Страница 14 из 15
— Для вас прямая выгода. — уговаривает Физик. — Все луны пригодны для жизни, все мелкие звезды стали солнцами. Куда больше выбор для расселения. Я бы рекомендовал вам это линейное тяготение. Хотите, мы разработаем проект?
— Спасибо, — я встаю из кресла, — очень благодарен вам за это зрелище, но мы на Земле как-то привыкли к прежнему закону тяготения.
— По ска-фан-драм!
В шлюзе мы все связались цепочкой: Граве — я — Физик — шеф — прочая молодежь. И вот мы переступаем порог и шагаем в пустоту…
Тут полагалось бы вывалиться, как парашютист вываливается из люка самолета, а космонавт из люка ракеты.
Но мы не падаем. Мы стоим на чем-то невидимом. Мы шагаем по вакууму как посуху, шагаем по прозрачному нечто. Оно прозрачнее стекла и даже воздуха. Холодные немигающие звезды горят у нас над головой, холодные немигающие звезды под ногами, отчетливые, словно камушки на дне горного озера. Ноги стоят твердо, а глазам кажется — нет ничего. И на этом ничего — гора Полигона. Тоже лежит — не проваливается, не тонет.
— ???
— Вот такие вещи мы делаем — проводим границу фаз в вакууме. Под ногами жесткая фаза. наверху обычный вакуум — проницаемый. Вот смотрите, как это получается. — Физик присел на корточки и начал быстро выписывать формулы на небесной тверди. Карандаш его оставлял светящиеся следы. Алые узоры повисли над чернозвездным стеклом. И тут…
— Пустите, кто меня держит? — голос Граве.
И меня кто-то схватил под мышки, за ноги, за голову. Как я стоял нагнувшись, так я и остался с руками на коленях.
Кто-то застыл на цыпочках, а кто-то в самой странной позе: на корточках, одна рука протянута, корпус вывернут вполоборота — на кого-то он оглянулся.
— ???
— Видимо, граница фаз сместилась.
— Ну и что?
— Мы вкраплены в твердую фазу. Мы — вкрапления. Мы — изюминки в тесте, мы — камешки, вмерзшие в лед, мы — гравий в цементе, мухи в янтаре.
— Так придумайте что-нибудь.
— Ничего не придумаешь. Дежурные догадаются отключить, тогда нас отпустит.
— А когда они догадаются?..
И тут разом проваливаемся. Летим всей связкой, дергая и толкая друг друга.
— Ну и как, оценили наш Полигон? — спросил меня Физик, прощаясь на следующий день. — Нам говорили, что вы потеряли способность удивляться. Мы очень старались вас излечить.
— Я оценил ваши старания, — ответил я в тон. — Безусловно, я удивился, когда вы впаяли меня в пустоту. И даже накануне, когда висел на макушке дерева, растущего корнями вверх. Старания оценил… но еще не очень оценил Полигон… с точки зрения житейской. Будет ли правильно, если я запишу в отчет: «Величайшим достижением передовых звездных физиков является уменье вклеивать живых людей в вакуум, как мошку в янтарь?»
Физик улыбнулся.
— Мы в Звездном Шаре тоже ценим иронию. Но когда вам захочется построить мост с вашей Земли на вашу Луну, мы вам пошлем консультанта.
НА ВОЛНЕ ЧЕЛОВЕКА
Ян МАЛИНОВСКИЙ
Техника — молодёжи № 11, 1969
Рис. А. Побединского
ТРЕТЬЯ ПРЕМИЯ
на международном конкурсе,
посвященном 50-летию Ленинского комсомола
Ночная мгла начала бледнеть, и в ее глубинах неясно засветились очертании гор, долины, залива, вползшего в нее. Плескание воли шло с невидимого мори в долину и доносилось сюда, на нижнюю террасу дома, где сидели двое мужчин. Солнце должно было вот-вот блеснуть первым лучом.
— Отпуск освобождает от суеты, — говорил один из мужчин, — А когда нет суеты, хочется размышлять. За завтраком, например, когда нас кормил автомат, я подумал: как странно, эти созданья столь беспомощны я некоторых ситуациях. Согласитесь, Мирон, иногда присутствие человека, пусть даже бессильного, гораздо важнее для нас, чем обширные возможности самого совершенного из автоматов.
— Пожалуй, так и есть, Эрик, — согласился тот, кого называли Мироном. — Атавизм порою вспыхивает я нас с такой силой, такие дает результаты, обеспечить которые машина не в состоянии, Здесь проблема вовлечения, раскрытия чувств, данных лишь человеку.
— Предел возможностей машины известен всегда, а где предел человека? — сказал Эрик, пристально вглядываясь мглистую даль, в неясную бесконечность, исполненную возможными чудесами и невероятностями.
— Вот почему трудно делать обобщения в области человеческой психики, — медленно и печально сказал Мирон, будто вспоминая о каких-то личных и неудачных обобщениях подобного рода. — Ты можешь обмануться в своих ожиданиях, или, наоборот, тебя вдруг ослепит неожиданная развязка. Неожиданная, почти неправдоподобная… Собственно, это так сильно и чарует меня в человеке.
Собеседники замолчали, вспоминая о. своем, и легкая волна опять плеснула шипение газированной пены за перила террасы, а потом прошуршала галькой. Звезда длинной полосой высветилась на утреннем небосводе. Самолет погудел турбинами над головой. Ах, хорошо вот так вдалеке от дома, над морем, которое сейчас поглотит оседающую темноту ночи и покажет себя от золотых пляжей до горизонта. Хорошо ворошить прошлое, командовать им, резать его на части и склеивать кадры по своему усмотрению в одну ленту, зритель которой ты сам один.
— Так вот, — нарушил молчание тот, кого называли Эриком. — Вспомнил я сейчас одну историю… Рассказать?
Как-то раз в начале моей практики пилотажа антигравитационных космических кораблей мне предложили отправиться на одну только что открытую планету. Не раздумывая, я согласился. Лететь предстояло с Гелем, меня тут же с ним и познакомили. Ну что же. Сдержанный, уравновешенный ученый. Не особенно разговорчив. Что еще сказать о нем? Такие милые зеленые глаза, несколько меланхоличные…
Мы стартовали в соответствии с планом. Прилетели к планете, четырежды облетели ее, изготовили карту. В иллюминаторе была видна серая, скорее темно-синяя поверхность планеты, мощные хребты гор, пятна красно-бурых туч, В некоторых местах блестели озера, кое-где курились вулканы, В общем впечатление создавалось довольно мрачное. Казалось, места для посадки нет. Наконец, место все-таки нашлось, мы сели. Теперь следовало на гравипланере отправиться на разведку. Очевидно было, что планомерных исследований на этой гористой местности не проведешь, но несколько вылазок произвести все равно следовало.
Вытащили мы планер из корабля, я должен был лететь. «Держись и возвращайся!» — напутствовал меня Гель. Обычные в общем-то ординарные слова для такого случая, Вот так я и отправился в путь.
Я опустил планер на одном из склонов, изрытом глубокими расщелинами, на каменную полку, разрезающую склон. Укрепив космоплан, я полез к вершине, чтобы осмотреться и запастись образцами местных пород. Подниматься было тяжело, гравитационное поле планеты вдвое превосходило земное. Скафандр сковывал движения, а камни застилала какая-то серая слизь, и потому надежной опоры под ногами не чувствовалось. Ноги сами цеплялись за какие-то камешки, а камешки знай сыпались вниз, и вот помчались ручейки и каменные речки. Зрелище!
Я остановился, чтобы полюбоваться произведенным мной эффектом, и тут увидел, как лавина обрушилась на скальную глыбу. Скала дрогнула и поплыла вниз все быстрее и быстрее. «Здорово!» — подумал я и тут же оцепенел. Скала пошла, пошла прямо на ту площадку, где покоился мой гравилет. Затем я услышал, как грохот камня завершился металлическим скрежетом, еще секунда — и наступила полная тишина.
Позабыв о всех планах, я пополз вниз и очутился около гравиплана. Легкая машина лежала на боку, накренившись над пропастью, а рядом как ни в чем не бывало громоздилась свалившаяся глыба. Испытывая легкий озноб, я попытался запустить двигатель. Безрезультатно!