Зорькина песня

Ребята переглянулись и окружили стол. В комнате воцарилось молчание. Рты были забиты лепёшками, тыквой. Глаза сияли от удовольствия. Галка съела второй кусок тыквы, облизала твёрдую корку, потянулась за третьим.

— Здо́рово! — сказала она и подтолкнула Анку локтем. — Чего ты? Чего ты такая? Кончится дождик, и пойдём.

— Мы-то едим, а она… целый день без обеда, — сказала Анка.

Петька Заяц вытер рукавом рот, досадливо поскрёб макушку. Саша нахмурился и отошёл от стола. Снял с вешалки кепку, нахлобучил.

— Пошли, ребята. — Он повернулся к хозяйке. — Спасибо вам…

Ребята вышли на улицу. Дождь хлестал с прежней силой. Одинокий фонарь радужным дрожащим пятном светился далеко впереди. От его далёкого света ещё темнее казались улицы.

Ребята натянули на головы курточки и побежали, шлёпая в темноте по лужам.

«А вдруг ей придёт в голову сесть на поезд? — обеспокоенно думал Саша. — Пропадёт одна… Не верю Краге, Зорька не такая, чтобы просто так убежать… Сидит, верно, где-нибудь под дождём и плачет. Только бы найти… только бы найти…»

На одной из улиц им повстречался совершенно мокрый Генька. Над головой он держал кусок фанеры, которая хоть и не спасала его от дождя, но зато грохотала с такой силой, что никто из ребят не мог вначале расслышать ни слова.

— Во! Целых… два часа… бегаю… полоумный! — услышали ребята наконец. — Коля-Ваня пришёл, сказал — нашли, сказал — беги, там Сашка…

— Ур-ра! — не дослушав Геньку, радостно завопила Галка и понеслась к детскому дому. За нею ринулись остальные, далеко позади оставив Геньку.

— Погодите-е! — закричал он, размахивая фанерой. — Она же всё равно пропала-а-а!

Ребята остановились, Петька приблизился к Геньке, схватил его за воротник курточки и притянул к себе.

— Кто опять пропал?

— Да лягушонка же! Во, не дослушают и бегут… полоумные совсем! Да не тряси ты, что я — виноват?

Саша высвободил Геньку, оттащил с дороги и прислонил к забору.

— Говори толком, что там опять?

— А я, что ли, не говорю? — обиделся Генька. — Я всё время говорю, а вы не слушаете… Искал, искал вас, нашёл…

— Давай короче, — взмолился Петька.

— А я, что ли, не короче? На станции она нашлась, у начальника. Коля-Ваня только насчёт лошади договорился в колхозе, а она опять тю-тю! Ищи ветра в поле! Коля-Ваня сказал, чтоб я вас нашёл, сейчас он на станцию поедет.

Возле ворот детского дома под фонарём стоял Николай Иванович в брезентовом плаще с капюшоном.

— Саша, Петя, — сказал он, завидев ребят, — переоденьтесь и помогите Вере Ивановне. Проследите, чтобы все ребята легли спать.

— А вы?

— Сейчас мы со Степаном Фёдоровичем поедем на станцию. Будницкая где-то там.

— И я с вами, — сказал Саша.

— И мы! — в один голос заявили Галка и Анка.

— Нет. Никто не поедет. Идите в дом и быстро переоденьтесь.

— Николай Иванович, я должен поехать, — тихо и настойчиво сказал Саша.

В это время к детском дому подкатил грузовик. Открылась дверца, и на дорогу спрыгнули одна за другой две тёмные фигуры. Большая и маленькая.

— Саша! — крикнула Зорька и заплакала.

А милиционер шагнул к Николаю Ивановичу в светлый круг, очерченный фонарём, и поднёс руку к козырьку.

— Директор? Ваша беглянка? Пройдёмте, пожалуйста, составим протокол…

…Галка и Анка раздели Зорьку, уложили в кровать. Зорьку знобило, во всём её теле поселилась ноющая боль. Николай Иванович спрашивал её о чём-то, но она не слышала, хотя изо всех сил старалась уловить смысл его слов. И ещё почему-то Зорьке было жалко его. Лицо Николая Ивановича за этот день осунулось, пожелтело. Под глазами легли тёмные тени. И от этого седые волосы и брови стали ещё белее.

— Устроить такой номер! — негодовал Кузьмин. — Переполошить весь детский дом!

Бас Кузьмина катился по комнате, отдавался в висках Зорьки тупой болью. Она умоляюще посмотрела на Сашу.

— Скажи… ему… пусть не кричит…

— Подождите, Степан Фёдорович, — сказал Николай Иванович и нагнулся к Зорьке.

— Я… я не хотела… а оно само…

— Убежалось? — спросил Николай Иванович. Он провёл ладонью по голове Зорьки, задержал руку на лбу.

— Ага… я к Васе… на войну… хотела…

— Болит голова? — спросил Николай Иванович не отнимая руки от лба Зорьки.

Кузьмин постучал костяшками пальцев по столу.

— Само… Распустились окончательно, вот и само… собственно говоря. Врут на каждом шагу, хулиганят…

Зорька испуганно взглянула на него. Когда это она врала и хулиганила? Что он говорит?! Боль усилилась. Голову точно стиснул раскалённый обруч. Лицо Кузьмина расплылось в тёмное пятно. Пятна размножились, заполнили комнату, пошли кругами. Зорька в страхе повернулась к Саше, взяла его руку и прижалась к ней лицом.

— Неправда… — прошептала она, хотя ей казалось, что она кричит во весь голос, — неправда… никто не дал… вам права… уши крутить…

Саша осторожно высвободил руку и встал.

— Вы что, не видите?! Ей плохо! — сдавленным голосом крикнул он.

Зорька потеряла сознание. И уже беспамятную её закутали в одеяла и увезли на арбе за много километров от посёлка в районную больницу.

Глава 24. Берегите дружбу

Зорька сидела на узле с простынями возле окна и писала письмо. Она любила забираться в кладовую. Здесь было тепло. От стеллажей с бельём, чемоданами и грудами старой одежды терпко пахло сушёной полынью, которой Маря щедро пересыпала вещи, чтоб не заводилась моль. Здесь Зорька была одна, отрезанная от всего мира. Шум голосов из коридора и спален почти не проникал в кладовую.

«Добрый день или вечер, миленький Вася, — писала Зорька, — я живу ничего. А как ты живёшь? Как твоё здоровье? Сколько ты убил фашистов? Убивай их побольше, не бойся. Враг будет разбит — победа будет за нами! Миленький Вася, я болела воспалением лёгких и теперь уже выздоровела. В больнице было хорошо. Николай Иванович приезжал ко мне в больницу, и Саша тоже приезжал…»

Она обмакнула перо в чернильницу и посмотрела в тёмное, расписанное ледяными узорами окно. Третий день над посёлком метался и выл буран. Сметал со степи тонкий слой снега. Обнажённая земля промёрзла и звенела под ногами.

Зорька болела долго и тяжело. Почти два месяца. За это время она вытянулась, и Маря, притворно сердясь, говорила: если Зорька и дальше будет так расти, то у неё не хватит обрезков надставлять «бисовой дочке» платья.

«Я, когда болела, отстала от школы, и Саша теперь со мной занимается, и я догоню всех, — писала Зорька. — Миленький Вася, если ты увидишь на войне папу и маму, передай им привет, а я не знаю, куда им писать. Миленький Вася, ты за меня не бойся и бей фашистов и в хвост и в гриву, а мы здесь в глубоком тылу будем трудиться не покладая рук, чтобы ковать фронту победу! Миленький Вася, приезжай скорей с победой. Галка не верит, а ты всё равно напиши мне ответ, когда твоя рука отдохнёт от автомата. Очень тебя прошу, напиши мне скорей.

Жду ответа, как соловей лета. Твоя навеки

Будницкая Зорька».

Зорька сложила листок треугольником и старательно печатными буквами выписала адрес. Потом сунула письмо в карман и достала из своего чемодана забинтованную куклу Елизавету. Единственную память о своей прошлой довоенной жизни. Зорька расправила кукле платье, перебинтовала покрепче оторванную руку. Кукла смотрела на неё стеклянными глазами и улыбалась. Будто спрашивала: «Ну, что же ты? Разве ты забыла, как играют в куклы?»

Дверь дёрнулась. Зорька поспешно сунула куклу в чемодан и откинула крючок.

В коридоре стоял запорошённый снегом Саша. Он молча прошёл в кладовую и встал возле окна.

— Что с тобой? — встревожилась Зорька.

— Плохо… с Колей-Ваней, — сказал Саша.

— Как плохо? Совсем?

— Крага за врачом поехал…

Зорька села. С минуту она сидела молча, глядя на Сашу испуганными глазами, потом вскочила, схватила его за руку и потянула к двери.

— Что же мы стоим? Идём… Надо что-то делать… Нельзя же так…