Страница 4 из 64
Что значит — «жизнь состоится»?
Провести тридцать лет в лагерях, а потом учить детей в сельской школе. Жизнь состоялась?
А растить животных, чтобы потом их убивать… Состоялась жизнь родителей? И ей уготовано до конца дней делать то же, что делают родители…
Что хотел сказать ей Давид Мироныч? Смысл этих слов откроют ей книги?
Как ни старался отец порушить её праздник, литературой заниматься она продолжала.
Но праздник длился лишь два года — майским утром на уроке в их девятом классе Давид Мироныч умер.
Говорил о Лескове и — осел на стул.
Врачи, санитары, и тишина.
Хохолок чуть колыхался, как у живого.
Весенний ветер, запахи деревьев, цветов, солнца…
Юля пошла из класса. Где ходила, сколько времени, не помнит, нашла её мама уже в глубоких сумерках, усадила на траву, обняла, уткнулась в её шею. Сколько они с мамой сидели так, неизвестно. А потом молча пошли домой. Мама напоила её валерьянкой и чаем с мёдом, уложила и притулилась рядом.
Утром в школу Юля не пошла, лежала носом к стене.
Отец не входил, патетических речей не произносил.
Жизнь продолжалась… Нужно было проучиться ещё два года — в десятом и неожиданно введённом одиннадцатом классах.
В день окончания школы отец сидел в первом ряду актового зала. Когда она с аттестатом и с дипломом бухгалтера спустилась со сцены, он встал, подошёл к ней, прижал обе руки к груди и чуть не на весь зал сказал:
— Спасибо, доча. Теперь у тебя есть профессия, и начнётся у нас новая жизнь.
Он взял оба документа, положил их в розовую папку и, важный, на ходу закуривая, пошёл из зала. За ужином даже ей налил домашнего вина и произнёс длинную речь — о семейном бизнесе. В конце её сказал:
— Теперь дело за мужем. — Залпом выпил он бокал наливки, налил ещё. — Сам найду тебе работящего парня! Развернёмся! Будешь вести всю бухгалтерию, а твоего мужа налажу кататься в столицу, продавать наши изделия.
Бажен, лишь отец произнёс «теперь дело за мужем», резко проскрежетал стулом и вышел из гостиной.
С Баженом они дрались в детстве, но усталость от работы, рано заменившей ей игры, прекратила раздоры — сил на них и на драки у неё не оставалось.
После конфликта с отцом в восьмом классе Юля замкнулась на матери.
Порой Бажен ловил её в омут своего тяжёлого взгляда. Этот взгляд исходил из глубин глазниц, из глуби веков — мама говорит, Бажен похож на её деда.
Как-то Бажен забежал в дом поесть и застрял на пороге гостиной.
Она стояла на подоконнике, вешала новые занавески. Кольца держала во рту.
Долго Бажен смотрел на неё от двери, а потом осторожными шагами подошёл и положил горячую руку на её голую икру.
— Ты чего? — На его голову посыпались кольца. — Есть хочешь?
Он не ответил, а осторожно снял её с подоконника, поставил перед собой, неловко обнял и больно губами зажал её губы.
Она привычно покорно подчинилась, но длилось это секунду — упёрлась ему в грудь жёсткими руками, оттолкнула:
— Дурак! С ума сошёл!
— Мне надо учиться! — сказал он ей пьяным голосом.
— Может, и надо, да не на мне, дурак!
Когда Бажен, услышав о муже для неё, вышел из гостиной, Юля сжалась, как от удара.
Приглашение на свадьбу принесла мама — женился мамин бывший ученик.
Несколько лет назад мама преподавала в школе биологию. Наверное, и сейчас преподавала бы, если бы отец не запретил.
Старшие классы достались маме неожиданно, а рассыпались над её жизнью огнями: каждый урок — праздник.
Почтительной толпой провожали её ребята домой.
Когда однажды отец у своей калитки увидел наглаженных рослых девятиклассников, может быть, впервые за долгие годы принялся разглядывать мать.
— Смотри-ка, сочная зелень в радужке глаз, ещё роса со стеблей не испарилась… корона из кос цвета поспевшей пшеницы… — Глаза отца блеснули, как вспыхнувшие внезапно угли в прогоревшей печке. Отец кинулся в машину, выдавил до предела газ. Мелкая песчаная пыль душем обдала напомаженных, отутюженных провожатых. Вернулся с новым платьем, под цвет материных волос, и коробкой конфет.
Сквозь сон слышала Юля прерывистый голос отца:
— Чего тебе не хватает? Не гуляю… почти не пью… всё в дом. Твоя жизнь — дом. Брось немедля.
— В середине года? — слабо сопротивляющийся голос матери.
— А что тут такого? По семейным обстоятельствам. Чего тебе не хватает? Не гуляю, — повторял отец одно и то же. — Работаю на семью.
— Эти классы доведу.
— Два года?
— Два года. А там будет видно.
— Ты так говоришь, словно не довольна…
— Я хочу быть молодой.
— Ты хочешь сказать, с ними ты молодая, а со мной старая?
— Я неточно выразилась. С ними я — человек, с тобой — лошадь, и всё.
— Ты хочешь сказать, что я на тебе пашу?
— Именно это я и хочу сказать.
— Но я тоже с утра до ночи пашу.
— Может быть. Языком. Но, кроме того, что я пашу, я хочу быть человеком.
— У тебя есть обязательства. Дети…
— Я исполняю свои обязательства:
— Ты никогда не жаловалась.
— Ты никогда не запрещал мне преподавать.
— И сейчас никто не запрещает, бери младшие классы.
— Почему ты так восстал против старших?
Отец молчал.
— Чего ты боишься? — спросила мать.
— Ты очень красивая женщина.
— И что из этого следует?
— Они молодые и наглые.
Мама засмеялась. Она смеялась еле слышно, боясь разбудить их с Баженом.
— Они молодые, но не наглые. Мне ничего не грозит.
— Грозит мне…
— Я хочу спать. Я думала, ты умный, а ты…
— Какой бы я ни был, — прервал он её, — я требую, чтобы ты бросила старшие классы, работай с маленькими, никто не запрещает. Я знаю, что говорю.
Всё-таки мама довела тех ребят до конца школы.
…И вот один из них женится.
Только вернулся из армии.
— Собирайтесь быстрее, — покрикивает отец. — Не каждый день единственный сын моего Гришани женится! Нельзя опоздать. Смотри-ка, до чего расторопный оказался: с дороги сразу — в мужья!
Под деревьями, под спелыми грушами столы. Протяни руку, тёплый плод — твой, зальёт тебя соком и запахом.
На столах румяные плацинды с тыквой, вертуты, мамалыга… чего только нет.
Жених держит за руку худенькую девочку, другой обнимает рослого парня с пшеничными волосами и каждому входящему в сад говорит:
— Познакомьтесь, это моя жена. Как вы знаете, мы с ней десять лет просидели за одной партой, тогда ещё была десятилетка. А это мой друг из Москвы — Аркадий. Аркаша, познакомься с моей любимой учительницей. Она меня научила любить всё живое. И ещё был любимый учитель. К сожалению, только в десятом классе. Он научил меня понимать жизнь и литературу. А Аркадий меня спас. — Жених снова смотрит на маму, спрашивает её: — Слышали что-нибудь о дедовщине? Деды — это солдаты последнего года. Аркаша сам был «дедом», а отбил меня у них, когда они стали издеваться надо мной. И сказал им: «Кто дотронется до него, будет иметь дело со мной!» Его уважали, он слов на ветер не бросал.
— Да, ладно… что уж такого… Вот у моего деда случай был — в 38-м году, кажется. Мой дед сидел. Это случилось в лагере. Его чуть не убили уголовники — проиграли в карты. А в том же лагере сидел с дедом особенный человек, звали его Давид Мироныч. Невысокий, тощий, вовсе не сильный физически. Так, он вступился за деда. Его все там уважали, даже уголовники. К каждому он умел найти подход…
— Погоди… Давид Мироныч? — удивился жених. — Это он у нас в десятом классе вёл литературу. Это он научил меня ценить любовь и дружбу, видеть, слышать… Он умер прямо на уроке в одном из девятых классов. Ты-то сам видел его?
— Видел. В первый раз — мальчишкой, приезжал с дедом к нему в Москву. Захотел дед на старости лет поговорить с Давидом Миронычем. Шесть часов проговорили. И ночевали у него. А потом, когда учился в Москве, часто встречался с ним.