Страница 7 из 21
Жанна не стала дожиться второго приказа и, поблагодарив Сибиллу легким поклоном, отправилась далее гулять по саду.
Она поднялась на самый верх утеса, что возвышался над островом. Там стояла удивительно красоты беседка, увитая алыми розами. Какая-то неземная музыка, кажется, пронизывала весь воздух. Но музыкантов не было, а музыка рождалась прямо на ее глазах и наполняла собой все это голубое пространство, теперь лежащее у ее ног. Она закрыла глаза и начала в такт этой музыке танцевать внутри беседки, вдыхая божественный аромат роз и каких-то неведомых ей растений растущих по склону утеса. Солнечные лучи мягко касались ее лица, пробегая по нему и гладя ее загорелую, обветренную мордашку. Зеленые черевички неслышно ступали по полу сделанному из белоснежного мрамора. Счастье опять начало наполнять ее до краев, отодвигая вглубь то темное, что пришло там в саду. Пропал нестерпимый жар костра и запах паленых волос. Растаял нехороший осадок от рассказа Сибиллы и едкий, как кислота, сарказм в ее подковырках и намеках. Пение птиц и журчание ручьев успокаивали ее. Мерный шум этой большой воды, которую здесь называли море, как бы защищал ее от всех невзгод своей мощью и постоянством. Жанна раскрыла глаза и вздрогнула. Прямо перед ней стоял галантный кавалер в платье незнакомого ей покроя. Однако она поняла стразу, что такое носят только избранные. Кружевные манжеты и воротник нежно-кремового цвета только оттеняли глубину темно-синего цвета его бархата, в тон его глазам. Он смотрел на нее с улыбкой, немного склонив голову в сторону. За его спиной солнце клонилось к закату и по этому казалось, что вокруг его головы светится нимб. Жанна за этот день уже научилась не удивляться ничему. Кроме того, она поняла, что те, кто принес ее суда, ее покровители – Богиня Леса и странный монах, пользуются среди обитателей этого острова непререкаемым авторитетом и всеобщей любовью. Это было видно из всего, даже из рассказа Сибиллы, которая, хотя и завидовала ее госпоже, но любила ее беззаветно, и это сквозило во всех ее словах. Поэтому Жанна не испугалась, а только растерялась, настолько неожиданно и незаметно подошел к ней незнакомец.
– Это арфа. Эолова арфа. На ней играет Бог ветров Эол. А проще ветер, – Отвечая на ее мысли, сказал незнакомец, – А меня зовут Гуляй. Я давний знакомец твой учительницы. Настолько давний, что помню ее, такой, как ты сейчас. Только босоногой и с веснушками на носу, – Он негромко засмеялся, и Жанна окончательно успокоилась.
Так мог смеяться только очень хороший человек и очень добрый.
Гуляй рассмеялся во весь голос.
– Правильно. Ешь пироги с грибами и держи язык за зубами. Это тебе Малка говорила? Нет. Забывать стала свои прибаутки. А ты молодец. Сказали молчать, ты и молчи. Пойдем. Поговорим о чем другом. Остров нравиться тебе?
– Да, – Сразу ответила девочка, – Красивый такой, я таким Ирий представляла.
– Волховиня, из лесных весталок старой Веры, – Сразу отметил, услышав слово Ирий, Гуляй. Вслух же сказал, – Ты малыш больше слово Ирий не говори, не принято так теперь. Говори – Рай. Хорошо.
– Хорошо, – Согласилась Жанна, – Но все равно пусть будет Рай. Здесь птицы такие, цветы, растения диковинные. Дамы красивые такие и…, – Она замялась.
– И господа, – Закончил за нее дядька, – Вон еще один поспешает. Сейчас мне бока намнет. Микулица! Ты не ее ищешь? Здесь она. Можно сказать под опекой и присмотром.
– От тебя опека, – Буркнул монах, – Бабник! Пойдем Жанна, Мари зовет, надо ванну принять, переодеться и к столу. Бабник, – Еще раз недовольно буркнул он в сторону Гуляя.
Жанна еле поспевала за широким шагом монаха. Она опять отметила, что назвать его монахом теперь было трудно. Ее крестный как-то сразу помолодел, плечи развернулись, и теперь в них чувствовалась недюжинная сила. Под шелковым камзолом перекатывались мышцы, распиравшее чуть тесноватое платье. Серебряные пряжки и серебряный обруч, охватывающий черные, как смоль, кудри Микулицы только подчеркивали глубокую черноту и волос и одеяния черноризца. За узорчатым поясом были заткнуты тяжелая плеть семихвостка и стальной кинжал, впору было назвать его мечом. Да и плеть, если ей стегнуть с его силой, легко могла преломить не то что руку или копье, но и стальной клинок. Он легко хлопнул по входной двери терема, и та распахнулась, чуть не сбив неповоротливого слугу. Посреди горницы сидела Мария, расчесывая огненные косы.
– Ну что, гулены, пришли? К ужину готовы? Нет!
– Малка… Мари. Тьфу ты. Скажи этому кобелю, что я ему ноги переломаю.
– Ты чего Микулица? Гуляй он ведь не со зла. Он ее пальцем не тронет. Уж не ревнуешь ли ты затворник? – И она залилась своим переливчатым смехом, – Угомонись старый, все в порядке. Пойди, умойся, пойдем к столу. Я скажу ему, скажу. Не дело бессмертному к смертной ученице приставать. Иди Микулица, охолони. Мы тебя в зале будем ждать. Иди медведь, я-то разденусь, а ей стыдно еще. Нам ванну принять надо. Иди.
Микулица вышел, бурча что-то под нос. Малка скинула халат, дала знак служанкам раздеть Жанну и бросилась в ароматную розовую пену бассейна. Кожа ее цвета персика, почти сливалась с цветом пены.
– Афродита вышла из пены, – Вдруг вспомнила Жанна слова Сибиллы, – Нет, ты не Афродита. Вот она Афродита, – Смотря во все глаза на великолепную Малку, подумала она и, скинув одежду, бросилась в бассейн. Хотя бы быть рядом с Богиней.
После совета у Раймона и возвращения всех по домам вроде ничего не изменилось в этом мире, но у всех тех Совершенных, кто побывал на острове, залегла сумрачная складка на лбу. Что там им рассказала Малка? О чем совещались Посвященные? Так и осталось тайной. Только в новом веке каждый из них определил после этого свое место и свою долю. Не много радостного было в словах Сиятельной, судя по тому, как разлетались приглашенные. Даже старец Гасан почесав свою седую бороду, шепнул в ухо Малке.
– Знаешь, Мари, я тут подумал, ведь ты крест поставила на всех моих стараниях. Уж как я собирал, собирал их в один кулак. Даже название им дал Румский султанат-мировой властитель, а теперь понимаю, все надо рушить. Пойдет гниль по большому куску, не сохранишь. Правильно ты сказала. Мы, как крупинки соли на куске мяса. Там где соль, там гниль не идет. Потому будем рубить кусок на мелкие части, и каждый свою часть сохранить пытаться. Умна ты дочка, не в пример некоторым Совершенным, кои только о себе думают. Не отсидеться им ни за стенами высокими, ни за просторами океанскими, ни, как мне, на вершинах поднебесных. Пойду. Пойду, есть у меня среди кайов, племени дикого, не порченного, вождь один – Османом прозывается. Пойду к нему ассасинов переводить, ему править тем, что сохранять буду….Забегай, рад буду всегда. Ученицу свою приводи, гляди, и я ей, чем сгожусь. Больно долю, ты ей тяжелую уготовила. Ну, да то твои мысли. Ты у нас одна узелки завязываешь, развязываешь, а мы все свои ниточки в чужие руки отдали. Прощай не говорю. До свидания скорого. – Он поцеловал Малку и пропал.
Подошел попрощаться Роллан, как всегда в коричневой рясе с капюшоном из суровой домотканой ткани, подпоясанной вервием. В этот раз капюшон был откинут, и он прямо смотрел на остающуюся Малку, и ее ученицу. Малка обняла Мастера. Он повернулся к Жанне. Но та вдруг непроизвольно отшатнулась, прикрывшись рукой.
– Костром пахнет, – Вырвалось у нее.
– Костром говоришь? – Нехорошо усмехнулся Роллан, но тут же осекся под тяжелым взглядом Микулицы.
– Костром, – За ученицу уточнила Малка, – Ты бы убавил пыл, – Двусмысленно продолжила она.
– Не нам Господи, не нам, но имени Твоему дай славу! – Как щитом попытался прикрыться Роллан старым девизом тамплиеров.
– Бог святая Любовь, – Тоже девизом братьев Храма парировала Малка, – Угомонись брат. Жар нестерпимый от костров твоей инквизиции. Люди стонут. Малышка ведь что увидела, как ты апостольских братьев на костры посылаешь. А они братья нам, что Сегарелли, что Дольчино. А уж Каттанео оба, сестра и брат, так те вообще Посвященные, разве только, что бессмертными не станут, особенно Маргарита.