Лавондисс

Поэтому его называли Оборванный Самец. И шептались, что у него на рогах висят обрывки погребальных саванов.

— Что все это значит? — пробормотал кто-то, и, как если бы звук слов вернул его к жизни, олень встрепенулся, перепрыгнул через изгородь и исчез в наступивших сумерках, устремившись к Райхоупскому лесу, находившемуся за двумя ручьями.

Мама Таллис подняла кусок рога и, позднее, завернула его в полоску белой крестильной сорочки, крепко перевязала двумя голубыми ленточками и заперла в ящик, в котором хранила все свои сокровища. А Таллис назвали Каприз Сломанного Парня и выпили за это, хотя наступила уже глубокая ночь.

Спустя девять месяцев дедушка посадил ее на колено и начал ей шептать.

— Я расскажу ей все истории, которые знаю, — сказал он маме Таллис. 

— Она еще ничего не понимает, — ответила Маргарет Китон. — Подождите, пока она станет старше.

Старик пришел в ярость.

— Я не могу ждать, пока она станет старше! — упрямо возразил он и продолжил нашептывать ребенку в самое ухо.

Оуэн Китон умер раньше, чем Таллис узнала о нем. В одну холодную рождественскую ночь он шел через поля и умер; его тело, покрытое снегом, нашли около подножья старого дуба. Глаза были открыты, на замерзшем лице застыл нежный восторг.

Позже Таллис узнала семейные истории о нем (в том числе и о ее имени) и увидела фотографию: Оуэн Китон стоит у ее детской кроватки. И конечно, он оставил ей огромный том сказок и легенд. Замечательная книга, отлично напечатанная и полная цветных картинок.

На титульном листе он написал посвящение Таллис, а на полях главы о короле Артуре — длинное письмо, отчаянная попытка разговора через разделявшие их года.

Только в двенадцать лет она смогла понять, что он хотел сказать, но одно слово привлекло ее внимание намного раньше; странное слово — «мифаго» — приписанное к имени Артур.

Ферма Китонов была чудесным местом для ребенка. Дом стоял посреди огромного сада, наполненного фруктовыми деревьями, ангарами с машинами, теплицами, сараями с яблоками и дровами, и разными местечками, спрятанными за высокими стенами, где в изобилии — и без всякого порядка — росло все подряд. Задняя часть дома выходила на лужайку и огород с проволочной изгородью, предназначенной держать подальше овец и заблудившихся оленей... быть может за исключением больших самцов.

За садом начиналась бесконечная равнина с полями, огороженными деревьями. А на далеком горизонте виднелся старый лес, переживший множество столетий; в нем спасались олени во время охотничьего сезона.

Только два поколения Китонов владели фермой Трактли, но они уже чувствовали себя частью общины Теневого Холма.

Джеймс Китон, отец Таллис, простой и добрый человек, управлял фермой так хорошо, как только мог, но большую часть времени проводил в Глостере, где владел маленькой адвокатской конторой. Маргарет Китон — которую Таллис всегда считала «строгой, но замечательно красивой» (первое подслушанное определение матери) — занималась главным образом фруктовыми садами и активно участвовала в жизни местной общины.

Так что всю работу на маленькой ферме выполнял Эдвард Кости, который заодно ухаживал за садом и теплицами. Хотя гости часто считали Кости (сам он предпочитал, чтобы его называли по фамилии) «садовником». 

Он жил в небольшом доме недалеко от дома Китонов и — после войны — сам владел большой частью скота на ферме. Ему платили самыми разными способами, но он сам говорил, что самый лучший — яблочный сидр.

Таллис очень любила мистера Кости и в детстве провела с ним много часов, помогая в теплицах или в саду, слушая его истории и песни и рассказывая ему свои. Только став постарше, она слегка отдалилась от него, втайне занимаясь своими странными делами.

Первое воспоминание Таллис — Гарри, ее дважды потерянный брат.

На самом деле сводный брат. Джеймс Китон был женат — первым браком — на женщине из Ирландии, умершей в Лондоне в самом начале войны. Он женился на другой, очень быстро, и вскоре после этого родилась Таллис.

Таллис помнила Гарри веселым, ласковым и восхитительно озорным; у него были светлые волосы, блестящие глаза и ловкие пальцы, никогда не забывавшие пощекотать ее. В 1946-ом он неожиданно вернулся с войны, причем они получили извещение: «пропал без вести; предположительно мертв». Она помнила, как он нес ее на плечах через поля, отделявшие их сад от Луга Камней Трактли, на котором пять упавших камней отмечали древние могилы. 

Он сажал ее на ветки и угрожал там и оставить. Она живо помнила ожог на его лице — ужасное пятно! — и голос, временами печальный. Ожог появился после падения его самолета где-то во Франции. Печаль шла из глубин сердца.

Ей было всего три года, когда эти воспоминания стали частью ее жизни, но она никогда не забывала, как, казалось, весь дом, вся земля пела, когда приезжал Гарри; она воспринимала это по-своему, по-детски, несмотря на тень, которую он носил с собой.

Она помнила и злые голоса. Гарри и его приемная мать не слишком хорошо ладили друг с другом. Иногда, из своей маленькой комнаты наверху, Таллис видела, как отец и брат идут по полям бок о бок, погруженные в разговор или в свои мысли. Тогда ей становилось невыразимо печально, и звук швейной машинки в комнате внизу казался похожим на сердитое рычание.

На рассвете одного летнего дня, незадолго до ее четвертого дня рождения, Гарри приехал, чтобы попрощаться. Она помнила, как он наклонился и поцеловал ее. Он выглядел больным. Рана в груди, подумала она. Она спросила, и он ответил: «Кое-кто выстрелил в меня стрелой».

Его глаза сверкнули в полутьме, одна-единственная слеза упала на ее рот, и он прошептал: «Слушай меня, Таллис. И запоминай. Я буду недалеко. Понимаешь? Я буду недалеко! Обещаю. Придет день, и я увижу тебя. Обещаю от всего сердца».

«Куда ты собрался?» — прошептала она.

«В очень странное место. Недалеко отсюда. Место, которое я искал много лет и должен был найти намного раньше... Я люблю тебя, маленькая сестра. И постараюсь сообщать о себе...»

Она долго лежала без движения, не слизывая соленую слезу со своих губ, вновь и вновь слыша его слова и запоминая их навсегда. Вскоре она услышала звук мотоцикла.

Тогда она видела его в последний раз; несколько дней спустя она услышала, в первый раз, что Гарри мертв.

II

Таллис стала крошечным сконфуженным свидетелем ужасной потери. Дом превратился в могилу, холодную и гулкую. Отец сидел в одиночестве в дровяном сарае, сгорбившись и положив голову на руки. Так он проводил часы и дни. Иногда приходил Кости и садился рядом с ним, опираясь спиной о стену сарая и сложив руки; его губы незаметно двигались, как если бы он что-то говорил.

Гарри умер. Он не слишком часто бывал в семейном доме, хотя жил недалеко; его держали вдали споры с приемной матерью и еще кое-что, чего Таллис не понимала. Что-то связанное с войной, обожженным лицом, лесами — особенно Райхоупским — и призраками. Но что именно — тогда она не могла понять.

Дом стал каким-то неуютным. И когда ей исполнилось пять лет, она начала создавать тайные лагеря — не по годам ранняя деятельность для такой маленькой девочки.

Один из тайных лагерей находился в саду, на аллее, соединяющей два навеса с машинами; второй — на Лугу Камней Трактли; третий — в переплетении деревьев, главным образом ивы и ольхи, сгрудившихся на берегу ручья Виндбрук; и четвертый — любимый — на вершине холма Барроу-Хилл, в разрушенном загоне для овец, посреди земляных валов.

Каждый лагерь привлекал Таллис в разные времена года: летом она сидела и рисовала на Лугу Камней Трактли, но зимой, особенно в снег, шла на вершину Барроу-Хилла и, спрятавшись в укрытии, смотрела поверх Виндбрука на темное лицо Райхоупского леса.

В течение этих долгих месяцев она часто видела вдали Сломанного Парня; но он всегда ускользал, если она пыталась последовать за ним. Но изредка — всегда весной! — Таллис находила след зверя недалеко от дома или видела, как он, хромая, мелькает среди ближайших полей или перелесков.