Зубы Урсуна

Но посол этого не сделал, и Сашу терзала необходимость узнать почему.

С кристальной четкостью, рожденной приятием смерти, Саша понял, что их с послом судьбы все еще переплетены и что драма, в которой участвуют они оба, не завершена.

Фон Велтен оставил его в живых, и истинное «я» продолжало разъедать ему душу, и так, что Саше Кажетану оставалось надеяться лишь на то, что послу не придется пожалеть о своем милосердии.

Павел Коровиц открыл глаза и громогласно рыгнул; высохшая слюна склеила губы. Яркие лучи света копьями врывались в высокое окно, жаля глаза, и он застонал, когда на голову обрушились удары молота-боли.

– Ради Тора, моя голова… – пробубнил он, потирая тыльной стороной ладони лоб. Кислевит мрачно приподнялся в постели и скривился: головная боль усилилась, а желудок, видимо из, сочувствия к голове, подпрыгнул.

Павел почувствовал, что от него резко воняет потом и дешевым квасом, и увидел, что рухнул спать полностью одетым. Он не знал, когда мылся в последний раз, и ощутил знакомый стыд и отвращение к себе, когда на поверхность сознания сквозь дымку алкогольного тумана начали всплывать смутные воспоминания. Надо чего-нибудь поесть, хотя он и сомневался, что сумеет удержать хоть кусочек внутри.

Он свесил ноги с кровати, сбросив три пустые бутылки из-под кваса – они разбились вдребезги о каменный пол. Дрова в жаровне давно уже прогорели до золы, и ледяной клинок мороза резал сквозь одежду. Павел, кряхтя, поднялся, стараясь не наступить на груду битого стекла.

Где он шлялся прошлой ночью? Он не мог вспомнить. Бродил по каким-то темным переулкам, сидел в грязных притонах, вновь топя рассудок в океане пенного кваса.

Таким способом легко притупить вину – вину за то, что заставил его сделать Василий Чекатило много лет назад. Как она может глодать тебя, если ты едва способен вспомнить собственное имя?

Хотя это случилось шесть лет назад, Павел прекрасно помнил убийство, которое он совершил для Чекатило. Он все еще слышал ужасный хруст черепа мужа Анастасии Вилковой, на который он с размаху опустил железный прут; видел, как мозги несчастного расплескались на булыжники, чувствовал запах крови, скопившейся красным озерцом вокруг головы мертвеца.

Он стыдился убийства – и тогда, и сейчас.

Но худшим предательством Павел считал свой поступок, когда он сознательно сделал Каспара, своего самого старого и верного друга, должником Чекатило. Он говорил себе, что это помогло послу найти Сашу Кажетана, но это было правдой лишь частично…

Пытаясь исправить одну ошибку, он допустил другую, большую, и теперь за это придется расплачиваться не только ему.

Как он мог позволить себе пасть так низко?

Ответ пришел довольно легко. Он был слаб; ему недоставало силы духа, которая делала таких, как Каспар и Бремен, уважаемыми и благородными людьми, людьми чести. Павел уронил голову на руки, желая повернуть вспять впустую растраченную жизнь.

Несмотря на мерзкий привкус во рту, головную боль и кручение в желудке, больше всего сейчас он хотел выпить. Это было знакомое ощущение, оно наваливалось на него каждый день с тех пор, как он отправился в бордель Чекатило и продал остатки своей гордости и самоуважения человеку, которого ненавидел.

Он рывком поднял свое гигантское тело с постели и покачнулся – ноги под ним подгибались. В седой бороде застряли крошки, и кислевит, выгребая из всклокоченных кудрей черствые объедки, побрел к полированному деревянному сундуку в углу комнаты.

Перед сундуком Павел упал на колени и поднял крышку, принявшись рыться в его содержимом в поисках бутыли с квасом, которая – он знал – должна была лежать там.

– Не это ищешь? – поинтересовался голос за его спиной.

Павел застонал, узнав ледяной тон Софьи Валенчик. Он оглянулся и увидел, что она стоит перед открытой дверью, с перевернутой и совершенно пустой бутылкой в руках.

– Будь ты проклята, женщина, это была моя последняя бутылка.

– Нет, не последняя, но другие искать не стоит, я их все вылила.

Плечи Павла поникли, и он захлопнул крышку сундука, прежде чем встать и повернуться лицом к лекарше посла.

– Зачем ты сделала это, чертова гарпия? – рявкнул Павел.

– Потому что ты слишком глуп, чтобы увидеть, что с тобой творится, Павел Коровин, – отрезала Софья. – Когда ты в последний раз смотрел на себя в зеркало? Ты выглядишь хуже попрошаек на проспекте Урского, а воняешь гаже крысолова, свалившегося в сточную канаву.

Павел сердито отмахнулся от ее слов, вернулся к кровати и наклонился, чтобы поднять с пола сапоги. Он присел на краешек постели и принялся натягивать их, борясь с приступом тошноты.

– Куда ты отправишься теперь? – спросила Софья.

– Не твое дело.

– Нет, это мое дело, потому что я врач, Павел, и не в моем характере сидеть сложа руки, когда другой человек пытается уничтожить себя с помощью алкоголя, и неважно, насколько он упрям и туп.

– Я не пытаюсь уничтожить себя, – буркнул Павел, хотя и видел, что Софья не поверила ему.

– Нет? Тогда возвращайся в постель, а я приготовлю тебе что-нибудь поесть. Тебе нужны сон, еда и ванна.

Павел качнул головой:

– Я не могу спать и не думаю, что у меня получится проглотить что-нибудь.

– А придется, Павел, – сказала Софья. – Позволь мне помочь тебе, потому что, если все это будет продолжаться, ты умрешь. Ты этого хочешь?

– Тьфу! Ты преувеличиваешь. Я сын Кислева, я живу на квасе.

– Нет, – горько ответила Софья, – из-за кваса ты погибнешь. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

– Не сомневаюсь, – буркнул Павел, вставая и протискиваясь мимо Софьи, – но прежде, чем ты попытаешься спасти кого-то, убедись, что он хочет быть спасенным.

К тому времени, как Каспар вернулся в посольство, на Кислев опустился туман, накрыв город заглушающим все звуки одеялом льдистой дымки. Мороза страшнее Каспар не помнил – даже на крайнем севере, в глухой степи, где они преследовали Кажетана, было теплее.

Рыцари Пантеры подготовили Кажетана к путешествию в застенки чекистов, закутав его в шкуры и плащ с капюшоном, скрывающим лицо. Весь город уже знал, что за убийства Мясника ответствен Саша Кажетан, а Каспар не желал, чтобы толпа, узнав его, совершила над ним самосуд.

Туман тоже был им на руку, и, затягивая подпругу Магнуса, Каспар смотрел, как Валдаас помогает Кажетану взобраться на лошадь; со связанными запястьями и щиколотками тот вынужден был сидеть в седле по-дамски. Кажетан оглянулся, словно почувствовав взгляд Каспара. Глаза его были пустыми и безжизненными, совершенно лишенными человеческих эмоций, и это пробрало Каспара сильнее, чем знобящие лохмотья тумана.

Каспар содрогнулся, ощутив пустоту души Кажетана. Этого человека, из которого словно выкачали все чувства, разрывал изнутри вакуум. Боец не отреагировал на то, что его вывели из темницы, и Каспар боялся, что они так и не узнают, какие извращенные иллюзии заставили Кажетана убить так много людей.

– Мы готовы ехать, посол, – сказал Курт Бремен, выводя Каспара из задумчивости.

– Хорошо, – кивнул он. – Чем скорее он исчезнет отсюда, тем счастливее я буду.

– Да, – согласился Бремен. – Из-за него я потерял отличных людей.

– Тогда что ж, давай кончать с этим. Я уверен, что Владимир Пашенко жаждет заполучить Мясника.

– Думаешь, он сдержит обещание и не повесит Кажетана, как только представится возможность?

– Не знаю. Мне не нравится Пашенко, но я верю, что он человек слова.

Бремен бросил на посла скептический взгляд, но кивнул и повернулся, чтобы принять у грума поводья.

– Но на что ты рассчитывал, сохраняя Кажетану жизнь?

Каспар вставил сапог в стремя, оттолкнулся другой ногой от земли, тяжеловесно взгромоздился на спину коня, поправил свой плащ, легший на круп животного, потуже затянул пояс с пистолетами и только тогда ответил:

– Я хочу знать, почему он убил столько людей и что могло заставить человека делать все эти чудовищные, немыслимые вещи. Что-то направило его на этот путь, и я хочу знать что.