Конгревова ракета

Все эти слова для одних могут служить показателем того, что Иван Аксаков был плохим славянофилом и не совсем патриотом, для других же – что умным и трезво видящим Россию человеком. Я склоняюсь к мнению вторых…

Почему я уделяю столько места войне западников и славянофилов?

В первую очередь, это уникальный факт в общественной истории. В ее ходе была создана параллельная правительственной линия развития государства… Дело в том, что правительство всячески старалось сохранить в России XVIII век. Его задачей было пресекать ростки инакомыслия и свободолюбия. Давило оно и западников, и в еще большей степени славянофилов (если бы их идеи воплотились в жизнь, государственное устройство России переменилось бы сильнее, чем при воплощении идей западников); удары, в том числе и физические, получал даже нечаянно становившийся проводником инакомыслия Фаддей Булгарин…

Но общество развивалось, спорило, воевало, рождало новые идеи, невзирая на запрещения и глухоту правительства. Оно развивалось уже независимо от государственных институтов своего времени, но с надеждой на будущие перемены. И именно в то время не законы и указы, а статьи и повести стали иметь больший вес… Впрочем, это очень точно выразил Герцен:

Война наша сильно занимала литературные салоны в Москве. Вообще, Москва входила тогда в ту эпоху возбужденности умственных интересов, когда литературные вопросы, за невозможностью политических, становятся вопросами жизни. Появление замечательной книги составляло событие, критики и антикритики читались и комментировались с тем вниманием, с которым, бывало, в Англии или во Франции следили за парламентскими прениями.

Такая ситуация продолжалась, все обостряясь, до 1917 года. Силы росли и крепли. Правительство на это предпочитало не обращать внимания. Время от времени, правда, заключало в тюрьмы и ссылало особенно громких смутьянов, закрывало газеты и журналы, надеясь такими мерами остановить процесс. А в 1917 году общество лопнуло, скинув и царя, и правительство, и прежнюю жизнь. Катастрофы наверняка можно было избежать, услышь власть сначала Пушкина и декабристов, потом западников и славянофилов, прочитав внимательно Чернышевского и Писарева, ответь на призывы Герцена к Александру II и так далее…

Сегодня ситуация в России очень напоминает ситуацию 1830–1840-х годов. Только вот какое существенное отличие: людей интеллектуальных, культурных вроде бы больше в десятки раз, но нет новых идей, нет как таковой и общественной жизни. В худшем случае, люди пребывают в сознательном отупении, а в лучшем – выплескивают свои личные мысли в разговорах или интернете, не желая никого слушать. («Все говорят, и никто не слушает», – сказал кто-то из классиков.)

У нас существуют наследники западников и славянофилов. Наследники западников – нынешние либералы – доходят в своих идеях до анархизма, считая каждое общественное дело, каждое заявление о себе государства проявлением тоталитаризма, утверждая, что все, в том числе и литература – частное дело. У наследников славянофилов и вовсе, кажется, мутится сознание – они сливают в одно Христа и Сталина, любые сомнения, даже выраженные в литературном произведении, считают ересью; среди них встречаются писатели, советующие читать лишь Евангелие…

Мы живем без новых идей, без новых задач, без потребности задуматься, как и ради чего живем. А что будет с Россией, это уж вопрос чуть ли не пошлый. К сожалению, нет людей, способных не просто заговорить об этом (заговаривают-то многие), а заставить себя слушать. Нет материалистов, которые бы горели, как идеалисты.

Да, Белинский прославлял Петра I, называл его реформы подвигом, что было ножом по сердцу славянофилам. Но существовала бы Россия, скажем, к 1720 году, когда вовсю шел раздел мира между Англией, Францией, Швецией, Испанией, Турцией, еще несколькими государствами, не успей Петр в какие-то несколько лет, жестоко и кроваво, сделать Россию империей? Может быть, и существовала бы в размере двух-трех современных областей где-нибудь между Волгой и Вяткой…

Стоит отметить, что и славянофилы, как и западники, были людьми европейской культуры, даже те, кто носил русскую народную одежду и ел русскую народную пищу. Кстати тут будет упомянуть и о том, что если допустить, что Белинский видел идеал в Европе (это, впрочем, опровергается и его статьями, и письмами), то чудом следует признать появление именно в его гнезде тех, кто вскоре наиболее полно и точно опишет жизнь России и русского народа. Тургенев, Григорович, Некрасов, Гончаров… Да и любил (как писателей, по крайней мере) Белинский не авторов разнообразных «Писем из-за границы», – можно сравнить, сколько он написал, скажем, о произведениях Боткина и сколько о произведениях Даля…

Да, нужно вернуться к литературной деятельности Белинского. Хотя это сложно, – как сложно найти рассуждения Белинского собственно о литературе, в чистом виде оценку того или иного стихотворения, рассказа, поэмы, повести.

В том-то, на мой взгляд, главное достоинство Белинского – сплетение в его статьях и литературы, и философии, и истории и так далее.

В ряде критических статей, – писал Герцен, – он кстати и некстати касается всего, везде верный своей ненависти к авторитетам, часто подымаясь до поэтического одушевления. Разбираемая книга служила ему по большей части материальной точкой отправления, на полдороге он бросал ее и впивался в какой-нибудь вопрос. Ему достаточен стих «Родные люди вот какие» в «Онегине», чтоб вызвать к суду семейную жизнь и разобрать до нитки отношения родства.

Позже Чернышевский развил этот метод, а Писарев довел его до совершенства, умудряясь на основе разбора текста говорить о таких темах, которые невозможно было в то время публично обсуждать. И цензура, как правило, не знала, к чему именно придраться: вроде бы критик пишет об уже опубликованной книге, но пишет так, что получается чистая проповедь революции…

Белинскому и его последователям ставят в вину то, что они уделяли основное внимание не художественной составляющей произведений, о которых писали, а содержанию, делая акцент на социальности. Но Белинский почти в каждой своей работе отмечал нечто подобное следующему:

…если произведение, претендующее принадлежать к области искусства, не заслуживает никакого внимания по выполнению, то оно не стоит никакого внимания и по намерению, как бы ни было оно похвально, потому что такое произведение уже нисколько не будет принадлежать к области искусства.

А вот более конкретное высказывание:

Г-н Полонский обладает в некоторой степени тем, что можно назвать чистым элементом поэзии и без чего никакие умные и глубокие мысли, никакая ученость не сделает человека поэтом. Но и одного этого также еще слишком мало, чтобы в наше время заставить говорить о себе как о поэте. Знаем, знаем, – скажут многие: нужно еще направление, нужны идеи!.. Так, господа, вы правы, но не вполне: главное и трудное дело состоит не в том, чтоб иметь направление и идеи, а в том, чтоб не выбор, не усилие, не стремление, а прежде всего сама натура поэта была непосредственным источником его направлений и его идей.

То есть, грубо говоря, Белинский проповедовал некий полезный талант. Талант, способный без видимого усилия, легко, свободно и сильно, выражать некие идеи. Авторское усилие в этом случае для Белинского становится тем же бессилием, «утомляющим, скоро наводящим скуку» (это уже из рецензии на один из романов Кукольника).

А вот как он высказался о романе (Белинский называл его повестью) Гончарова «Обыкновенная история» в письме Боткину от 17 марта 1847 года: «У Гончарова нет и признаков труда, работы; читая его, думаешь, что не читаешь, а слушаешь мастерской изустный рассказ». И далее – восклицание: «А какую пользу принесет она обществу!» Хотя как о человеке критик отзывался о Гончарове далеко не лестно…