Зорькина песня

— Растём, едим, дышим, — вежливо, в тон председателю исполкома, ответила Наташа.

И вдруг Галка громко сказала:

— Плохо живём!

Иван Спиридонович перестал улыбаться.

— Что же, ребята, сейчас всем трудно. Война. Придётся потерпеть до победы. Но, может, у вас что-нибудь особенное случилось? Тогда рассказывайте.

— А разве вам Зорька ничего не рассказала? — недоверчиво спросила Галка.

— Поэтому я и приехал, — Иван Спиридонович отошёл в сторону, сел на бревно у забора.

— А Коля… Николай Иванович к нам когда вернётся? — спросила Анка.

— Скоро, теперь уже совсем скоро. — Иван Спиридонович сделал приглашающий жест рукой. — Садитесь, ребята, побеседуем. Зорька мне всё рассказала, но я хотел бы ещё и вас послушать.

Кузьмин глубоко вздохнул и, опустив голову, пошёл к дому. Следом за ним неторопливо и грузно зашагал начальник милиции.

— А Щука ещё говорила, что нам никто не поверит, — сказала Зорька, усаживаясь на бревно рядом с председателем исполкома. — «Кому эти безродные нужны?»

— А ты сама как думала? — спросил Иван Спиридонович. — Есть правда на свете?

— А я не думала. Я просто знала, и всё. Зачем бы я тогда к вам пошла? — ответила Зорька, глядя на удаляющуюся фигуру Кузьмина.

Глава 32. Жизнь продолжается

К середине мая природа утратила все краски. Осталось всего две: синяя и жёлтая. Синее небо и жёлтая горячая пыль на дороге, жёлтые травы в степи, жёлтый песок, жёлтые дома, жёлтое солнце…

Пыль прожигала подошвы ботинок, точно Зорька бежала по раскалённой плите. Платье на спине взмокло от пота.

Окна в домах посёлка были закрыты от зноя ставнями. Даже собаки не лаяли; лежали бессильно в зыбкой тени под дувалами и тяжело дышали, вывалив розовые языки. Только серые ишачки, неторопливо отмахиваясь хвостами от слепней, тупо жевали сухую траву, росшую кустиками вдоль дороги и по краям арыков.

Двери госпиталя были закрыты. Во дворе и в саду ни души. Зорька побегала вокруг здания, пытаясь заглянуть в зашторенные окна. Потом уселась на завалинку с северной стороны, где была хоть какая-то тень.

Наверное, в госпитале тихий час, подумала она. Значит, придётся долго ждать. А Сашина палата на втором этаже, разве доберёшься? Эх, надо было раньше приходить… а как раньше, если из школы теперь не убежишь, пока не кончатся все уроки? Конечно, это ребята правильно решили — встретить Николая Ивановича так, чтоб ни одной плохой отметки, ни одного прогула не было. И чтоб Веру Ивановну не огорчать, раз она теперь за директора осталась. А Кузьмина скоро судить будут, и Щуку тоже. Петька с Верой Ивановной и Марей в город ездили к следователю, говорили, что Крага заявление подал, чтоб его на фронт отправили… Только ему всё равно не разрешили. И правильно… Теперь узнает, как ухи крутить! Безродные… Сам он безродный, если на то пошло!

— Ты чего тут сидишь?

Перед Зорькой стояла Нюська с двумя пустыми вёдрами в одной руке, а другой она прижимала к боку жестяной таз с грязными бинтами.

— Жду, когда тихий час кончится. Мне Саша нужен.

Нюська сердито шмыгнула носом.

— Нарушитель злостный твой Дмитриев. Я так главному врачу и доложу. Пусть теперь сам к нему какие хочет меры принимает, а моих сил нет.

Зорька испуганно вскочила.

— Ч-что с ним?

— Ничего. Весь тихий час в кустах обретается.

Зорька чуть не бросилась Нюське на шею. А она-то было решила, что с Сашей новая беда приключилась.

Она пробралась сквозь пыльный серовато-зелёный частокол шиповника в дальнем углу сада, за сараями. Здесь, на маленькой тенистой полянке, укрытый сверху ветками, точно в шалаше, лежал Саша и читал книгу. Зорька уселась рядом, потирая расцарапанные в кровь ноги.

— Ничего себе, забрался…

Саша перевернулся на спину, положил здоровую руку под голову, улыбнулся. Больная рука, забинтованная до локтя, покоилась на животе.

— Зато Нюська не отыщет.

— Ну да, не отыщет… Она грозится самому главному врачу нажаловаться.

— А пусть… — Саша прикрыл глаза. Солнечные пятна упали ему на лоб, позолотили пушок на щеках. Он блаженно потянулся и сказал не открывая глаз: — Меня всё равно не сегодня, так завтра выпишут!

— Правда? — обрадовалась Зорька. — Попросись сегодня. Тут дела такие наступают, а ты всё лежишь и лежишь.

Саша тревожно взглянул на Зорьку.

— Какие ещё дела? Опять что-нибудь натворила?

Зорька обиженно надула губы. Сразу и натворила… Ну, просто никакого доверия к человеку, разве так можно жить?

— Я к тебе… я к тебе бежала, а ты… — горько прошептала она и отвернулась.

Саша сел, взял её руку и легонько сжал пальцы.

— Не сердись, малыш. Я всё время жду, что с тобой случится что-нибудь нехорошее…

Зорька тут же забыла свою обиду и удивлённо посмотрела на него.

— А почему со мной должно случиться нехорошее?

— Характер у тебя такой… неспокойный.

— Ну вот ещё! — Зорька польщённо улыбнулась. — И совсем мой характер тут ни при чём. Дело в том… дело в том, что Маря сегодня уезжает за Дашей! А завтра… — она хитро прищурилась, — угадай, что будет завтра? Ни за что не угадаешь!

Сзади затрещали ветки, и на полянку, чуть ли не на головы Саши и Зорьки, свалились горячие мокрые Петя Заяц, Генька и Галка.

— Ага, вот вы где!

— Хватай диверсантов!

— А Нюська нас из ведра окатила, — задыхаясь от смеха, объявила Галка. — Ох и вредная она… Прямо как Наташка! Всё из себя строит! Зорька…

— Да подожди ты, трещишь, как трещотка! — Петька уселся рядом с Сашей и осторожно потрогал забинтованную руку. — Здорово болит?

— Иногда… Так что у вас там происходит? Зорька тут такого тумана напустила, без компаса не пройдёшь.

Генька хотел было сказать, но Зорька быстро прикрыла ему рот ладошкой.

— Ой, не говорите ему, пусть сам угадает!

— И не стыдно больного человека мучить? — притворно сердясь, спросил Саша. Он повернулся к Геньке и схватил его здоровой рукой за горло. — А ну, выкладывай, презренный, а то прикажу Нюське сварить тебя живьём в молоке!

— Тю! — Галка засмеялась. — Придумал тоже! Да ты и вскипятить его не успеешь, как Генька всё молоко выпьет!

— Это точно, — серьёзно сказал Генька. — Мы с моим братаном Мишкой каждый день по два литра молока выпивали и бубликами закусывали. Я молоко уважаю.

— И Зорька уважает, — съехидничала Галка.

— Так я же не для себя, я для Даши…

Саша отпустил Геньку.

— Петро, друг, выручай. Эту мелюзгу до вечера не переговоришь.

— Ладно, хватит мучить человека, — сказал Петька, — завтра мы все поедем в город встречать Николая Ивановича. Председатель колхоза две подводы дал.

— Наконец-то! — обрадованно воскликнул Саша и тут же опечалился. — А я? Вы все поедете, а я здесь останусь? Ну, нет! Не отпустят — убегу!

— Правильно! — в один голос подхватили ребята. — Иди прямо сейчас к главному, пусть выписывает, и всё!

Зорька решительно поднялась, одёрнула платье.

— Я с тобой, — сказала она, — пусть только попробует не выписать!

На следующее утро возле детского дома остановились две подводы с высокими бортами из серых щелястых досок. Девочки украсили подводы цветами. В гривы лошадей вплели бумажные красные ленты. Для этого Анка и Нина Лапина весь вечер накануне красили акварелью газетные полоски. Мальчишки натащили в подводы сухой травы, чтобы Николаю Ивановичу было мягко сидеть. Возчики в широких войлочных шапках с загнутыми полями невозмутимо сидели на передках, поглядывая на суетливых ребят тёмными узкими глазами.

Наконец все уселись. И сразу же запели. Так и ехали через весь посёлок с песнями. А когда выехали в степь, примолкли. Вера Ивановна приказала девочкам повязать головы косынками, а мальчикам надеть шапки. Чтобы не напекло солнцем головы.

Зорька сидела на передней подводе рядом с Сашей, привалившись головой к его плечу, и сквозь прижмуренные ресницы смотрела на степь.