Страница 3 из 4
– Они просто завидуют тебе, – прошептал он мне в ответ, и его губы скользнули по моим волосам. – Их можно понять, ведь ты – это ты.
– Хотелось бы знать, что ты имеешь в виду! – Я улыбнулась, и тут же вздрогнула от вспышки фотоаппарата. Фотосессия началась. Грациозная Габриэль заранее продумала, как именно мы должны предстать. В дверях ее дома четыре роскошно одетых человека, чуть повернувшись, чуть выставив ногу вперед – мы это даже отрепетировали. Мужчины по краям, рядом со мной Андре, рядом с Габриэль – Марко. Охранники – чуть поодаль. Контрастные цвета нашей одежды сочетались. Мы не выглядели так, словно одевались в одном магазине из одной коллекции, но смотрелись вместе как картинка из глянцевого журнала. Респектабельная семья аристократов на пороге своей парижской резиденции.
– Вы сделаете заявление? – закричал кто-то из толпы, и Габриэль подняла руку. Охранник тут же подал ей микрофон.
– Сегодня я хотела бы обратиться к прессе с заявлением… нет, с просьбой – порадоваться вместе с нами, – Габриэль откашлялась и замолчала на секунду. Она произнесла слово «просьба» так, словно подала руку сидящему на улице попрошайке. Габриэль приравняла себя к толпе журналистов, но этот жест только еще больше обозначил гигантскую дистанцию между ними. Журналисты молчали. – Нам часто приходится выбирать между доводами разума и зовом сердца. Это наша жизнь, однако мы не всегда в полной мере можем воспользоваться щедрым даром, который именуется свободой воли. Нарушая правила, мы доказываем, что мы люди. Сегодня же тот редкий случай, когда выбор сердца полностью одобрен разумом. А безумие юности останется в памяти как пикантный эпизод, о котором не расскажешь внукам, но который будет помниться.
– Вы о ночных фотографиях в окне? – спросил кто-то, и по толпе репортеров пронеслась волна незлого смеха. Я покраснела. Я уже слышала эту речь – Габриэль репетировала ее перед зеркалом. Мать Андре хотела, чтобы я тоже выступила и сказала хоть что-то, но я знала, что онемею и не смогу выдавить из себя ни слова или, что будет еще хуже, скажу что-нибудь не то – что-то, что рассорит семью Де Моро с прессой еще больше. В итоге было решено, что все нужные слова со свойственным ей тактом скажет Габриэль. Андре возражал, он вообще не хотел идти на конференцию. Забавно, как двое людей, ради которых всё затевалось, не желали в этом участвовать.
– Я говорю о любви, – продолжила Габриэль. – Итак, позвольте представить вам невесту… – Габриэль сделала паузу, чтобы изумленный шепот толпы пронесся поверх нее, закрутился в воздухе и улетел гелиевым воздушным шариком в небо, далеко-далеко, – … невесту моего сына Андре Робена, графа Де Моро, мадемуазель Дарью Синица. Даша, прошу тебя… – и она чуть подтолкнула меня вперед.
– Поздравляем! Ничего себе! Покажите кольцо! – Толпа кричала, и я с трудом разбирала слова, отделяла один вопрос от другого. Их потрясение и шок были ничем в сравнении с тем, что испытывала в этот момент я. Реальность ли это? Мне хотелось убежать в сад и ущипнуть себя за щеку. Невеста графа? Это было чем-то странным и одновременно смешным. Вспоминалась песенка из фильма «Д’Артаньян и три мушкетера»: «Невеста графа де Ла Фер становится женой…» В голове не осталось ничего, кроме этой незатейливой мелодии. Между тем я непроизвольно дергалась от каждой вспышки и рефлекторно порывалась закрыться от яркого света ладонью. Андре приобнял меня чуть крепче.
– Как давно вы знакомы?
– Когда вы приняли это решение? Не в том ли доме, где вы и она…
– Проявите уважение к семье, – вышел вперед Марко, и гадкий журналист, тонкий, жилистый и пронырливый, как червяк, отодвинулся от нас подальше. Я была в панике, Андре же снова держал меня под руку, с силой сжимая предплечье. Его стальная хватка отрезвляла. Я вдруг подумала, что предпочла бы сейчас, чтобы Андре сделал со мной что-то совершенно возмутительное, чтобы он взял меня на площади того нудистского города, о котором он рассказывал, связав меня; чтобы я кричала, а люди смотрели бы на нас, чтобы мои беспомощность и стыд перемешались с возбуждением и желанием. Без этих секретных ингредиентов беспомощность и стыд были невыносимыми. Я стояла, зная, что журналисты правы, что я вовсе не стою их уважения. Я спятившая любовница, которая хочет, чтобы ее трахнули посреди улицы. Будущая графиня Де Моро.
– Уважение – непростая штука. Мы все хотим его по отношению к себе, – сказал Андре, – Я, конечно, понимаю, что в вашем случае уважение к частной жизни – это благодетель, мешающая успешному бизнесу. Но давайте договоримся сразу: мы не станем обсуждать нашу с моей невестой личную жизнь, свидетелями которой вы сделали весь мир.
– Кто сделал те фотографии? Вы были в курсе, что вас снимали? Вам нравятся такие вещи?
– Это возмутительно! – выкрикнул Марко.
– А что вы скажете, господин Робен? – Конференция набирала градус. Я боялась даже подумать о том, что появится в завтрашних газетах. – Почему за вас всё время отвечает ваш брат?
– Я поясню, – вышел Андре, но его тут же перекрыла мать.
– Этого мы не знаем, – вмешалась Габриэль, отвечая на вопрос об авторе снимков. – И собираемся требовать компенсации от журнала. Порочить честное имя графа Де Моро и его невесты – это преступление.
– Когда назначена свадьба? – крикнула девушка с краю, держащая в руке огромный пушистый микрофон, напомнивший мне мультяшных «Смешариков».
– Дата будет объявлена позднее, – сказал Марк.
– Правда ли, что вы возражали против этого брака? Из какой семьи ваша невеста?
– Позвольте ответить по порядку. Повторите вопрос, – замедляя ритмику, переспросила Габриэль.
– Из какой семьи происходит ваша невеста. Она – не дворянка?
– Эта информация будет опубликована позднее. Семья Де Моро принадлежит к демократичной и толерантной части французского общества, – ответила Габриэль.
– Не потому ли вы так толерантны, что ваш сын чуть не убил мать этой девушки на операционном столе? – спросил тот же гадкий журналист-червяк.
– Оставьте мою мать в покое! – воскликнула я. – Она проходит лечение в Москве и выздоравливает!
– Вы увезли ее из Франции в Москву? – с интересом воскликнул червяк. Я чувствовала, что мои слова могут быть истолкованы превратно, но не могла остановиться.
– Андре никогда ей не вредил, она никогда не была на его операционном столе, вы слышите? – Я говорила негромко, но вполне внятно и чётко.
– Если так, почему вы отправили ее в Москву? – продолжал добивать меня червяк. Я запнулась, не зная, как ответить на этот вопрос. Конечно, я отправила ее не потому, что ей угрожал Андре. Да, я была против того, чтобы мама делала пластическую операцию, я хотела, чтобы она смирилась с тем, что ей уже не придется играть Снегурочек и Джульетт. Нужно уметь стареть с достоинством, как это делает, к примеру, Габриэль. Они с моей мамой почти ровесницы: и та и другая вплотную подошли к шестидесяти годам. Обе когда-то были так хороши, что у мужчин в их присутствии захватывало дух. Лица обеих несли отпечаток пережитых лет, и в этом было своеобразное очарование, нечто неуловимое, когда понимаешь, что вместе с годами, унесшими с собой что-то внешнее, пришло что-то внутреннее, куда более ценное. Мама гонялась за призраками. В двадцать пять она мечтала выглядеть на двадцать, в тридцать пять – тоже. После она хватала дракона за хвост, рискуя жизнью и карьерой, и немножечко – мной. Габриэль была красивой женщиной в возрасте, мама была молодящейся, но больной женщиной, она билась с диабетом. Кто-то из великих сказал, что красота – это здоровье, ничего больше. Теперь я его понимала.
– Дашину маму призвали на родину дела, – вставила Габриэль, и я чуть было не расхохоталась и не испортила эффект от этой умелой и продуманной лжи. Призвали дела? О нет, просто сложно объяснить этим журналистам, и в особенности этому червяку, что на мою маму было совершено покушение, что на меня оно тоже было совершено – дважды. Меня пытались поджечь, застрелить, ведь за мной по пятам ходила маниакальная невеста другого графа, стоящего по правую руку от великолепной Габриэль. Семейные ценности – это нечто особенное для нас, мы – не такие, как все, у нас тут голубой кровью все ступени залиты. И где-то там, в тишине библиотеки, среди оригинальных полотен модернистов исчезли следы моего жениха Сережи Варламова. Мою маму привели на родину дела и желание выжить, моя мама в коме, она ничего не может ни рассказать, ни оспорить.