Из незавершенного

Я уже хотел было вернуться домой, чтобы рассказать брату обо всем, что я видел и слышал, как вдруг дверь опять открылась и через порог легко перескочила девочка лет двенадцати в голубом платье.

В соседних дворах было много девочек, но такой я еще не видел. Не то, чтобы платье на ней было лучше, чем у других девочек, - платье было самое обыкновенное, хоть и голубое. И сама она была, я думаю, не какая-нибудь особенная. Только очень новая, незнакомая. Я еще был босой, неумытый и заспанный, а она уже гладко причесана и чисто одета, будто собралась в город.

Выйдя из дому, она было пустилась вскачь, но потом, увидев меня, важно нахмурилась, отвернулась в сторону и пошла по дорожке среди травы спокойным шагом. Я издали следил за ней.

Она дошла до старого завода, поднялась по шаткой лестнице на площадку без перил. Заглянула в открытую дверь чердака, а потом, не поворачиваясь, попятилась к краю площадки.

- Упадете! - хотел я крикнуть ей, но было уже поздно: она упала. Как она падала, я даже не заметил. Услышал только визг, а потом что-то негромко шлепнулось в траву. Подбегаю - она лежит и молчит. Глаза закрыты. Расшиблась, умерла. Я заорал во все горло, сам не помню что. Она вскочила, прижала обе ладони к моим губам и шепчет:

- Молчи, дрянь, молчи, дрянь.

А у самой по щекам бегут слезы и губы в крови.

Я замолчал.

Она стерла кровь с губы и стала осматривать себя со всех сторон. Не себя осматривала, а одежду. На одной ноге у нее оборвалась подвязка, чулок спустился. На платье пояс разорвался.

- Мальчик, - сказала она, - ты можешь иголку с белой ниткой достать?

- Могу, - говорю я, - но у вас кровь с губы бежит, надо позвать кого-нибудь.

- Не надо никого звать, - отвечает она сердито. - Я губу прикусила, когда падала. У тебя есть платок, мальчик? А то я свой пачкать не хочу, чтобы дома не узнали. А ты скажешь, что через забор лез и ногу поцарапал. Вон у тебя и, правда, царапина на ноге.

Я дал ей платок. Она помочила его в бочке, которая стояла под ржавой водосточной трубой, и приложила к губе. Потом вытерла все лицо и, наклонившись над бочкой, стала глядеться в воду, как в зеркало.

Я украдкой раздобыл дома иголку с белой ниткой и живо принес девочке. Она успела уже привести в порядок смятое платье и пригладить волосы.

- Как вас зовут? - спросил я ее.

- Шурой зовут, - сказала она, - а ты отвернись, пожалуйста.

Через несколько минут все было пришито.

- Слушай, мальчик, - прошептала она, наклоняясь к самому моему уху. Если ты кому-нибудь скажешь, что я слетела сверху, я тебе...

Она подумала немного, а потом сказала:

- Я с тобой навсегда поссорюсь...

Она опять подумала, потом схватила мою руку и поднесла ее к моему лбу.

- Перекрестись, что никому не скажешь.

Я был очень испуган и готов был поклясться всем святым, что никому не скажу. Но перекреститься я не мог. В нашей семье никто никогда не крестился.

- Я не умею, мне нельзя, - сказал я ей.

- Как не можешь? - Спросила она гневно. - Ты что, креститься не умеешь? Разве ты собака или кот, а не человек?

И она громко рассмеялась.

- Ну ладно, - сказала она потом и стала озабоченно рыться в кармане платья.

- Вот что, мальчик. Хочешь, я тебе подарю зеркальце? Видишь, тут круглая крышечка, она отодвигается и опять задвигается. А когда я пойду в город, я тебе куплю пистолет и пистоны или коробку папирос.

Я отказался от зеркальца, пистолета и папирос. Я поклялся ей, как умел, что до самой своей смерти никогда никому не скажу о ее падении.

Тогда девочка взяла меня за плечи и сказала, улыбаясь сквозь слезы:

- Ты очень хороший мальчик. Я тебя люблю. - И она крепко поцеловала меня в щеку.

Она выстирала в бочке мой платок и разостлала на траве сохнуть.

Так я познакомился с Шурой.

Это была та самая Шура Ястребова, из-за которой в продолжение многих лет шла потом между тремя дворами ожесточенная война.

ВТОРОГОДНИК БАЛАНДИН

Толстый преподаватель истории и географии в синем сюртуке с золотыми пуговицами и золотыми наплечниками шел вприпрыжку по коридору гимназии. Впереди него бесшумно скользил, низко наклонив голову, батюшка в рясе. Перед батюшкой мчался во весь опор высокий и стройный немец, размахивая левой рукой, а правой прижимая к груди классный журнал в гладком черном переплете.

Все они шли из учительской в классы. Двери комнат по обе стороны коридора были широко открыты, а у дверей стояли дежурные ученики. В начале коридора - усатые молодые люди, дальше - подростки, а еще дальше пухлые мальчики. Вот исчез немец, и за ним быстро закрылись двери одной из комнат. Там сразу стало тихо, между тем, как в соседних комнатах еще хлопали крышками парт и ревели, как в зверинце.

Преподаватель географии подошел ко второму классу. Чистенький мальчик, смуглый, почти черный, встретил его у дверей и шаркнул ножкой:

- Здравствуйте, Павел Павлыч.

- А, Курмышев! - ласково прогудел Павел Павлович и погладил мальчика широкой ладонью по стриженой голове.

Павел Павлович влетел в класс, подпрыгивая, как на рессорах. В комнате было светло и весело. Тридцать семь гимназистов с шумом поднялись со своих мест, в последний раз стукнув крышками парт. Павел Павлович тяжело взобрался на кафедру, блестевшую, как новенький цилиндр, и раскрыл журнал.

Курмышев стоял у кафедры, как стрелочник у паровоза. Он читал листок:

- Отсутствующие - Барабанов, Гарбуз, Зуюс, Мироносицкий, Панчулидзе, Расторгуев и Цыпкин.

Павел Павлович взял в пухлые пальцы перо и что-то записал в журнал.

Не успел Курмышев добраться до своей парты, как с кафедры прозвучал густой бас Павла Павловича:

- Курмышев!

Курмышев вернулся к кафедре.

- Откройте окошко, - сказал Павел Павлович.

Курмышев влез на подоконник и с треском открыл окно. Окна открывались в первый раз этой весной. Подул ветер и зашелестел географическими картами. В класс ворвался из сада посторонний голос:

- Мишенька! Мишенька! Вернись! - кричала в саду женщина.

В классе засмеялись.

Павел Павлович грозно посмотрел на класс и сказал:

- Если так, господа, сидите при закрытых окнах. Курмышев!

Курмышев, который еще не успел слезть с подоконника, захлопнул окно.

- Теперь Павлушка рассердился - резать будет, - сказал Курмышеву мальчик на передней парте. - Он свежий воздух любит, а в классе духота.

И правда, Павел Павлович сидел на кафедре и тяжело дышал.

- Чем это у вас здесь пахнет? - сказал он, нюхая воздух. - Дежурный!

- Не знаю, Павел Павлыч, - сказал Курмышев.

- Говорите, что у кого на завтрак. У тебя? - ткнул он пальцем мальчика на первой парте.

- Пирог.

- У тебя?

- Жареная печенка.

- У тебя?

- Бутерброд с колбасой.

- У тебя?

- Яичница, - сказал смущенно толстый мальчик, сидевший в конце класса на "Камчатке". Весь класс захохотал.

- Яичница! - передразнил Павел Павлович, - завтракали бы дома, а то превращают класс в кухмистерскую. Яичница!

Классу стало весело.

- Дудкин суп в класс принес! - крикнул кто-то.

Павел Павлович встал во весь рост.

- Кто это сказал? - спросил он.

Все молчали.

- Кто сказал про суп?

Никто не отзывался.

- В таком случае Дудкина вон из класса, пока виновный не сознается.

Дудкин направился к двери.

- А ну-ка вернись! - закричал Павел Павлович, когда Дудкин уже закрывал за собой дверь.

Дудкин вернулся.

- Ты что это сделал ногой, когда выходил?

- Ничего, Павел Павлович.

- Это у него походка такая, Павел Павлович, - крикнул с места Баландин.

- Я тебе покажу, как коленца выкидывать, - сказал Павел Павлович. Сейчас же ступай вон до конца урока. И ты, Баландин, тоже.

Рыжий, веснушчатый Баландин встал и медленно пошел между партами, незаметно задевая на ходу товарищей.