Страница 9 из 15
— Я хочу жить, — просто ответил узник.
— Но ведь вам восемьдесят, — удивился 101-й.
— Я могу жить, если вы захотите мне помочь.
101-й посмотрел на часы.
— У нас остается еще 10 минут. Можете говорить все.
— Я скрыл кое-что от Чрезвычайной Комиссии. Скрыл в личных целях. Дело в том, что мое изобретение имело еще одну сторону. Знаю об этом только я. Мне удалось создать запоминающее устройство. Это устройство «запоминало» всю информацию об эталоне и могло воспроизвести его через много лет. Вы понимаете меня?
— Не совсем, — честно признался 101-й.
— Я воспользовался этим только один раз. Устройство запомнило меня, каким я был пятьдесят три года назад. И может в любой момент воспроизвести меня таким, каким я был тогда. Аппаратура надежно спрятана. Привести ее в действие может любой, кто знает, где она находится. Этим человеком должны быть вы.
— Я сделаю это, — не задумываясь, сказал 101-й. — Но только после вашей смерти.
— Я согласен.
— А теперь — к делу. Наше время кончилось.
— Я надеюсь на вас, — тихо сказал узник.
Задержавшись еще на пять минут, 101-й вышел из камеры.
На другой день узник был найден мертвым. Причину его смерти установить не удалось. Прибывший в тюрьму Инспектор Великой Директории опечатал все бумаги узника.
На кратком следствии, проведенном Инспектором, один из служащих тюрьмы показал, что накануне 101-й пробыл на беседе с узником на пять минут больше положенного по инструкции времени.
В восемь утра ему приносили завтрак.
В девять он выходил на прогулку.
С одиннадцати до двух читал.
В два обедал.
До четырех отдыхал.
Вечером просматривал почту.
Ужинал в восемь.
И ровно в десять ложился спать.
Ничто не могло помешать этому распорядку.
Дом, в котором он жил, был единственной тюрьмой на всей планете.
А 101-й был ее единственным узником.
Он был молод и весел…
КРИСТАЛЛ
Север ГАНСОВСКИЙ
Техника — молодёжи № 9, 1969
Рис. Л. Рындина
— Скажите, что вы знаете о кристаллах?
— Ну так… в общих чертах. По специальности я инбридный атомограф с синтаксическим уклоном. Кстати, если вас интересует…
Краснолицый прервал меня кивком и задумался.
— С кристаллов у нас все и началось. Понимаете, Копс избрал себе такой вид отдыха — точить кристаллы. Голова у него не очень-то работала, он еще в молодости понял, что больше чем примитивный физик-теоретик из него не выйдет, и подался на административную линию. К нам в институт он попал уже лет сорока от роду комендантом. Оно, между прочим, и неплохая должность, потому что разных этих докторов наук, сюзеренов знания, сейчас везде хоть пруд пруди, а комендант в любом учреждении один. Довольно скоро он подыскал себе просторный подвал в главном здании и стал вечерами отдаваться любимому занятию.
Постепенно подвал сделался чем-то вроде клуба. Мы тогда помещались у порта, начали заходить и посторонние. Кто с Луны, кто с Альфы Центавра. Разговоры, шутки, вранье, чисто мужская компания. Последние новости у нас докладывались раньше, чем в Академии. Приятнейшая была атмосфера. Я лично большего удовольствия не знал, как усесться поплотнее в старое кресло и навострить уши. За это меня очень любили и даже в очередь ко мне становились: у нас ведь все замечательные рассказчики, каждый наполнен до краев, но совершенно нет слушателей. Теперь представьте себе это помещение с желтыми крашеными стенами, низким, грубо побеленным потолком. В одном углу столики, кресла, кофейный аппарат, ящики со всяким барахлом, а в дальнем конце Копс у своего шлифовального станка. Копс, который сам всегда помалкивал, но другим не мешал болтать. К нему обращались в спорах, как к последней инстанции, к самому Здравому Смыслу. И он прекращал дискуссию не тем, что у каждого создавал впечатление, будто он прав, а тем, что все доводы тонули в его необъятной глупости, как в лоне самой матери-природы. Слух о нашем приятном заведении докатился буквально до самых отдаленных планет, и вот однажды появляется у нас какой-то бородатый тип и притаскивает с собой гигантский кристалл. То есть «притаскивает» — это, конечно, неправильный термин, поскольку штука весила около тонны. До бородатого каким-то образом дошло, что наш комендант интересуется кристаллами. Тип летел с Веги, а может быть, и с Сириуса — мы не запомнили, да и не спрашивали: ему нужен был балласт на корабль. Он засунул махину в трюм, на Земле взял автопогрузчик, и кристалл очутился в подвале. Теперь надо вам сказать, что, занимаясь кристаллами, Копс и не ставил перед собой никаких научных целей. Просто вытачивал из них линзы, которые дарил тем, кто соглашался взять. Большого спроса вообще-то не было, и Копс не особенно огорчался, когда ему случалось запороть очередное изделие. Просто брал лазер, простреливал испорченную линзу и устанавливал на станок следующую. Таких пробитых у него набралось целых пол-ящика — не знаю, зачем он их копил. Феоназ — так комендант назвал подаренный ему минерал — представлял собой удлиненный додекаэдр со срезанными вершинами, или, вернее, тетракайдекаэдр. Как раз в это время в институте стало известно, что наверху в лаборатории химического контрапункта нужна будет большая линза для какого-то там ультрагармонизатора с двойной валентной октавой. Копс поднялся к ним, договорился и радостно взялся за феоназ. Он посадил глыбищу на оправку из марсианского бальзама, снял грубую стружку лазерной пилой, а после приступил к тонкой отделке с помощью алмазных шаблонов. И тут начались неожиданности. Прежде всего кристалл запел. Первый раз это случилось ночью и до смерти напугало молоденькую лаборантку, которая на пустыре неподалеку любовалась звездами, а возможно, конструировала в мыслях фасон новой кофточки. Девушка услышала печальный длительный вопль, который вдруг исторгся из окон подвала. Она ударилась бежать и перебудила в общежитии весь первый этаж. Кто-то сообразил, что ключи от подвала должны быть у коменданта, его подняли с постели, и человек десять кинулись к институту. Спустились, но кристалл уже умолк, а поскольку его и не подозревали, было решено, что девице просто почудилось.
Однако на другую ночь он опять подал голос, да так громко и настойчиво, что звук достиг общежития. Снова толпа, Копс с ключами, и теперь все объяснилось. В помещении было пусто, ни души, а кристалл пел. Копс подошел к нему, дотронулся, и тон стал как бы шероховатым. Вообще это были звуки в среднем регистре, довольно мелодичные, но оглушительные. Кто-то предложил заземлить кристалл, и, когда так сделали, феоназ умолк. В целом пение продолжалось около месяца, концерт в первые разы начинался в час ночи и постепенно сдвигался к утру. Видимо, до феоназа доходили некие волны из тех глубин космоса, к которым Земля в это время поворачивалась неосвещенной стороной. Несколько ночей мы слушали, потом надоело, и чтобы кристалл не будил окрестность, мы его напрочь заземляли. Копс между тем продолжал точить линзу, кристалл онемел, а через некоторое время у него опять прорезался голос. Но по-другому. Теперь уже не было никакой величественности, никакой музыки сфер — он просто стал ругаться. Зашел я как-то вечерком в подвал и вдруг слышу: «Прохвост! Ты же целый день ничего не делаешь». Мне почудилось, что это мой собственный внутренний голос, я вознамерился протестовать, но тут со стороны шлифовального станка донеслось ироническое: «Много ты понимаешь». Одним словом, где-то разыгрывался скандальчик, и феоназ его передавал непосредственно. И так оно пошло — в зависимости от состояния среды над Землей феоназ удивительным образом настраивался транслировать звуковую обстановку определенной точки на поверхности нашей планеты. Теперь в подвале раздавались спокойное мур* лыканье домохозяйки, которая, поставив суп на электроплитку, гладит рубашку мужу, шепот влюбленных или отрывок публичного выступления с бесконечными «Позвольте мне…».