Страница 3 из 16
В его памяти всплыло пророчество нищенки со светло-голубыми глазами, ледяной взгляд которых тогда взволновал его. После он много раз встречал ее в городе, как будто странная женщина следовала за ним по пятам…
«Ты веришь, и ты обманываешься. Ты не ищешь, но найдешь то, чего не искал».
Он должен снова повидать эту старуху и вытащить из нее остальные сведения. Пусть она сообщит ему все, что знает. Он должен узнать, что послужило причиной такого жестокого ареста Мари.
На этой мысли Ардуин резко прервал сам себя. Он что, с ума сошел? Мари де Сальвен мертва; он сам сжег ее заживо. Довольно с него этих страшных сказок на ночь и нелепых басен! И что ему делать с этой старой лживой бездельницей в лохмотьях? Все ее загадки служат одной-единственной цели: вытянуть побольше денег у простаков вроде него, которые имеют глупость обращать на нее внимание!
Но кто же эта женщина, та Мари де Сальвен, которая не могла быть Мари? Что это было: горячечное видение, что-то сверхъестественное или наказание? Или, может быть, миссия? Миссия, порученная ему из другого мира той, настоящей Мари де Сальвен?
Гнедой жеребец мессира д’Эстревера галопом ворвался на главную улицу Малетабля. Его бока были сплошь покрыты хлопьями пены, а взгляд был настолько дикий, будто жеребец только что видел всех демонов ада, пытающихся схватить его за копыта. Чтобы остановить и успокоить его, едва хватило совместных усилий троих взрослых мужчин.
Несмотря на то что жители деревни не проявляли особого рвения, не желая вмешиваться в дело, которое касалось старшего бальи шпаги, не пользующегося у них особой любовью, были устроены поиски в лесу и близлежащих полях. Старый деревенский священник решил, что мессир д’Эстревер, должно быть, упал со своего коня и теперь ранен. Несмотря на то что к нему никто не чувствовал симпатии, жители деревни рассудили, что, не придя на помощь, они рискуют навлечь на себя гнев весьма могущественного лица.
Останки Аделина д’Эстревера, которого кто-то сильно избил, а после этого зарезал, были найдены посреди лесной дороги, в четверти лье от деревни. Обувь и все ценное исчезло. Все быстро пришли к заключению, что мессир бальи имел несчастье повстречать шайку грабителей.
Со вздохом облегчения все тут же разошлись по домам, исключая разве что священника, который прочел несколько молитв, расстроенно приговаривая:
– Ах, какое несчастье! Он, конечно, был не особенно любезным господином, мир его душе, но встретить такую смерть…
1
Лес де Масл[11], ноябрь 1305 года
Избегая больших дорог, прячась в густом лесу, где деревья и многочисленные пни образовывали нечто вроде завесы, надежно скрывающей беглецов, две лошади медленно продвигались вперед. Красивый мерин[12] из Перша серой масти в яблоках, обладающий мирным характером, как и все подобные ему, старался приноравливать свой шаг с шагом кобылы, приученной идти иноходью. Ноги ее были спутаны так, чтобы замедлить шаги и не давать ей подпрыгивать, дабы не беспокоить всадницу. Новые седла, предназначенные специально для дам[13], оснащенные единственным – левым – стременем, представляли собой удобные кресла, водруженные на круп лошади. Управлять лошадью в таком седле всадница могла лишь с помощью пешего слуги.
Их окружали ночные шумы леса, которые сливались в монотонную мелодию, в которой опытное ухо могло бы уловить звуки, говорящие о приближении семьи волков и одинокого медведя, а также шум, с которым убегали те, кто не желал стать их добычей и чье спасение зависело лишь от проворства и быстроты ног. Но в тот вечер в лесу царил мир и покой. Лесные создания прятались от людских глаз, едва ощутив слабый запах приближающейся процессии.
Близилась ночь, заволакивая завесой темноты смутные силуэты путешественников. Вскоре вышла луна, которая, подобно церковному служке, освещала им ближайшие несколько шагов пути. Кобыла, обремененная тяжелой ношей и покрытая грязной попоной, на ходу бьющей ей по ногам и по животу, часто останавливалась и лишь после того, как натягивали поводья, с явной неохотой снова трогалась с места.
Наконец после долгих часов пути всадники достигли цели своего путешествия. Навстречу им из темноты появился смутный силуэт всадника. На крупном жеребце сидел человек, закутанный в монашеский плащ с низко надвинутым на лоб широким капюшоном. Всадник, которого никто сейчас не разглядел бы даже с десяти шагов, приблизился к кобыле и бесцеремонно стащил с нее груз, который упал с глухим звуком, эхом отозвавшимся в лесной тишине. Затем, еле слышно вздохнув, человек поправил на лошади попону.
Кобыла, удивленная странным звуком, с которым предмет упал с ее крупа, отбежала на несколько туазов и остановилась. Подъехавший всадник принялся разглядывать предмет. Затем спешился и рухнул на колени со вздохом невыразимого облегчения, больше похожим на хрип.
Несколько мгновений он разглядывал мертвое тело. К его величайшему удовлетворению, женщина с посиневшим лицом действительно отдала Богу душу.
2
Со времени своего ночного возвращения из Ножан-ле-Ротру Ардуин Венель-младший не мог успокоиться и был словно лев в клетке. Ничто не могло его развлечь. Ни мысли о том, что правосудие в отношении Адалина д’Эстревера наконец свершилось, ни радость пса Энея, для которого возвращение любимого хозяина, когда-то отобравшего его у грубого и жестокого кузнеца, стало настоящим праздником. Его не утешил даже более сдержанный, но такой же сердечный прием Бернадины – еще молодой женщины, вдовы палача. Бернадина не смогла бы найти работу в каком-нибудь другом месте, разве что скрыв, каким ремеслом занимался ее супруг, который, как она говорила, умер оттого, что «те, кто скребется в адские двери, постепенно забрали его жизнь». Однако эта достойная женщина не скрывала правды о своем покойном супруге по той уважительной причине, что «он был хорошим человеком, набожным, честным и работящим. Разве он виноват в том, что был вынужден унаследовать ту должность, которую занимали его отец и дед!».
Их ненавидели и презирали. Все без исключения испытывали страх перед ними – теми, чье ремесло состояло в том, чтобы по приказу суда убивать и подвергать пыткам. Их детей нигде не принимали, они не имели права ни останавливаться в тавернах, ни жить в городе, за исключением того места, где находился эшафот. Они были обязаны носить на одежде знак своей профессии – кусочек ткани в форме палки, чтобы все могли их узнать и отшатнуться подальше[14]. И в то же время их обхаживали, зачастую удваивая количество товара, который они, согласно старинному правилу, могли бесплатно взять из любой лавки[15]. Им увеличивали вознаграждение в зависимости от того, каким пыткам они подвергали свою жертву[16]. Церковь смотрела сквозь пальцы на отступления от правил в области брака, строжайше запрещенные всем остальным, прекрасно понимая, что жениться они могут только в своей среде и никакая девушка, даже из самого низшего сословия, не согласится стать женой палача. Ведь тогда на ее детей и всех их потомков ляжет то же самое позорное клеймо и они станут такими же изгоями общества. Каждый бальи или прево жил в постоянном беспокойстве, как бы исполнитель правосудия не оставил своего места, и предоставлял ценному работнику множество небольших привилегий. Тем более что, по правде говоря, желающих на эту должность, как правило, не находилось.
Так как у судей и знатных сеньоров сама мысль о том, чтобы исполнить вынесенный ими приговор, вызывала тошноту, печальная обязанность мучить и убивать по решению суда накладывалась на простых людей – например, на того, кто в городе позже всех женился. Это была единственная непочетная должность королевства – исполнитель высоких деяний, или мэтр Высокое Правосудие. Так стали называть людей, исполняющих эту работу, чтобы не употреблять оскорбительных названий[17], ранящих их самолюбие: палач, Сломай-Шею, Жан-Покойник или Жан-Переломай-Кости. Помимо этого, палач не имел права представать перед знатными персонами и даже перед королем, что служило еще одним доказательством нечеловеческих условий, в которых существовали люди этой профессии. Хлеб для него выпекался отдельно, и этот каравай булочник клал кверху дном, чтобы никто другой не взял его по ошибке. Хлеб крови и смерти. Это странно, но Венеля-младшего это совершенно не смущало, как до этого – его отца.
11
Сейчас он носит название «Маль».
12
Мерин – термин встречается еще в I тыс. н. э. Само слово отсылает нас к Венгрии, откуда пришел обычай кастрировать верховых лошадей, чтобы сделать их более послушными (см. Hongrie (фр.) – Венгрия, hongre (фр.) – мерин).
13
Речь идет о седле с поднятой головкой передней луки, которое давало возможность управлять лошадью только левой ногой. Известные сейчас приспособления, помогающие всаднице сохранять равновесие, были изобретены только в XVI в. Екатериной Медичи, искусной наездницей.
14
Форма этого кусочка цветной ткани могла быть разной в зависимости от региона, но чаще всего была в форме палки, символизирующей виселицу. Этот знак позволял остальным сразу узнать палача, что служило для тех источником постоянных унижений.
15
Согласно этому праву, палач мог взять у любого торговца столько товара, сколько может унести в руках.
16
Существовал скрупулезный учет каждой из пыток или видов казни.
17
Палачи ненавидели само это слово и в конце концов добились того, что всякий, кто его произнесет, наказывался большим штрафом.