Гремящий порог

— Уходи, Максимушка, мне пора.

— Что она тобой командует, как девчонкой? — с неудовольствием говорит Максим, обнимает и целует так крепко, что заходится сердце.— Не тужи, моя ясонька. Недолго до осени. Увезу тебя в теплые края.

Он обнимает ее еще раз и уходит. Шаг у него твердый, резкий, и шпоры звякают тоненько: динь-динь-динь. Катюша стоит у открытой калитки, смотрит ему вслед. Он оборачивается, она машет ему рукой.

…Длинный состав из старых, порыжевших товарных вагонов. Такой длинный, что не видать ни начала его, ни конца. Кажется, он перепоясал всю землю и заслонил собою прежнюю, мирную, счастливую жизнь. На перроне и путях между составом и приземистым зданием вокзала сотни, тысячи людей. Шум, плач, крики… На руке у Максима двухгодовалая Наташка. За спиной у Максима туго набитый мешок. Свободной рукой он обнимает Катю. Она обвила его шею, прижалась к его груди.

— Не убивайся, Катя. Вернусь,— говорит Максим.— Мы с тобой свое еще не отжили. Ты только верь, только верь, Катя…

Она верила. Перестали приходить письма, и знакомый почтальон, встречая ее, опускал голову, словно был виноват перед нею. А она верила. Пришла эта проклятая бумага. А она верила. Люди отпраздновали День Победы. Кому суждено, вернулись к родным и близким. А она все верила. Верила и ждала…

И вот, когда перестала верить, перестала ждать, смирилась с судьбою, пришло письмо от дочери… И надо ли ей осуждать себя, если к радости примешано столько горечи?.. «Ты прости его, мама». Разве у матери сердце каменное? Надо не только простить. Жизнь надо создавать заново. Звать его сюда жестоко. Здесь ему трудно жить будет. Там он начал корнями прирастать к жизни. Нельзя эти корни обрывать. Рослое дерево трудно приживается. Вот и довелось тебе, Катерина, вернуться на родину…

Олечка поднялась рано, чтобы приготовить матери завтрак. Екатерина Васильевна успокоила ее, сказала, что здорова и пойдет на фабрику.

— Мама, у тебя совсем неважный вид, — возразила Олечка. — Я вижу, ты нездорова.

— Спи, спи!—успокоила мать и ушла.

Олечка заметила, что мать надела не рабочее, а выходное платье, и задумалась, что все это означает. Так в размышлениях об этом и уснула.

…В цехе Екатерина Васильевна договорилась с начальником об отпуске.

— Время-то для отпуска неподходящее, Екатерина Васильевна,— сказал тот.— Ни зима, ни лето, самая ростепель.

— Дочь вызывает. На свадьбу,— пояснила Екатерина Васильевна.

— Тогда, конечно,— сказал начальник цеха.

А сама Екатерина Васильевна подумала, что объяснение ее лежит недалеко от истины. В последних письмах Наташи много места отводилось Николаю.

Покончив со служебными делами, Екатерина Васильевна зашла в завком. Там работала ее старая подруга, с которой вместе четверть века назад пришли на фабрику.

— Даша, мне с тобой поговорить надо. С глазу на глаз.

Даша, с такою же сединой на висках, как у Екатерины Васильевны, и даже лицом чем-то на нее похожая, только чуть пониже ростом и полнее, что не мешало ей быть не по годам живой и подвижной, закрыла дверь кабинета на ключ и сказала:

— Говори, Катя.

Екатерина Васильевна положила на стол письмо Наташи.

Даша прочитала письмо, всплеснула руками, обняла, расцеловала подругу и сказала, как всегда, решительным тоном:

— Чего ж тут говорить, Катя! Ехать надо.

— Еду. Уже отпуск взяла. Насчет Олечки я пришла.

— О чем разговор! — воскликнула Даша.— У меня поживет. Не бойся, не обижу.

— Она ничего не знает. Не стала я ее тревожить,

— И это правильно, Катя, — поддержала Даша.

— Когда вернусь за ней, тогда все и расскажу.

В одиннадцать приехал Набатов. И вместе с ним Перевалов, Швидко и Бирюков. В диспетчерской сразу стало тесно.

Люба ткнула Надю в бок.

— Пошли.

Наде очень не хотелось уходить.

— Наташка-то остается,— возразила Надя шепотом.

— Ей положено. Она диспетчер,— ответила Люба.

И Надя в первый раз позавидовала служебному положению подруги.

— Где начальник участка? — спросил Набатов.

— Здесь, на участке,— ответила Наташа.

— Найдите его.

Наташа выбежала на крыльцо и крикнула Любе, чтобы она разыскала Звягина. Наташа хотела дождаться Николая и войти вместе с ним, но он строго-настрого предупредил ее, чтобы она не отходила от телефона.

Когда Наташа вернулась в диспетчерскую, Набатов озабоченно говорил Бирюкову:

— Все зависит от твоих экскаваторщиков. Чтобы самосвалы не стояли под погрузкой ни одной лишней секунды! Перекрыться надо рывком. В один день.

— Дотемна не успеем,— сказал Терентий Фомич.— Лучше завтра с утра начать, Кузьма Сергеевич.

Набатов показал рукой на окно. За окном в обширной луже дробилось солнце.

— Нельзя. Лед раскисает на глазах. И так запоздали. Надо было перекрываться три дня назад.

Терентий Фомич пожал плечами.

— Все не ухватишь в одну руку.

— Последний ряж можно было установить на плаву,—сказал Набатов.— Но после драки кулаками не машут. К ночи надо перекрыться. — Он взглянул на часы.— Пора по местам, Павел Иванович, к своим экскаваторщикам. И обеспечьте резерв в машинах и людях. Семен Александрович,— обратился он к Перевалову, — как договорились: ты в карьере, я здесь. Пс пути заверни на стоянку вертолета. Предупреди летчиков, чтобы были наготове. Сигнал, как условлено,— ракета.

— Ну, ни пуха ни пера! —сказал Перевалов, вставая.

— К черту! — крикнул Набатов так громко, что Наташа вздрогнула.

В дверях Перевалов столкнулся с Сашей, Долгушиным.

— Семен Александрович!— закричал Саша Долгушин, хватая Перевалова за руку.— Что же это такое? Они разгоняют комсомольскую колонну!

— Кто они? — спросил Перевалов.

— Известно кто — начальники!—И Саша Долгушин метнул уничтожающий взор на улыбающегося Терентия Фомича.

— Говори толком, в чем дело?

— Ребята вышли на работу, их снимают с машин. Сажают других шоферов. Народ смеется… Передовая, комсомольская…— Саша Долгушин задыхался от негодования.

— Почему так? — спросил Перевалов Терентия Фомича.

— Приказано на перекрытие выделить самых опытных шоферов,— спокойно ответил Терентий Фомич.— Начальнику автобазы виднее, кому доверить.

— Неправильно,— возразил Перевалов.— Только что комсомольской колонне знамя вручали, а теперь стали нехороши. Нельзя так. Комсомольская колонна должна работать на перекрытии. Прошу вас, Терентий

Фомич, распорядитесь.

— Начальнику автобазы виднее,— упрямо повторил Терентий Фомич.

— В данном случае нам виднее,— жестко сказал Перевалов.— Прошу, распорядитесь.

Терентий Фомич покосился на Набатова, ища поддержки, но Кузьма Сергеевич как будто не слышал их спора.

— Вот не время этими фокусами заниматься! — проворчал Терентий Фомич, но все же подошел к телефону.

— Диспетчера автобазы… Говорит Швидко. Передай начальнику мое приказание комсомольскую колонну не ворошить… Что? Не уходят с машин?..—

Саша торжествующе улыбнулся.—Да, да, выпускайте на линию всю колонну в полном составе. Отправляйте машины под погрузку.

Терентий Фомич положил трубку и сказал Саше Долгушину:

— Цела твоя колонна, смутьян.

Вошел Николай Звягин и доложил Набатову, что машины стоят на бечевнике и ждут сигнала.

— Терентий Фомич, подавай команду начинать,— распорядился Набатов.

Терентий Фомич кивнул и пошел к выходу. Николай кинулся за ним.

— Обожди,— сказал Набатов.—Получи личное оружие.— Он снял с себя висевшую у него через плечо кожаную сумку и передал Николаю.— Ракетница. Красная ракета — на вылет вертолету. Зеленая — сигнал нашим подрывникам. — И, предупреждая вопрос Николая, добавил: — Я буду здесь.

Послышалось гудение приближающихся самосвалов.

Набатов вышел на крыльцо. Наташа задержала Николая.

— Коля, а мне все время здесь сидеть? Николай задумался, и Наташе стало неудобно, что она отвлекает его в такое горячее время. Но Николай уже нашел выход:

— У тебя две учетчицы. Посади одну к телефону.