Писарь

Посмотрев на часы ‒ позднее утро, пора вставать, ‒ замечаю на тумбочке у изголовья кровати книгу, которую я туда не клала, и глиняную фигурку, которую вижу впервые в жизни. Книга – альбом портретов деятелей Бакумацу и Мэйдзи, и заложена она на странице с портретами и биографической справкой об Оокубо Тосимити. Закладка – билет на сегодняшний мюзикл, посвящённый эпохе Бакумацу. Об этом мюзикле я слышала, но не припомню, чтобы я покупала билет. Также не припомню, чтобы особенно интересовалась деятелями княжества Сацума. Глиняная фигурка – это свистулька в форме птицы. Пробую дуть и зажимать отверстия ‒ свистулька строит и выдаёт лад из пяти звуков.

«Твоих рук дело?» ‒ спрашиваю мысленно у своего друга.

«Нет, я тут ни при чём», ‒ я склонна ему верить.

Кто бы ни был инициатором событий, сегодня вечером они будут происходить.

Мюзикл слушаю вполуха: то, что я вижу на сцене ‒ это чужая история. Я знаю её, но моя история происходила в то время в другом месте. Больше прислушиваюсь к ощущениям, оглядываю зрителей вокруг и жду знака. Ничего. Первый акт проходит, наступает антракт. Жду, пока часть зрителей выйдет в холл, оглядываю зал и скольжу взглядом по оставшимся зрителям. Нет, здесь ничего. Выхожу в холл. Кидаю монетки в автомат, получаю стаканчик какао и возможность, встав в стороне и иногда загораживая лицо стаканчиком, наблюдать за зрителями. Однако ничто не привлекает моё внимание, и, допив какао, я возвращаюсь в зал. Второй акт проходит для меня тяжело: как только я начинаю сопереживать происходящему на сцене или когда на сцену выносят знамя Синсэнгуми, меня охватывает страх, я чувствую себя в сердце вражеского лагеря, и, чтобы досидеть, мне приходится отвлекаться: то нырять в Интернет с телефона, то перечитывать программку, то разглядывать купленные до спектакля цветы.

После окончания выдыхаю с облегчением, выхожу в холл и жду режиссёра, чтобы подарить цветы. Благо, что знакомы. Может быть, она надоумит на что-то.

В холле застаю её беседующей с невзрачным мужчиной лет тридцати пяти, от которого несёт запахом такой боли, что я понимаю: это тот, кто мне нужен.

Останавливаюсь в нескольких шагах от них и прислушиваюсь. Речь идёт о роли Сайго Такамори в мюзикле, и режиссёр рассказывает забавные истории из-за кулис.

Сайго. То-то мне сегодня подсказали освежить имеющиеся у меня знания по Сацума. Но мне и странно: я думала, что не имею к этому никакого отношения.

‒ …а когда он выходит в полном обмундировании и с двумя мечами, с ним в узком проходе невозможно разойтись. Приходится прятаться в единственный угол и ждать, пока он пройдёт на сцену.

Мужчина стоит с кислым видом. Это определённо не то, что ему нужно. Режиссёр чувствует это, оглядывается в поисках выхода из плохо клеящегося разговора и замечает меня. Манит подойти поближе ‒ я с готовностью подхожу, вручаю цветы, поздравляю с успешно прошедшим спектаклем и жду, когда меня представят.

‒ Георг, вот тебе собеседник. Има хорошо разбирается в теме Бакумацу, и вы сможете обсудить то, что тебя волнует. А я на этом вынуждена откланяться, извините.

Мы раскланиваемся, она уходит, и мы остаёмся с Георгом вдвоём. Выглядит он весьма непримечательно: джинсы, рубашка, пиджак, ‒ но на его внешности сложно удержать внимание. Гораздо больше притягивает его состояние. Он чем-то терзается, и это что-то, насколько мне хватает видения, ‒ явно нездешняя проблема.

Мой клиент, короче.

‒ Вы специализируетесь на Бакумацу? ‒ он делает усилие, отодвигает в сторону то, что его мучает, и пробует завязать разговор. Для того, что мне нужно сделать, потребуются искренность в общении и некоторый уровень доверия. Я вижу этого человека в первый раз и ещё не поняла, как мне лучше себя вести. Пока отвечу, как есть.

‒ Да, я историк по образованию и неизменно обращаюсь к теме Бакумацу и ранней Мэйдзи… ‒ уже на первых моих словах он подтянул свои переживания обратно и едва дослушивает меня.

‒ Есть одна тема, которая не даёт мне покоя. Раскол в правительстве в середине 70-х годов. Я просто не могу понять, как люди, которые были друзьями и соратниками, вдруг превратились во врагов. Так, что вели войска на своих же.

Затруднительно. До раскола в правительстве я не дожил тогда, и, хоть и представляю в общих чертах, о чём речь, на те события мой основной интерес не распространяется. На эту тему мне говорить грустно, и я не очень много могу сказать, разве что…

‒ У меня большой душевный отклик вызывает то, как обернулся через 10 лет союз Сацума и Тёсю. Рёма провернул нечто невероятное, дал надежду на то, что возможны чудеса сотрудничества, и я не представляю, каково было Кидо Такаёси в разгар Сацумского восстания. В случае чего быть готовым вести войска на человека, с которым они заключили союз, сделавший возможным передачу власти от сёгуната к императору… Мне кажется, что хорошо, что он не дожил до смерти Сайго.

Георг молчит пару мгновений, а потом спрашивает раненым голосом.

‒ А как вы думаете, каково было Оокубо Тосимити вести войска на друга?

Вот к чему была закладка про Оокубо Тосимити!

‒ Я думаю, что это было невыносимо, ‒ отвечаю я, зацепившись за край приоткрывшейся боли. Георг пристально смотрит на меня, затем отводит взгляд. После паузы предлагает:

‒ Давайте кофе пить? ‒ дождавшись моего кивка, он достаёт телефон. ‒ Сейчас я вызову нам такси, а то отсюда очень сложно выбираться.

Когда он убирает телефон и объявляет, что такси приедет через пять минут, по нему уже не скажешь, что его мучает какая-то нездешняя боль. Однако в таком случае я и не знаю, о чём говорить. Мне нужно собраться с мыслями.

‒ Разрешите, я отлучусь на минутку? ‒ он кивает.

‒ Буду ждать вас здесь.

Подставив руки под льющуюся из крана воду, долго смотрю в глаза своему отражению в зеркале. Я не знаю, как дальше сложится наше общение с Георгом. Я не знаю, как мне себя вести, чтобы всё сложилось правильно ‒ чтобы случилось чудо. О сердце моё, будь чутким. Выключаю воду и иду обратно.

В такси мы едем недолго, до станции метро. Отвернувшись к вечернему городскому пейзажу за окном, он задаёт вопрос, как будто думая вслух:

‒ Скажите, а вот если бы вы жили тогда и там, куда бы вели все ваши дороги?

Мне нравится, как звучит этот вопрос, и я говорю, как есть.

‒ В Нагасаки. 67-й год и Нагасаки. Все мои дороги ведут в Нагасаки.

‒ А что в Нагасаки?

‒ В Нагасаки – Рёма и упоение общим делом. «Кайэнтай», если слышали о таком. Центр мира, центр событий, общая цель… и Рёма. Его пистолет, ботинки, письма, стремительность, появления то там, то здесь и его мечты. Мои дороги ведут меня туда. А ваши?

Георг молчит, взвешивая ответ, смущённо смеётся, ещё молчит, держа ответ уже во рту, и наконец говорит:

‒ Вы, наверное, будете смеяться, но мои дороги ведут меня в новое правительство в Токио. Для меня всё самое важное происходило там, ‒ он погружается в раздумья, и я, видя, что мы подъезжаем к станции метро, приберегаю следующий вопрос для момента, когда мы сможем продолжить разговор в более подходящей обстановке.

Такси останавливается. Я выхожу, а Георг задерживается, обмениваясь несколькими словами с водителем. Затем он выходит и направляется ко мне, теребя рукав пиджака и смотря в сторону. Мнётся и молчит. Жду. Он поднимает взгляд.

‒ Има, я сейчас делаю нечто, что мне совсем не свойственно, и я в первый раз в жизни такое чувствую. Как будто мне очень нужно что-то, как будто я не могу продолжать жить, если я не получу или не возвращу себе это, и мне почему-то кажется, что вы можете мне это дать или показать. Я здесь проездом, остановился в гостинице, и я приглашаю вас составить мне компанию этим вечером. Ваше общество для меня может быть спасительно. Я не понимаю, что со мной происходит…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».