Счастливый брак

Рискуя еще сильнее себя травмировать, он храбро потянулся вперед, чтобы поцеловать то место, которое манило его на протяжении многих часов, — гладкую и нежную ямку у нее на шее. Маргарет позволила ему устроиться там, вздрогнув, когда его еще теплые после кофе губы прижались к ее коже, и вместо десерта он слегка лизнул ее, попробовав на вкус. Она оттолкнула его подбородком, вызвав у Энрике новый прилив паники, но, как оказалось, для того, чтобы самой укусить его за нижнюю губу, а потом накрыть его рот своим. Своими тонкими руками она обнимала Энрике с такой удивительной силой, будто хотела проглотить целиком.

Даже для такого глубоко неуверенного в себе мужчины, как Энрике, это было ясным сигналом, что она его хочет. Хочет прямо сейчас. Кроме того, ему нужно было срочно что-то с собой сделать, по меньшей мере поправить кое-что у себя в штанах. Ему было уже по-настоящему больно, и он стал всерьез опасаться, что если немедленно не бросится в наступление или, наоборот, не покинет поля боя, то его наименее изученной и наиболее требовательной части тела будет нанесен не выдуманный, а вполне реальный ущерб. Он должен был продолжать, рискуя потерять все, чего он с таким трудом добился от этой красивой девушки, скрытого гения, неиссякаемого источника веселья и хорошего настроения, этого черноволосого, голубоглазого, молочно-белого сокровища, которое какой-нибудь романист, более великодушный к Энрике, чем сам Энрике был к своим персонажам, назвал бы оазисом в пустыне его одиночества.

Маргарет замерла возле его губ. Она смотрела на него выжидательно — по его догадкам, поскольку они были знакомы совсем недавно, она хотела, чтобы он что-то сказал. Ее чувства были для него закрытой книгой; он смог различить лишь два противоречивых сигнала: она желает всего, что он может ей дать, и она в равной степени готова и к шоку и к наслаждению.

Все это было для него уже чересчур. Не успев взвесить, стоит ли это говорить, Энрике услышал собственный шепот:

— Я боюсь.

Она кивнула, словно ждала именно этих слов.

— Я тоже, — шепнула она, будто то, чего они боялись, не зависело от них самих, а таилось где-то в темноте ночного Нью-Йорка.

— Чего ты боишься? — спросил Энрике. Он не мог понять, что в этой ситуации могло ее пугать. Он был по уши влюблен, и если бы она попросила его выпрыгнуть из окна, может, и не стал бы этого делать, но по крайней мере серьезно бы задумался.

— Ты знаешь, — сказала она, нахмурившись, словно он ее дразнил.

Что, черт возьми, она имеет в виду? Не секс? Она не может бояться секса: там все зависит от него; она такая нежная и красивая; все, что от нее требуется, — лежать, пока он, внимательно следя за тем, как она реагирует на его прикосновения, будет умело возбуждать ее и вместе с тем возбуждаться сам, стараясь при этом не пережать, чтобы их единение не закончилось, не успев начаться.

Множество раз он по всем правилам проделывал это с Сильвией, но только после нескольких позорных первых неудач. Что, если Маргарет окажется менее терпеливой? Что, если она никогда не простит его, когда поймет, что все, что она себе нафантазировала — что он страстный, уверенный и решительный, — все неправда? Не оттолкнет ли она его, когда узнает, что, несмотря на три с половиной года жизни с другой женщиной, в глубине души он все еще девственник?

— Я не знаю, — сказал он. — Я знаю, чего я боюсь, но понятия не имею, чего можешь бояться ты.

В ее голосе появились настороженность и раздражение:

— Нет, знаешь… Я боюсь того же, чего и все.

Энрике рассмеялся. Собственная непробиваемая тупость показалась ему смешной.

— А чего такого, черт возьми, боятся все?

Маргарет скривилась, словно он ее больно уколол.

— Ну… — Она замялась. — А ты чего боишься?

Ему хотелось сказать: «Что мой пенис не сработает или сработает слишком быстро», — но он не был готов к такой откровенности.

— Э-э… Что, я первый? — тянул он.

Теперь рассмеялась Маргарет.

— Да. Сначала ты скажи.

— Что я тебе не понравлюсь… ну, ты понимаешь… — И, сгорая от смущения, он кивнул в ту сторону Г-образной студии, которую почти полностью занимала кровать.

Маргарет недоуменно моргнула. Не один и не два, а целых три раза, будто ее мозг был кассовым аппаратом, в котором чек застрял как раз на его словах.

— Ты имеешь в виду… — на ее лицо отразилось сомнение, — секс?

Видимо, мысль о такой возможности вообще не приходила ей в голову, и Энрике понял, что серьезно ошибся, вообще заговорив об этом, да еще так открыто.

— Почему? — требовательно спросила она, как обычно резко переходя от тактичного участия к холодному сарказму.

— Разве в тебе есть что-то отталкивающее? — сказала она и, кажется, тут же пожалела о своей резкости. — В твоем поцелуе не было ничего неприятного, — добавила она и, надеясь окончательно смягчить удар, поцеловала Энрике, надолго прижалась к его губам и довольно хмыкнула, оторвавшись от них. — Что страшного в том, чтобы отправиться в постель? — продолжила Маргарет.

Она постаралась скрыть шок и смятение, но презрение, успевшее промелькнуть на ее лице, испугало Энрике. Он лихорадочно придумывал, что бы соврать. То, что получилось, парадоксальным образом совпадало с его истинными чувствами.

— Я так нервничаю из-за того, что это наш первый раз, и я так влюблен в тебя, что боюсь, что у меня не будет эрекции, и ты меня прогонишь, и я никогда тебя не увижу, и это будет… — его голос дрогнул, — просто ужасно.

Как он и боялся, она побледнела. По-видимому, такой кошмар никогда не приходил ей в голову. На лице Маргарет читались удивление и разочарование. Всего несколько часов назад она превозносила его за мужественность, за то, что в ее глазах он был мужчиной среди мальчишек, и вот, пожалуйста, он громко и во всеуслышание признает, что он — что ж, для этого есть отличное определение, емкое и точное, — что он импотент. Энрике заглянул Маргарет в глаза и понял, что совершил роковую ошибку.

— Пожалуй, я лучше пойду, — сгорая от стыда, пробормотал он, глядя в пол.

Не успел он договорить, как Маргарет уже была на нем. Она прижималась к нему, целовала его шею, губы, правое веко, которое он успел прикрыть, избежав слепоты, поднялась ко лбу, потом спустилась к левому глазу, прошлась по левой щеке и снова приникла к губам, а потом прошептала ему рот в рот, обдав горячим дыханием:

— Ты вовсе не обязан это говорить.

Ее глаза, огромные и выразительные, были так близко, что Энрике уже не понимал, где он, а где она: обращаясь к ней, он ощущал ее и себя единым существом с общими мыслями.

— Но это правда, — сказал он. Было бы ужасно никогда больше не увидеть ее, подумал он. Энрике не знал, сказал он это вслух или нет, и на всякий случай повторил: — Было бы ужасно больше никогда тебя не увидеть.

— Ты будешь меня видеть, — прошептала она и яростно его поцеловала, а потом, нырнув вниз, укусила за шею с такой силой, что он чуть не вскрикнул. Маргарет вновь появилась в его поле зрения, чтобы сказать:

— Прошу тебя об одном. Никогда не говори этого, если ты не уверен. По-настоящему не уверен.

Тело Энрике ликовало, но в голове царила путаница.

— Не понял, — вырвалось у него. Он просто не мог думать, когда ее глаза были так близко.

— Мы будем встречаться. Об этом не волнуйся. И не волнуйся по поводу секса. Но никогда не говори этого, — она подчеркнула слово с презрением, которого импотенция безусловно заслуживала, — пока не будешь уверен.

Безнадежно запутавшийся Энрике ошеломленно переспросил:

— Ты не хочешь, чтобы я говорил, что я импотент, пока я окончательно не стану импотентом?

За всю ночь она ни разу не смеялась ни над одной из его шуток; этим наивным и честным вопросом он набрал сразу несколько очков. Откинув голову назад, она хохотала, обнажив неровные зубы и нежную шею, с трудом выдавливая в промежутках:

— Нет… нет… о, нет… — Наконец, облегченно вздохнув, она снова покрыла его губы легкими поцелуями, в промежутках шепча: — Не говори, что ты любишь меня, если ты по-настоящему не уверен.