Не вошедшее в сборники

— Почему бы и нет, — говорит Солли. — По-моему, все эти городишки примерно одинаковые.

Что ж, со стороны наверняка показалось бы, что я, как чичероне и персональный проводник, не ударил в Чикаго лицом в грязь: в этой Столице-на-озере предусмотрено кое-что для того, чтобы не дать гостям из провинции погрузиться в сон после вечернего отбоя. Но мой уроженец пампасов был не похож на прочих визитеров. Я водил его по театрам, катал на автомобилях и яхтах, потчевал ужинами с шампанским и пускал в ход все маленькие изобретения, которые так скрашивают серую будничную жизнь, однако ничто не помогало. Солли грустнел день ото дня. Я стал опасаться за обещанное мне жалованье и понял, что пора разыгрывать свою главную козырную карту. Тогда я завел с ним разговор о Нью-Йорке и сообщил ему, что все западные города не больше чем подступы к этому гигантскому парку аттракционов для скучающих дервишей.

Купив билеты, я не нашел Солли. К тому времени я уже изучил его привычки и через пару часов отыскал его в седельной лавке. У них там были кое-какие нововведения по части подпруг и стремян, позаимствованные у канадской конной полиции, и Солли так заинтересовался ими, что выглядел почти примиренным с жизнью. Он оставил продавцу около девятисот долларов.

На станции я дал телеграмму одному своему знакомому, владельцу табачного магазинчика в Нью-Йорке, с просьбой встретить меня у переправы на Двадцать Третьей улице со списком всех седельных лавок в городе. Я хотел знать, где мне искать Солли, если он снова потеряется.

Теперь я поведаю вам, что случилось в Нью-Йорке. Я сказал себе: «Друг Шиферезада, ты просто обязан сделать так, чтобы Багдад порадовал взор твоего султана печального образа, иначе тебя ждет удавка». Но я ни минуты не сомневался в успехе.

Мы начали с обыкновенных зрелищ. Я показал ему конку на Бродвее и паромы на Стейтен-Айленде. А дальше развлечения пошли косяком, и я никогда не забывал приберечь напоследок что-нибудь поэффектней.

На третьи сутки он выглядел как коллективный портрет пяти тысяч сироток, опоздавших на пароход в день благотворительного пикника, а я каждые два часа закладывал за воротник, стараясь придумать, как же мне угодить ему и заработать наконец свою тысячу. Он засыпал, глядя на Бруклинский мост; он игнорировал небоскребы, словно в них было не больше четырех этажей; а чтобы разбудить его на самом веселом водевиле в городе, понадобились усилия трех капельдинеров.

Однажды я подумал, что зацепил его. Как-то утром, пока он еще не проснулся, я надел на него манжеты, а вечером потащил в танцзал одного из самых больших городских отелей — на людей посмотреть и себя показать. Там собрались представители высшего общества со всей страны, щеголяющие своими нарядами. Когда мы на них глазели, Солли вдруг издал жутковатый хриплый смешок — точно кто-то сдвинул с места ржавую кровать со сломанным колесиком. Но это было в первый раз за две недели, и я воспрянул духом.

— Ты прав, — сказал я, — смешной тут у них набор открыток, верно?

— Да я не об этом стаде баранов думал, — говорит он. — Просто вспомнил, как мы с Джорджем опились самогоном у Джонсона Подковы. Вот бы сейчас назад в Атаскоза-сити, — говорит он.

У меня по спине пробежал холодок. «Следующим ходом я получу мат, — сказал я себе. — Остался последний шанс».

Я взял с Солли обещание подождать меня полчаса и поехал в кебе к Лолабель Делатур на Сорок Третью улицу. Я хорошо ее знал. Она была хористкой в Театре музыкальной комедии на Бродвее.

— Джейн, — говорю я ей, войдя в квартиру. — Со мной здесь один друг — из Техаса. Он славный парень, но на душе у него тяжело. Я бы хотел встряхнуть его малость сегодня после представления — ну знаешь, шампанское и поездка в казино с анчоусами и маринованными орешками. Попробуем?

— Эта пташка поет? — спрашивает Лолабель.

— Конечно, — говорю я, — разве я увез бы его так далеко от дома, если бы у него было не в порядке с материальным обеспечением. Скажу тебе по секрету: он набит банкнотами, как зрелый стручок бобами. — Приводи его ко мне после второго действия, — говорит Лолабель, — и я изучу его верительные грамоты и ценные бумаги.

И вот часов в десять вечера того же дня я привел Солли к гардеробной мисс Делатур, и ее прислуга впустила нас внутрь. Через десять минут впархивает Лолабель, прямехонько со сцены, и вид у нее потрясающий: она еще в том самом костюме, в котором выходит из рядов батальона гренадерш, и говорит королю: «Добро пожаловать на нашу пирушку». И можете быть уверены, что роль ей досталась не только за хорошую дикцию.

Стоило Солли увидеть ее, как он поднялся и вышел прямым курсом в коридор, а потом на улицу. Я последовал за ним — ведь жалованье мне платила не Лолабель. Хотя платил ли его кто-нибудь вообще?

— Люк, — говорит Солли, выйдя наружу, — мы совершили ужасную ошибку. Должно быть, мы попали в будуар этой леди. Я достаточно хорошо воспитан, для того чтобы сделать все возможное в смысле извинений. Как ты считаешь, она согласится нас простить?

— Думаю, да, — говорю я. — Конечно, это была ошибка. Пойдем лучше поищем бобов.

Так оно и шло. Но вскоре после этого Солли вдруг перестал являться к ужину. Через несколько дней я прижал его к стенке. Он признался, что нашел на Третьей авеню ресторанчик, где готовят бобы по-техасски. Я заставил его отвести меня туда. Едва ступив за порог, я все понял.

За кассой сидела молодая женщина, и Солли познакомил меня с ней. А потом мы выбрали себе столик и принялись за бобы.

Да, сэр, за кассой там была одна из тех женщин, которым стоит только пальцем шевельнуть, чтобы заполучить любого мужчину в мире. Тут надо кое-что уметь. И она это умела. Я видел, как она действует. Вид у нее был цветущий, а платье простое. Волосы она зачесывала со лба назад — никаких тебе завитков и кудряшек. А теперь я расскажу вам, как они это делают; тут нет ничего хитрого. Если такая женщина хочет подцепить мужчину, она следит за тем, чтобы всякий раз, взглянув на нее, он видел, что она глядит на него. Вот и все.

На следующий вечер, в семь часов, Солли должен был ехать со мной на Кони-Айленд. Пробило восемь, а его еще не было. Я вышел и взял кеб. Меня грызли недобрые предчувствия.

— Едем в ресторан «Как у вас дома» на Третьей авеню, — говорю я. — А если там не найдется того, что мне нужно, поищем в седельных лавках. — И я протянул ему список.

— Босс, — говорит кебмен, — я однажды съел бифштекс в этом ресторане. Если вы по-настоящему проголодались, советую начать с седельных лавок.

— Я сыщик, — говорю я, — и вообще не ем. Давай поживее!

Когда я добрался до ресторана, линии на моей руке подсказали мне, что я должен опасаться высокого, рыжего, тупого человека и что мне предстоит потерять значительную сумму денег.

Солли там не было. Так же как и гладковолосой леди.

Я подождал, и спустя час они приехали в кебе и вылезли наружу, держась за руки. Я попросил Солли отойти со мной за угол на пару слов. На его физиономии сияла улыбка до ушей, но не я вызвал эту улыбку. — Она самая лучшая девушка на свете, — говорит он.

— Поздравляю, — говорю я. — Если ты не против, я хотел бы получить свою тысячу прямо сейчас. — Знаешь что, Люк, — говорит он, — я не уверен, что так уж шикарно провел время под твоей опекой и руководством. Но я сделаю для тебя все, что смогу, — все, что смогу, — повторяет он. — Мы с мисс Скиннер поженились час тому назад. Завтра утром мы уезжаем в Техас.

— Прекрасно! — говорю я. — Будем считать тебя осыпанным лепестками роз и акциями серебряных рудников. Но не стоит завязывать на наших деловых отношениях слишком много атласных бантиков, иначе можно вовсе потерять их из виду. Как насчет моего гонорара?

— Миссис Миллс, — говорит он, — вступила во владение всеми моими деньгами и ценными бумагами, кроме семидесяти пяти центов. Я рассказал ей о нашем уговоре, но она заявила, что это безнравственный и незаконный контракт и она не собирается платить по нему ни цента. Однако я не хочу поступать с тобой несправедливо, — говорит он. — За всю поездку я купил и отослал на ранчо восемьдесят четыре седла, и по возвращении я выберу из них шесть самых лучших и пришлю тебе.