Страница 6 из 19
Или вот еще:
Причем оды с такими мыслями Гавриил Романович не прятал в стол, а представлял государям. И потом удивлялся, что попадает в немилость… Однажды Александр I, уставший от подобных стихотворений, вызвал уже престарелого, давно находящегося в отставке Державина и строго, с угрозой в голосе объявил ему: «Россия не бедствует!»
Свое «увольнение от всех дел», формально по собственному желанию, а на деле вынужденное, шестидесятилетний «пенсионер» Державин переживал тяжело. Многие его стихотворения той поры переполнены печалью, обидой, ощущением брошенности. Хотя он и пытается найти хорошее в своем нынешнем положении. Наиболее показателен в этом отношении сонет «Задумчивость». Он начинается с полной безнадеги, но финал хоть и грустен, но светел.
А затем Державин пишет поэму «Евгению. Жизнь Званская». В форме послания знакомому священнику, автор рисует свою жизнь в усадьбе Званка, не упуская никаких мелочей. Получается очень живописно, заманчиво, вкусно. Хочется оказаться в этом доме, погулять по саду, отобедать… Наверняка священник, прочитав, поспешил в гости к поэту…
В свободное время, которого теперь было много, Державин пишет подробные «Записки» о своей жизни, «Рассуждения о лирической поэзии, или об оде», «Объяснения на сочинения Державина относительно темных мест, в них находящихся…», драмы, басни и, конечно, стихи. Од мы теперь почти не встретим, поэта все больше увлекает лирика. В том числе и любовная.
Гавриил Романович участвует в литературных собраниях, видит сожженную Москву и воспевает русскую победу в войне 1812 года. Он успевает увидеть рождение таланта Пушкина, о чем сам Пушкин оставил слегка ироническое, но и прочувствованное воспоминание… За три дня до смерти, в июле 1816 года, Державин пишет свое последнее стихотворение.
Есть мнение, что это начало большого произведения, и в финале, по своему обыкновению, Державин дал бы читателю надежду. А в таком виде эти несколько строк оставляют, конечно, жуткое ощущение.
Как страшно и величественно! Будто видишь песок на месте пирамид, слышишь полную тишину. Все пожралось жерлом вечности… И несмотря на полную безысходность, в стихотворении нет того ожесточения, с каким нередко покидают старики этот мир. Здесь – словно рассказ того, кто заглянул туда, далеко-далеко вперед, где уже ничего нет. Где все закончилось.
Стоит заметить, что эти строки были написаны в период, когда в русской литературе в моде были некоторая грусть, тема смерти. Но как «Река времен…» отличается от тех уютненьких элегий, жеманных баллад, что писали тогда Жуковский и другие поэты нового времени… Здесь уместно процитировать Гоголя: «Последние звуки Державина умолкнули, как умолкают последние звуки церковного органа, и поэзия наша по выходе из церкви очутилась вдруг на бале».
Закончить разговор о творчестве нашего героя хочется на светлой ноте.
У Державина, считающегося поэтом тяжеловесным, насупленным, очень много легких, веселых, игривых, иногда на грани приличия, стихотворений.
Дело в том, что в России, стране православной, строгих нравов, в то же время уважали и любили античную культуру – культуру, по сути, языческую. И под предлогом того, что подражаешь, скажем, Анакреонту (воспевавшему вино, чувственность), можно было публиковать стихи на очень пикантные темы… У Державина можно найти, например, такое:
А вот это стихотворение, «Цепочка», наверное, могут учить и читать современные молодые люди понравившимся девушкам, сопровождая чтением скромные, но со смыслом подарки. Уверен, сердце большинства девушек растает.
…Уже вскоре после смерти Державина о судьбе его творческого наследия было два полярных мнения. Пушкин, например, не раз публично выступавший за «уважение к преданию», в частном общении отзывался о своих предшественниках нередко более чем критически. Вот что он писал о Державине Антону Дельвигу:
По твоем отъезде перечел я Державина всего, и вот мое окончательное мнение: этот чудак не знал ни русской грамоты, ни духа русского языка – (вот почему он и ниже Ломоносова), – он не имел понятия ни о слоге, ни о гармонии – ни даже о правилах стихосложения. Вот почему он и должен бесить всякое разборчивое ухо. Он не только не выдерживает оды, но не может выдержать и строфы. Читая его, кажется, читаешь дурной, вольный перевод с какого-то чудесного подлинника. Ей-богу, его гений думал по-татарски – а русской грамоты не знал за недосугом. – И дальше: – Державин, со временем переведенный, изумит Европу, а мы из гордости народной не скажем всего, что мы знаем об нем (не говоря уж о его мастерстве). У Державина должно сохранить будет од восемь да несколько отрывков, а прочее сжечь.
Это мнение разделял и Гоголь, причем в статьях: «Он (Державин. – Р. С.) слишком повредил себе тем, что не сжег, по крайней мере, целой половины од своих».