Из незавершенного

- Ты, должно быть, шутишь, Мурзилка, - пропищал первый человечек.

- Нет, Заячья губа, мне не до шуток, - пропищал второй.

Тут первый человечек страшно рассердился. Он надвинул на нос фуражку и сказал:

- Ты, Мурзилка, всегда любишь спорить. Недаром тебя зовут "Пустая голова". Давай спросим у доктора Мазь-Перемазь, похож ли я на свой портрет или не похож.

- А где доктор?

- Он медицинский словарь читает.

- Доктор! Мазь-Перемазь! Доктор! - закричали человечки хором.

Никто не отзывался.

Я оглядел полку и отыскал среди книг толстый том медицинского словаря. Он стоял на своем месте, но был слегка раскрыт. Заглянув в него сверху, я заметил человечка в очках, который раскачивался, как маятник, между страницами словаря, ухватившись обеими руками за шелковую голубую нитку-закладку. Прочитав одну строку, он сползал ниже и принимался читать следующую. Наконец доктор услышал голоса своих товарищей и быстро, как паучок по паутинке, выбрался из книги.

- Мазь-Перемазь! - пищали человечки снизу.

Я с любопытством разглядывал доктора Мазь-Перемазь, самого маленького из всех докторов на свете.

Из одного кармана его торчала крошечная докторская трубочка, а из другого кармана - блестящий докторский молоточек. У него была лысая, похожая на хлебный шарик, голова и острая седенькая бородка.

- Мазь-Перемазь! - сказал я громко,

Доктор заткнул уши, будто оглушенный ударом грома, и, прихрамывая, пустился бежать по краю полки.

Добежав до своих товарищей, он что-то пискнул. Человечки мигом вскочили на ноги и засуетились.

Не давая им опомниться, я накрыл всю их компанию шляпой, как накрывают мотыльков или кузнечиков. Готово! Человечки у меня в плену! Я чуть-чуть приподнял шляпу и пошарил под ней рукой. Но, к великому моему удивлению, ни одного человечка под шляпой не оказалось. Когда же это они успели удрать? На книге, где они только что мирно сидели, остался один только светлячок, да и тот потушил свой фонарик и сделался простым червяком. Я был очень огорчен своей неудачей. Надев на голову шляпу, я пошел к выходу и тут только обнаружил, что дверь библиотеки заперта на ключ. По счастью, в это время на лестнице послышались шаги. Я забарабанил в дверь кулаками. Ночной сторож услышал мой стук, отпер дверь и выпустил меня на улицу.

Дома я долго думал о том, что произошло в библиотеке. Неужели человечки мне только приснились? Нет, не может быть. Я так ясно помню, как сидели они на книге, как забегали при появлении доктора, как я накрыл их шляпой. На всякий случай я взял свою шляпу и осмотрел ее еще раз. И вдруг из-под кожаной подшивки шляпы на стол вывалился крошечный человечек. Он забегал по столу, взобрался на самую верхушку будильника и, спрыгнув оттуда, чуть не угодил в чернильницу. Я поймал его двумя пальцами и поднес к своим глазам.

Человечек был пучеглазый, остроносый, в коричневом костюмчике, сшитом из коры дерева. На голове вместо шляпы у него была ореховая скорлупка, а на ногах серые чулки из толстой паутины.

- Как тебя зовут? - спросил я шепотом, чтобы не испугать его звуком своего голоса. Человечек молчал.

- Есть хочешь?

Человечек молчал.

Я накрыл его стеклянным колпаком, которым накрывают сыр, сунул ему под колпак кусочек хлеба с маслом и наперсток с молоком, а сам принялся за работу.

Человечек не шевелился и не дотрагивался до еды. Он сидел под стеклянной крышкой, низко склонив голову,

Я подумал: а может быть, этот малыш любит сладкое? Не попробовать ли угостить его мармеладом и засахаренными фруктами? Я достал из буфета коробку, но в ней ничего уже не было, кроме крошек на самом дне. [Мне показалось, что с моего гостя и этого угощения хватит. Я высыпал все, что было в коробке, и предложил своему пленнику. Через минуту я увидел, что он с жадностью уплетает сладкие крошки. Видно, они пришлись ему по вкусу. Он съел всю кучку, а заодно отведал молока и хлеба с маслом.

Я приготовил для него постель в маленькой картонной коробочке, уложил его спать и на прощанье сказал:

- Я оставляю тебя на свободе. Если ты не убежишь ночью, я тебя отпущу утром к твоим товарищам. Советую тебе не пытаться бежать, потому что в нашей квартире живут собака Филька и кот Васька. Если они тебя заметят, они проглотят тебя, как муху, а если не заметят, могут раздавить лапой.

Вероятно, человечек меня понял.

Я проснулся рано утром и прежде всего бросился к коробочке. Моего гостя там не оказалось. Но, обернувшись, я нашел его на письменном столе. Он ходил по столу, как по улицам незнакомого города, с любопытством осматривая чернильницы с медными крышками, пресс-папье, будильник, настольную лампу и другие вещи.

Я попытался с ним заговорить.

- Здравствуй, приятель. Как тебя зовут? - спросил я. Человечек вздрогнул и отступил на шаг, но потом улыбнулся мне и чуть слышно пропищал:

- У меня три имени: Разиня, Раззява и Пучеглазый.

- А кто ты такой?

- Мурзилкин двоюродный брат,

- А кто такой Мурзилка?

- Мой двоюродный брат.

Больше Пучеглазый мне ничего про себя не рассказал.

Я занялся приготовлением завтрака и на несколько минут про него забыл. К завтраку в мою комнату обыкновенно являются Филька, большой рыжий пес, и Васька, белый кот.

Так было и в это утро. Не успел я вскипятить молоко и нарезать хлеб, как в передней послышался лай, а потом кто-то начал яростно царапать дверь,

Я впустил в комнату Фильку и Ваську. Увидев страшных зверей, человечек пустился бежать по столу. Этим он чуть не погубил себя. Кот Васька, вероятно, принял его за мышь и мигом вскочил на стол, а Филька начал громко лаять. Хорошо, что я успел вовремя накрыть Пучеглазого стеклянным колпаком. После этого я выпроводил обоих зверей из комнаты и постарался успокоить Пучеглазого.

Скоро он забыл свой испуг и повеселел.

Пучеглазый оказался очень веселым и разговорчивым человечком.

Мы сели с ним пить чай - я пил из стакана, а он из наперстка.

За чаем я узнал от него много любопытного...

О ЛЮБОВНОЙ ЛИРИКЕ

I

В последнее время у нас часто жалуются на то, что поэты наши редко и мало пишут о любви.

Это правда. Другие - очень важные и значительные - темы почти вытеснили со страниц журналов тему любви. Произошло это не так давно. О любви писал Маяковский, и даже в последних его стихах говорилось о любовной лодке, разбившейся о быт. О любви писал во время войны К. Симонов. Пишет иногда С. Щипачев и другие поэты.

И все же этого, конечно, мало.

Недавно "Литературная газета" попыталась поправить дело организационными мерами - устроила на своих страницах целую выставку "подборку" любовных стихов разных поэтов {1}. Однако любовная поэзия - такое тонкое дело, что почти не поддается организационным мерам. Да к тому же стихи о любви плохо переносят соседство других стихов того же характера.

Лучше не выстраивать любовные стихи в шеренгу, а то получается не то пастораль, не то какая-то странная кадриль.

Любовная лирика оскудела не только потому, что многие наши поэты в течение долгого времени "наступали на горло собственной песне" {2}. В исчезновении любовных стихов повинны и редакторы и критики, изо дня в день занимающиеся "селекцией" литературы по своему разумению и вкусу*

До недавнего времени они были твердо убеждены, что лирике нет места среди великих дел и событий нашей эпохи.

К счастью, такой взгляд можно уже считать устаревшим,

Молодые поэты смелее носят в редакцию лирические стихи.

Однако у любовной поэзии, если она идет не на самом высшем уровне, всегда есть опасность - измельчать, опошлить лирическую тему.

II

Когда видишь в старых журналах и альманахах стихи о любви, иной раз задаешь себе вопрос:

- Зачем это опубликовано для всеобщего сведения? Да какое дело нам до того, любит ли он ее, она его, кто кого бросил и почему?

Если это плохие стихи, автор представляется нам человеком смешным, бестактным, развязно откровенным, не понимающим, что печатать стихи для широкой публики - это значит обращаться к великому множеству незнакомых людей.