Страница 1680 из 1775
IV. Гимн логову Логово — это план тела, томление крови в стране долгожданной, как над пустыней гордо шествует молния в залог обещаний. Логово — шепот звезд, то, как мы помним былые созвездья, забывая ход лет, а суровое время — лишь расстановка жемчужин во мраке избранных нами пещер. Пусть никогда не скажут про край драконов: бесплоден, лишь призраков место, теперь, когда ощутимо наше сверканье, тверды, как жемчужины, яйца, в воздухе запах аканта, бледная смена голубым голубого, звездный узор перед нами. Наше наследие ныне покоится в старых винах — вине из мрака, вине из клена, вине из тростника с самого края, и все наши дети нашли приют в камне, в чистом, неуязвимом свете. Пусть они воспарят из света на синих, незапятнанных крылах, пусть свирепое солнце поднимет их и опустит, и пусть они помнят — это место, где разум склоняется перед сердцем, там, где кровь перетекает в жилы забытых металлов, где семя отца несет узор звезд, там, где помнить — последнее из слов. V. Паладайн Он тот, кого мы помним: слово детям, свет крови в родное ее время года, неистовый жар рубинов. Живой в сердце планет вращенья, он мгла и солнце, порожняя и полная чаша триады лун. Мы слышали и помним: вне пределов тесного и однозначного пространства, там, где к звездам можно прикоснуться, где вера нам дана и все созвездья встречаются в недвижной счастливой середине, там, в присмиревших заливах, в последнем прибежище вод, царстве огня, там, где земля неизменна, где воздух надеждой цветет в памяти солнечном свете, там, где зрение и чувства пребывают в согласии с наукой логики и умозаключений, он там и не только там, свободный от установлений, от побуждений и страстей, он там, где розмарин благоухает, его скрывая появленье, и свет блестит ярче солнца. VI. Путешествие Кровь солнца, и одинокий сокол вьется подо мной — золотое на золотом, кровь солнца сквозь девять поколений огня и облаков, пока не отворится взорванная жила неба, и золотое на золотом, земля подо мной, золотое на золотом ее быль. Я поднялся выше туч, выше опрокинутых чаш ущербных лун, где только солнце за моей спиной, лишь свет преломляется в золоте на золотом, когда я ныряю сквозь вечность, и солнечный свет играет в крови моих крыльев. Всегда далеко в людских устах крик на солнце, слабый шелест крыла, песнь небес, хоть ярки, распознать невозможно, лишь в молитве вообразить, в дыхании смертных, долгом, чуть слышном вздохе эльфа, зашифрованные во времени, и первое время года всегда возвращается под моим крылом. Кровь солнца в неизменчивом свете сверкает поверх стенаний земли, и жила небес открывается в песне, первом из гимнов, гимне, который навеки запомнишь, как первый вздох света. VII. Сны драконов Дом водоворота, месяц утонувшей розы, В отсутствии света мы ясно помним приход зимы в цветном блеске крыльев, здесь, в оковах сна и забвенья, мы видим наш край сквозь янтарную призму зимы, мы помним тебя, госпожа, измененными жилами горла. Месяц дождей, месяц тайных вод. Вспышка света — забвенью конец, звук нас влечет, крови забытый зов, с шумом выходим мы в мир сквозь ворота ножей, параболой сокола в солнца закатных лучах. О, пусть госпожа вознесется в огне, когда неба остатки сгорят дотла.
Майкл и Тэри Уильямс
Решающее прикосновение
Широкая рука Морта, садовника, легла на дверь дома.
Под его морщинистой ладонью старая доска приятно потеплела, и Морт заглянул в увядшую сердцевину древнего дерева, из которого была сделана дверь. Почти во все тайны зеленого мира мог проникнуть Морт прикосновением пальцев: это дерево, например, упало во времена Катаклизма, и с каждым годичным кольцом у него сохранялось все меньше воспоминаний — кроме самого позднего.
Морт закрыл глаза, убрал руку и снова улыбнулся, вспомнив причину своего прихода — день рождения Л'Индаши. Как раз вовремя — Роберт уже увидел его в окно и распахнул тяжелую дверь: