Страница 1747 из 1775
Когда наступил судьбоносный день, люди бродили туда-сюда по улице вокруг лужайки, не очень-то представляя, чем заняться, и нервно проверяли карманы — на месте ли черные кристаллы.
Трудно сказать точно, когда началась попойка. Страх и близость завлекли взбудораженных горожан внутрь трактира. Пока тянулось утро, эль лился все щедрее и щедрее. Даже Сморг и Гликор поддались чарам пенистого напитка. Мойн Ранкель и сам несколько удивился, обнаружив кружку в собственной руке.
Вскоре все сошлись на том, что при других условиях сборище могло бы быть весьма приятным. Многие в холодном медовом зелье обрели свою давным-давно утраченную храбрость; кто-то даже стал вести себя слишком самоуверенно, что показалось Мойну Ранкелю совершенно неуместным. В целом, однако, он не возражал против эля, полагая, что тот поможет людям в решающий момент сохранить мужество, а ему это было на руку.
Вскоре суровое испытание превратилось в праздник. Начались танцы, послышались песни и смех. Даже самые строгие увлеклись празднованием — так они не веселились с самого основания деревни. Люди рассудили, что, если этому дню суждено стать последним, почему бы не сделать его самым лучшим? Это изречение превратилось в девиз. Эль тек рекой.
— Что может быть лучше?!
Тяжело поверить, что эти слова сорвались с губ Гликора.
— Вы превзошли самого себя! — прокричала одна из женщин Мойну Ранкелю, закружившись со своим партнером в неистовом танце.
Ко второй половине дня о драконе крепко-накрепко позабыли.
Первым предвестием того, что веселью конец, было что-то неуловимое в воздухе, что-то неопределимое. Сморг, Гликор и Мойн Ранкель первыми заметили это, а вскоре его почувствовали все и застыли на месте, вспомнив, для чего они здесь собрались. Мойн Ранкель заставил людей занять свои места и не смотреть вверх. Дракон пока был просто пятнышком на линии горизонта, но стремительно приближался.
С каждой секундой люди пугались все больше. Мойн Ранкель молился, чтобы у них не сдали нервы и они не бросились бежать в разные стороны.
— Стойте на месте! — прокричал он.
Непонятно, по какой причине, но они сделали, как сказал Мойн Ранкель, вероятно, просто оцепенели. Услышав шум ветра, поднимаемый огромными крыльями чудовища, он в последний раз глотнул эля и взглянул наверх.
Мойн Ранкель стоял, замерев от страха, глядя прямо в глаза дракона, который был теперь настолько близко, что мог бы, дохнув, сжечь их всех. Но дракон не стал нападать сразу. Его внимание привлекла груда сокровищ, и он завис в воздухе прямо над ней.
«Пока все идет так, как и предсказывал Лозлан, но почему, — в отчаянии недоумевал Мойн Ранкель. — черные кристаллы не начинают действовать?»
Внезапно дракон посмотрел на жителей, словно понимая, что попал в ловушку. И тогда, когда неописуемый страх заполнил душу каждого, Мойн Ранкель почувствовал, как что-то зашевелилось в его кармане. Посмотрев по сторонам, он увидел, что из карманов всех присутствующих исходит сверхъестественное сияние, и тут понял, чем точно в нужный момент приводятся в действие кристаллы. Это был страх.
Мойн Ранкель осыпал Лозлана проклятиями, когда ужасной силой его и всех остальных отбросило на каменные стены находящихся за ними зданий. Разноцветные пучки лучей чистой энергии вырвались из всех карманов и прямо над серединой лужайки образовали огромную полупрозрачную сферу вокруг твари. Дракон открыл пасть, и в голове у Мойна Ранкеля не осталось сомнений в том, что случится дальше. Он закрыл глаза.
Прошло несколько секунд, а Мойн Ранкель все еще оставался в живых. Наконец он осмелился медленно приоткрыть глаза, и взгляду его предстало зрелище, которого ему никогда не забыть: сфера Лозлана волновалась, а внутри нее дико корчился дракон, на которого обратился им же и порожденный огонь. Мойн Ранкель отчетливо видел, как существо кричит от боли, но ни один звук не проникал за пределы магической сферы. Прошло много минут, пока не прекратилась агония дракона.
И тогда сфера стала сразу распадаться. Когда кристаллы пришли в состояние покоя, Мойн Ранкель и остальные по стенам сползли на землю. Обгорелое, все еще тлеющее тело дракона упало наземь не больше чем в десяти футах от задыхающегося Мойна Ранкеля. Искры опалили ему одежду и руки.
Все кончено. Чудо произошло, и дракон лежал мертвым посреди деревенской лужайки рядом с грудой уцелевших сокровищ. Жители ринулись подбирать свое добро, но не успели они до него добежать, как сокровища исчезли. Мойн Ранкель понял, что таков был план Лозлана с самого начала. Он почти слышал, как маг смеется.
В изумлении поселяне разглядывали огромную, дымящуюся тушу и смотрели друг на друга. Эль опять пошел по кругу, и вскоре кто-то вонзил свой меч в безжизненное тело. Его примеру последовали другие, пока это не превратилось в неистовство. К закату зазвучали рассказы о личной храбрости. Все превозносили своего великого предводителя Мойна Ранкеля, который привел их к победе.
Вот как оно началось, ежегодное празднество на деревенской лужайке — время свободы, упадка нравов и излишеств, — и проводилось каждый год в течение семнадцати лет. Многие из первых участников еще оставались в живых и собирались в этот день, их звездный час, упиваться допьяна напитком, действующим сильнее, чем эль, — воспоминаниями о воображаемых подвигах. Это был самообман, который в действительности поддерживал жизнь в Лозлании — деревушка теперь, по последнему требованию Лозлана, носила его имя. Все очень тихо и старомодно.
Солнце все утро то скрывалось, то вновь выглядывало из-за облаков. Погода могла быть какой угодно. Для Мойна Ранкеля, стоявшего у черного хода своего дома, это не играло никакой роли. Сегодня он будет отдыхать и расслабляться, невзирая на погоду. Если пойдет дождь, он останется под почти не протекающей крышей. Если нет — замечательно проведет время в гамаке. Очень важно — для человека его лет — достаточно отдыхать. До празднования оставалось два дня. Последние семнадцать лет не были особенно благосклонны к предводителю лозланцев. Его некогда величественная, внушавшая робость фигура несколько округлилась, и он определенно лишился былой подвижности. Его ум, однако, оставался по-прежнему проницательным. Он удерживался у власти все эти годы, несмотря на все увеличивающееся количество угроз со сторон все увеличивающейся толпы недоброжелателей. Неблагодарные глупцы. Откуда ему было знать, что Лозлан протянет так долго?
Непредсказуемое солнце выглянуло из-за облаков, открыв многообещающий клочок голубого неба. Мойн Ранкель счел гамак подходящим для дневного отдыха и посмотрел на шелестящие прямо над головой листья. Он рассудил, что день весьма благоприятен для глубоких раздумий, особенно для человека такого потенциала. Надо было решить немало вопросов.
На вечер была назначена встреча в архиве, и Мойн Ранкель ожидал, что на него непременно набросятся с градом упреков. Так всегда случалось, когда подходил срок ежегодных выплат Лозлану. Обремененные чрезмерными налогами деревенские жители давным-давно перестали испытывать благодарность за свое спасение и теперь ожесточенно нападали на Мойна Ранкеля, обвиняя его в своем крайне стесненном финансовом положении. Ежегодные урезания шестидесяти процентов годовых для Лозлана оказались непосильной ношей для маленькой деревушки. Теперь многие считали, что Мойну Ранкелю следовало тогда поторговаться подольше.
«Что необходимо, — думал про себя лозланский предводитель, неуклюже переворачиваясь, поудобнее устраиваясь в гамаке, — так это какое-нибудь новое доказательство моей руководящей роли, которое произвело бы впечатление на людей».
Требовалось хорошенько поразмыслить об этом. Вскоре Мойн Ранкель заснул.
Через несколько часов он открыл глаза. Солнце опять отбилось от облаков, его лучи проникали сквозь качающиеся листья, из-за чего Мойн Ранкель, лежа без движения, прищурился. Шум ветра, пение птиц, жужжание насекомых и шуршание маленьких зверьков в кустарнике слились в убаюкивающую колыбельную. Предводитель опять было задремал, когда вдруг что-то привлекло сонное внимание.