга, - и арсенал будет полный.
- Я вас не понимаю, - обиженно запротестовал тенор.
- А вы почитайте старика Дарвина, Мечникова, Фрейда и еще кое-что в этом роде, - тогда поймете. Именно физиология и есть основное, а все остальное - побрякушки, сахарная водица.
- Позвольте, однако... - недоумевал тенор, - ведь мы не животные...
- Самые настоящие: тип - хордовых, подтип - позвоночных, класс млекопитающих, подкласс - живородящих, отряд - гомо сапиенс и так дальше, - вставая, сказала Корсунская, и голос ее вдруг стал серьезен, - я не говорю, чтобы я сама была от этого в восторге...
Мне показалось, что она содрогнулась.
- Все это в достаточной мере омерзительно. И если бы я была на месте творца, я постаралась бы устроить это иначе.
Да, с этой девушкой публике нашей делать нечего. Но почему-то и мне самому стало не по себе после этого разговора.
24 июня.
Вчера поздно вечером, занимаясь в лаборатории, я почувствовал себя настолько скверно, что бросил работу и еле добрался до постели. Глаза застилал серый туман, кровь стучала в виски так, что казалось, будто там отбивают десятки гулких молотов. И смутная тревога, томящая меня уже несколько дней, перешла в щемящее чувство беспричинного страха. Почти всю ночь я не сомкнул глаз. Только под утро забылся тяжелым, мутным сном и видел Корсунскую. Она стояла на крутом берегу над темным морем, кишащим какими-то неясными, зловещими силуэтами, и твердила монотонно: "Омерзительно... омерзительно..."
Боюсь, что она начинает слишком сильно занимать мое внимание.
26 июня.
Сегодня я впервые наблюдал явление, которого ждал с нетерпением все эти долгие годы: отдельные линии в спектрах газов сместились в сторону, особенно в зеленой его части, а некоторые распались на ряд более мелких, неясно очерченных полос. Никакого другого объяснения этому я не могу подыскать, кроме того, что мне удалось наконец обнаружить это таинственное четвертое измерение здесь, у себя под руками, удалось его заставить проявить себя.
Но странно: я не ощущаю необузданной радости, какой ожидал, когда рисовал этот момент в воображении. Ничего, кроме заботы о том, что надо тщательно проверить еще раз опыты, чтобы гарантировать себя от ошибок. Я думаю, это объясняется тем, что я совсем расклеился за последнее время: по ночам мучаюсь бессонницей или тяжелыми кошмарами, днем вздрагиваю при каждом стуке двери или шорохе, а с вечера на глаза опускается серая пелена и все предметы в ней получают странные, фантастические очертания.
28 июня.
Сегодня я до того раскис в этой неустанной нервной тревоге, подхлестываемый возбуждением от недавнего открытия, что сделал непростительную вещь: после пяти лет упорного молчания, под впечатлением минуты рассказал о своей работе, о своих сомнениях и достижениях человеку, случайно брошенному на моем пути, который скоро исчезнет с моего горизонта в толчее жизни, так же внезапно, как и появился. И это только потому, что мы встретились в недобрую минуту, когда молчание и одиночество стали окончательно невыносимыми.
Началось с безобидного разговора об идеях Римана и Лобачевского. И, конечно, Корсунская знала об них не только понаслышке. Риманову геометрию четырех измерений она проштудировала добросовестнейшим образом, а Лобачевского цитировала чуть не наизусть и говорила о нем с энтузиазмом.
От них перешли к Эйнштейну, переведшему теоретические построения математиков на почву реальных возможностей.
- Я бы не удивилась, - сказала Корсунская, - если бы в один прекрасный день мы здесь, на земле, оказались в состоянии увидеть, прощупать это таинственное направление, заглянуть через него в такие провалы, перед которыми наша Вселенная - щепка в океане.
Это оказалось толчком, от которого я точно с горы покатился. Я рассказал все, начиная с первых моих попыток, ряда неудач, сомнений, новых исследований и кончая последним результатом, осуществившим то, о чем она сказала в своей последней фразе.