Страница 12 из 75
Он спрыгнул с кровати, подошел к балкону и увидел звездное небо.
— Бах! Бах! — снова загрохотало, как гром. «Уж не налет ли?» — подумал Максим и, прислушавшись, явственно услышал гул самолетов и стрельбу зениток. «Очевидно, бомбят город», — он стал в проем двери. Гул самолетов стихал, удалялся. Скоро и стрельба прекратилась. «Видимо, отогнали, — подумал Максим и снова лег на кровать. — Надо что-то делать… Если завтра не уеду на пассажирском — влезу в товарняк или уйду пешком…»
Утром он пошел в город, чтоб купить на дорогу продуктов, но длинные очереди его отпугнули. «Наверное, и у нас то же самое… Как там Ольга с малышами?..» Опять заныло сердце, как бы подгоняя его с отъездом. Зашел в пустующий спортивный магазин, выбрал рюкзак и, вернувшись в дом отдыха, выпросил на три дня сухой паек.
Сложив в рюкзак хлеб, колбасу, сыр и консервы, засунул туда плащ, вязаную фуфайку, а все остальное запер в чемодан, отнес в камеру хранения и ушел на вокзал.
Потолкавшись на платформе, он по тормозным отсекам перебрался на третий путь, где стоял товарный состав с дымящим паровозом. У одного вагона он заметил двери без пломбы. Осторожно откинул щеколду, отодвинул дверь. Вагон был забит тюками с хлопком. Оставался лишь небольшой проход, очевидно, для вентиляции. Максим легко подтянулся на руках, проскользнул в щель и осторожно задвинул дверь. Ощупью забрался под потолок и растянулся на мягкой постели…
Ночью стало душно. Он распорол тюк, закрывавший окно, выбрал из него половину хлопка, слегка приоткрыл железную заслонку. Пахнуло свежестью. Поезд притормозил, приближались к станции. Припав к заслонке, Максим увидел надпись на хорошо освещенном здании вокзала: «Ростов».
Поезд остановился. Максим прикрыл окно, послышались шаги и голоса. У вагона остановились какие-то люди.
— Смотри, Омельченко, этот вагон без пломбы и дверь не закрыта. Может, обворовали?
— А тебе шо за забота? Накинь щеколду и айда дальше. Нехай в Москве разбираются.
Звякнула щеколда. Люди ушли. «Заперли меня. Ну, черт с ними. В крайнем случае — в окно вылезу. Хорошо, что везут в Москву…»
На пятые сутки ночью поезд из Сочи остановился в Москве. Максим понял это по крику около его вагона.
— Эй, патруль! Шагайте сюда — здесь вагон без пломбы. Может, прячутся дезертиры.
Послышались гулкие шаги, и дверь, лязгнув, откатилась.
— Кто прячется — выходи! — закричал грубый голос.
Максим, держа в руке рюкзак, спустился по тюкам, прыгнул наземь.
Его привели к военному коменданту.
— Документы имеются? — строго спросил тот.
— Вот, пожалуйста, — протянул Максим.
— Инженер Клейменов? — переспросил комендант, с недоверием оглядывая задержанного, заросшего густой щетиной. — Вы что же это, гражданин Клейменов, от призыва уклоняетесь?
— Не уклоняюсь, а пробираюсь из Сочи на Урал… Билет достать невозможно…
Комендант усмехнулся в усы:
— Посадить в камеру, а днем отправить на сборный.
Максим понял, что здесь ничего не докажешь, и покорно пошел с патрулем…
На сборном пункте в Лефортово, в старинном казарменном доме, обнесенном забором, было много новобранцев. Молодые парни, лежа на траве, дожидались своей очереди, другие, постарше, громко крича, переговаривались через забор с родными.
Максима патруль сдал дежурному под расписку, и тот сразу же повел его на комиссию, заседавшую в большой комнате.
Ему приказали раздеться. Сидевший за большим столом пожилой человек в белом халате, очевидно главный врач, взглянул на него с прищуром:
— Жалобы есть?
— По линии медицины — нет.
— Пишите: годен! — сказал главный врач и наклонился к военному в очках, сидевшему рядом. — Парень здоровенный! Может, в артиллерию?
— Пожалуй… Дайте-ка мне документы.
Ему подвинули документы Клейменова.
— Вы инженер?
— Да. Работал в Зеленогорске на тракторном. Делал гусеничные тягачи.
— Для пушек?
— Да.
— Плохие тягачи делали. Плохие! — поморщился военный. — Трактором управлять умеете?
— А как же, могу.
— А танком?
— Не знаю… Танки только собирались делать.
— Только собирались, — недовольно фыркнул военный. — Надо было давно сообразить…
— Так куда же его? — спросил писарь с конца стола.
— В танковые войска! — нахмурясь, сказал военный. — Пусть повоюет, инженер… Это пойдет на пользу…
Максима остригли наголо, сгоняли в баню, одели в военную форму и вместе с другими призывниками отправили в казарму.
В пятницу, на шестой день войны, по цехам Зеленогорского тракторного ходила важная комиссия из Москвы, сопровождаемая директором завода Шубовым, главным инженером Спириным и секретарями обкома партии Сарычевым и Усовым.
Рабочие опознали среди приехавших наркома Парышева — седого человека с черными бровями — остальные были им не знакомы.
В комиссии выделялся своей живостью и любопытством самый маленький из всех, черноволосый и чернобровый человек с орлиным носом и жгучими глазами. В сапогах, в гимнастерке защитного цвета, он все время вырывался вперед и, вскидывая голову с густой шевелюрой, задавал вопросы долговязому, худому, раздражительному Шубову.
Если ответ не удовлетворял его, он тотчас обращался к наркому, словно они были друзья или равные по должности. Секретари обкома были рядом, но почти не вступали в разговор.
Следом за ними шел молодой военный в фуражке, из-под которой озабоченно смотрели карие блестящие глаза. С ним рядом шли главный инженер и главный технолог.
Члены комиссии и сопровождающие их лица обошли весь завод и, отказавшись от обеда, вместе с секретарями обкома уехали в город. После беседы с первым секретарем Сарычевым их пригласили обедать и тотчас увезли на аэродром, где дожидался самолет, на котором они прилетели.
Это была правительственная комиссия, прилетевшая с особым заданием. Помимо наркома Парышева в нее входили: директор Ленинского завода Васин — маленький, чернявый и шустрый человек, и молодой военный — главный конструктор Колбин, один из создателей тяжелого танка КВ, и заместитель наркома строительства, тучный, молчаливый человек, — Самсонов.
Им было поручено осмотреть Зеленогорский тракторный и определить, можно ли его приспособить для массового производства тяжелых танков. Комиссия должна была доложить, сколько времени займет демонтаж оборудования Ленинского завода, перевозка его и многотысячного коллектива рабочих и специалистов на Урал, а также установка оборудования на новом месте и налаживание массового производства.
Всю дорогу в самолете члены комиссии с карандашами в руках делали прикидки, подсчеты, вычисления…
— Выходит, эвакуация и становление производства займет не меньше трех месяцев? — спросил Парышев.
— Раньше не уложиться, — подтвердил Колбин. — Да еще могут в дороге разбомбить…
— И за эти три месяца мы не выпустим ни одного танка, — сердито скривил губы Васин. — Я считаю, что завод должен продолжать работу в Северограде.
— Но ведь его могут разбомбить, — высказал сомнение Колбин.
— Попросим усилить зенитную оборону.
— В спокойной обстановке на Урале мы сможем быстро наверстать упущенное, — настаивал Колбин.
— Через три месяца? — приподнял густые брови Парышев. — Немцы как раз и рассчитывают на нашу медлительность. А чтоб их остановить — нужны танки. И не через три месяца, а именно сейчас! Ведь каждая ваша машина стоит пяти немецких танков.
— Да, военные говорят так, — согласился Колбин, и на его строгом лице мелькнула улыбка гордости.
— Завод должен работать и днем и ночью, все время наращивая темпы, — решительно сказал нарком. — Иначе мы не спасем Северограда.
Оба взглянули на суровое лицо наркома и поняли: он твердо решил пока не перевозить североградцев.
— Но как же мы будем организовывать производство на Урале без нашего оборудования? — спросил Колбин.