Зорькина песня

Зорька легла на спину, закинула руки за голову и стала смотреть в окно.

На дворе мерно качался от ветра фонарь в жестяной круглой шляпке, подвешенный к проводу, и от его качающегося света тьма за окном то вспыхивала ярким кругом, то гасла.

«Почему от Васи так долго нет письма? Вдруг он не получил, затерялось там по дороге или ещё что? Галка говорит, очень ему нужно отвечать… Дура она, просто не знает, какой Вася… Вот здорово было бы, если бы Вася вместе с папой и мамой приехали и дали бы здесь Краге, чтобы знал… Неужели теперь вот так на всю жизнь в детском доме оставаться? А как же бабушка там одна будет? Скорей бы Коля-Ваня выздоравливал, а то Крага совсем противный стал, придирается, как ненормальный, только Наташенька у него в хороших ходит, ябеда несчастная… И есть так хочется, прямо сил никаких нет… Хоть бы маленький кусочек хлеба или чего-нибудь ещё», — с тоской подумала Зорька, а вслух сказала:

— Я, когда вырасту большая, куплю себе целую буханку хлеба.

Галка заворочалась. Откинула с головы одеяло.

— А ты бы могла зараз съесть буханку?

— Подумаешь, буханку… я бы две, нет, целых три зараз съела!

— Ври, три бы не съела!

— Нет, съела!

— Спорим?

— Спорим! На что?

Проснулась Анка, подняла голову.

— Вы чего? — и тут же снова уснула.

Девчонки невесело переглянулись.

— Вот чумные, — сокрушённо сказала Галка, — нашли, о чём спорить.

Фонарь за окном вдруг потух, и ночная темь сразу поредела, разбавилась рассветной беловатой синевой.

— Айда на кухню, Маря уже картошку чистит, — предложила Галка.

Зорька воодушевилась. И как она забыла про Марю? Уж Маря-то всегда подкинет картошину, а то и две.

Девочки оделись и бесшумно выскользнули из спальни. В кухню можно было попасть через столовую, но сейчас она была закрыта на ключ. Девочки на носках прокрались по длинному коридору мимо спальни мальчишек, мимо пионерской комнаты, где ночевала Вера Ивановна, и вышли во двор.

Несмотря на то, что было уже начало марта, ночами ещё морозило. Неровная бугристая земля покрывалась инеем, хрустела под ногами тонкими льдинками. По степи гоняли ещё изредка бураны, ломая сухие травы, высоко торчащие над тонким слоем снега в низинах. Но днём солнце уже грело по-весеннему. Земля под его тёплыми лучами размякла, парила. На деревьях набухали почки. Местные жители, придя с работы, до поздней ночи копались на своих огородах.

Во флигеле, где размещались кабинет и квартира Кузьмина, было ещё темно, хотя старший воспитатель вставал всегда засветло. Девочки облегчённо вздохнули. Лучше не попадаться ему на глаза.

В кухне жарко топилась печь. Над котлом, закрытым плоской дощатой крышкой, белым облаком висел пар. Сияли огненным блеском медные кастрюли. Темнели гряды алюминиевых мисок на узких полках. Всё, как обычно. Только вместо Мари у чана с картошкой сидела незнакомая женщина в белом платочке, туго натянутом до густых чёрных бровей.

скучным голосом выводила тётка, широко разевая рот с торчащими мелкими зубами. Картошины сонно шевелились в её вялых узловатых пальцах.

— Тю-ю, — удивлённо протянула Галка, — надо же…

Тётка окинула девчонок светлым немигающим взглядом, потом зевнула, потянулась и встала, двинув кирзовым сапогом мешок с картошкой.

— Что надо?

— А где Маря? — спросила Зорька.

— Нету вашей Мари. Директор в прачечную перевёл.

— А… а кто же теперь на кухне?

— Я. Идите, идите отсюда, кому говорю? Нечего вам здесь отираться!

Она пихнула девчонок с порога и захлопнула дверь.

— Во чумная! — уязвлённо прошипела Галка.

— Ещё и дверью хлопает, щука! Откуда она взялась?

— И правда Щука, — Галка ехидно засмеялась, приставила к раскрытому рту тыльную часть руки с растопыренными пальцами. — Зубищи во! Страхолюдина противная!

Галка рывком открыла дверь. Тётка стояла у плиты, помешивала деревянной ложкой в зелёной эмалированной кастрюле. По кухне расплывался пряный запах варёного мяса, сдобренного красным стручковым перцем. Галка прислонилась плечом к косяку, шумно втянула в себя мясной дух и уставилась на тётку нахальными глазами.

— Это что, на завтрак мясо будет?

Тётка быстро прикрыла кастрюлю крышкой, отскочила от плиты и замахала перед Галкой руками, точно пыталась отогнать от девчонок запах мяса.

— Вы чего здесь лазаете? — срывающимся злым голосом закричала она.

Галка отскочила, толкнула спиной Зорьку. Дверь перед ними снова захлопнулась.

Во дворе что-то заскрипело. Из-за угла флигеля показалась тёмная фигура в мохнатой ушастой шапке.

— Хайт, чу! — крикнула фигура высоким протяжным голосом, взмахнула рукой, и к двери кухни важно подплыл громадный верблюд, волоча за собой скрипучую арбу с большими колёсами. Возчик забросил поводья на горб верблюда, снял с арбы мешок и, весело «хекнув», взвалил его на спину.

— Эй, хозяйка! Прадухт привёз!

Широко распахнув дверь, он втащил мешок в кухню, перевалил его на стол и достал из-за пазухи смятые бумажки.

— Тут пиши… всё привёз, всё получил. Один мешок госпиталь, один мешок детской дом — всё правильна. Директор будил, окно стучал, сказал кухню вези. Кухню привез — пиши, пожалуйста. Хароший прадухт, крупа гречневый.

«Гречневая крупа, — обрадовалась Зорька, — вот здорово! Теперь хоть кашу будут варить».

Галка подмигнула Зорьке и пропела ей на ухо шёпотом:

Возчик вышел из кухни.

— Повестку получил, война идём! — ни с того ни с сего гордо сказал он и сделал руками так, словно держал у плеча винтовку. — Весь фашист — бах! бах!

Он засмеялся, снял с горба верблюда вожжи и вскарабкался на арбу.

— Чу! Чу! — натягивая вожжи, закричал он. Верблюд лениво качнулся, изогнул длинную шею и поволок арбу со двора, увозя весёлого возчика.

На пороге показалась тётка.

— А вы ещё здесь? Всё выглядываете да вынюхиваете? — прошипела она.

— А мы и не выглядываем, — обозлилась Галка. — Очень надо.

Дверь хлопнула, громыхнула изнутри засовом. И в ту же минуту над головами девчонок раздался бас:

— Так-так, собственно говоря, попрошайничаете, а?

Зорька с Галкой прижались к стене. Перед ними, постукивая палкой по краге, стоял Кузьмин в накинутом на плечи новом дублёном полушубке.

— Не… мы к Маре, — растерянно пролепетала Зорька, ёжась под насмешливым взглядом Кузьмина. Он усмехнулся, провёл пальцем по тонким, подбритым усам, покивал головой.

— Понятно, собственно говоря, что не к Прасковье Семёновне, — и внезапно повысил голос: — Марш отсюда, и чтоб я больше вас здесь не видел, что? Повторите!

Дверь кухни скрипнула. Прасковья Семёновна плавно переступила порог, вытерла руки о фартук и низко поклонилась Кузьмину.

— Ахти мне, Степан Фёдорович, — задушевным голосом, чуть шепелявя, пропела она. — Уж так-то вы сердце своё надрываете заботой. Не гневайтесь на бедных сироток, голодные, вот и неймётся…

Зорька и Галка оторопело смотрели на новую повариху. Не меньше их был удивлён и Кузьмин. Он шагнул к поварихе и что-то тихо сказал, закрывая её спиной от девчонок. Повариха ответила ему сначала шёпотом, а потом произнесла громко:

— Ахти мне, не беспокойте свою душу тревогой, Степан Фёдорович, не обижу ваших деточек: и накормлю, и напою…

Кузьмин пожал плечами и ушёл, широко и твёрдо переставляя свои длинные, негнущиеся в коленях ноги в жёлтых скрипучих крагах.

Прасковья Семёновна привела девочек в кухню, усадила возле чана с картошкой. Дала ножи.

— Ахти мне, — ворковала она, — изголодались верно, деточки?