Гремящий порог

Так думала Наташа, и думала вполне искренне.Но когда Николай спросил ее: «Это ваш брат?»— она смутилась. И ее как будто бы прямой ответ, по сути дела, был уклончивым.

Спрашивали: кто она ему? Ответить ей было нечего. Она даже самой себе не могла бы ответить на этот вопрос.И допустить, чтобы кто-то посторонний, наблюдая их встречу, по их лицам, по тону их разговора определял то, что для нее самой еще было незнаемым, она не могла.

Чтобы ее не нагнали по дороге, Наташа пошла в поселок распадком. Узенькая, промятая в снегу тропка вилась по ложу застывшего ручья, огибая загромоздившие русло обломки скалы. От крутого склона горы на тропку падала густая тень. Ни один звук не залетал в лощину. Только чуть слышно поскрипывал под ногами сухой снег, нанесенный вчерашней метелью. Казалось, далеко-далеко, на сотни километров вокруг, нет никого и только она, Наташа, одна со своими думами.

Почему она сбежала? Разве было что плохое, стыдное в ее чувствах? Испугалась того, что о ней подумают… А если бы то, что могли о ней подумать, было правдой? Тогда бы не испугалась, не стала прятаться от людей… А может быть, это правда? Кто скажет «да» или «нет», если сама не можешь разобраться?.. Как все это странно! У других проще. Надя заглядывается на Федора Васильевича и не скрывает этого ни от себя, ни от других. И даже сердится.

Глупая, как будто в этом кто может помешать или помочь… Люба сказала: «Без спросу в чужую душу не стану заглядывать». Правильно, незачем, она настоящая подруга… А вот Николай стал допытываться: «Это ваш брат? Вы очень волновались за него?..» И когда она сказала, какой Федор Васильевич замечательный человек, нет, она не сказала, но он понял, это его огорчило… Почему?.. Какое ему дело до нее и до ее отношений к другому человеку? Как не стыдно ему?.. Плохо о других думают только те, кто сам плох. Значит, она плохая, раз плохо подумала.

Он вовсе и не злой. Он встревожился за Федора Васильевича, потревожился и за нее, когда она как сумасшедшая кинулась на лед. Ну, конечно, не за нее именно, Наташу Дубенко. Другая бы, кинулась, он бы тоже остановил, раз нельзя. Это все так, а почему же допытывался?

И тут Наташа заметила, что мысли ее незаметно для нее самой перекинулись от Федора Васильевича к Николаю, и очень рассердилась на себя.

Сама она плохая. Ни капельки собственного достоинства. Только ищет, к кому бы прилепиться. Рада каждому ласковому взгляду. А о том, кто действительно был ее другом, позабыла!

Ведь приехал он. К ней приехал… Схватил тройку по физике и приехал. Так он сказал ей… Но разве одно строительство в Сибири?.. Приехал-то сюда…

И Наташа снова, в который уже раз, подумала: может быть, она больше Вадима виновата, что оборвалась их дружба?..Она заставила себя думать о Вадиме, но мысли наперекор ей возвращались то к Николаю, то к Федору Васильевичу, и это еще больше рассердило Наташу.

Только у других под ногами путается. Надька любит его и не прячется ни от кого. Надька в тысячу раз лучше и честнее ее.Наташа стала убеждать себя, как хорошо было бы, если бы Федор Васильевич заметил чувства Нади и ответил ей. Но когда представила себе их вместе, ей стало грустно.Тропка, наискосок взбираясь по склону, вывела Наташу к поселковому парку. Собственно, это был не парк, а обширный кусок тайги, сбереженный строителями и вписанный в поселок. Парком он стал на-зываться с тех пор, как посреди него расчистили полянку и сколотили помост для танцевальной площадки.

Могучие, вековые сосны, сомкнув ветви, словно застыв в хороводе, окружали полянку. Меж них выглядывали хрупкие, стройные березки; они тянулись в высоту, чтобы ухватить от солнца свою долю тепла и света, но так и не могли поравняться с медноствб-лыми хозяйками тайги. И подшерстком промеж стволами деревьев разрослись кусты ольхи, жимолости и багульника.

С первого весеннего тепла, когда невзрачные жилистые кустики багульника одевались пеленой нежно-розовых цветов, и до осенних заморозков, когда тайгу расцвечивало золото засыпающих берез, полянка в парке была любимым прибежищем молодежи.

По вечерам здесь играл оркестр. Здесь знакомились и встречались. Здесь расцветали надежды и разбивались сердца. Тут же обычно они и врачевались.

И еще долго после того, как смолкал оркестр и гасли огни на танцевальной площадке, по лесу бродили пары. И притихшую темноту волновали шорох шагов по усыпавшей землю засохшей хвое, шепот, приглушенный, а иногда и звонкий смех и нескромные звуки поцелуев…

…Сейчас под сводами сосен было тихо, пустынно и торжественно, как в опустевшем храме. И только ровные следы лыж и пробирающиеся между стволами тропки напоминали, что и теперь сюда заходят люди.

Наташа пересекла парк и вышла на центральную улицу поселка. Она очень любила эту улицу. Такой улицы, наверно, не было ни в каком другом городе.

Правда, улица не могла похвалиться архитектурой зданий: дома были деревянные, из свежего, не успевшего еще потемнеть бруса, всего в два этажа и очень похожие друг на друга, отличались они только числом и расположением балкончиков. Зато сама улица просторная, как поле, и посреди вместо бульвара широкая полоса почти нетронутой тайги. Тротуары тоже были просторные, но их редко расчищали, и вдоль домов тянулась отделенная от проезжей части высоким валом снега неширокая, плотно утоптанная тропка.

Мимо проехал фургон с рабочими. Наташе послышалось, что ее окликнули по имени.. Она обернулась и проводила машину взглядом, раздумывая, кто бы это мог быть.

— Посторонитесь, гражданочка,— сказали ей с язвительной вежливостью.

Наташа оглянулась и увидела Вадима. Он шел с каким-то стариком, бережно поддерживая его под руку.

Какое-то мгновение на губах Вадима задержалась ироническая усмешка, но тут же лицо построжело, и взгляд стал подчеркнуто чужим и холодным.

Наташа вспыхнула от обиды и хотела пройти мимо, но заставила себя поздороваться и даже улыбнуться.

Вадим на улыбку не ответил, произнес сухо:

— Привет, Наталья Максимовна!

Старик, до того с терпеливо-безразличным видом смотревший куда-то через голову Наташи (он был высокий, выше Вадима, только очень сутулый), услышав имя, пристально и как-то обеспокоенно глянул на нее и замигал опухшими, слезящимися на ветру глазами.

— Извини, мне некогда.— Вадим небрежно кивнул Наташе и повернулся к своему спутнику.— Идем,. Иван Васильевич.

Пройдя несколько шагов, Наташа оглянулась. И напрасно. Оба, и Вадим и его спутник, смотрели ей вслед.

Первым спустился на лед бульдозер Федора Васильевича Перетрлчина. За ним пять остальных. Машины растянулись по льду в кильватерную колонну, прокладывая дорогу к середине реки.

Острые грани тяжелых ножей врезались в торосы, высекая из стылых, ледяных глыб звон и скрежет. Брызги льда разлетались в стороны, как осколки шрапнели. В воздухе носилась тончайшая ледяная пыль. Пронизанная солнцем, она расцвечивалась радужными полукружьями.

Николай Звягин метался между машинами, умоляя бульдозеристов соблюдать дистанцию. Занятые своим делом, они не очень-то обращали на него внимание.

Один из них, тот, кто вел машину следом за головной, остановил пробегавшего мимо Звягина и, перегибаясь к нему с сиденья-, сказал:

— Не волнуйся, мастер. На тот свет никто не торопится. Дистанцию сами сообразим. А ты сообрази, чтобы в перекур было где обогреться и чего перекусить без отрыва от производства.— Он весело подмигнул, от этого лицо его, заросшее до самых глаз густой черной щетиной, утратило свою суровость и сразу стало мальчишески задиристым.— Не в поселок же гонять. Работа срочная.

Николай побежал на бечевник. Там стоял видавший виды «газик» с фанерным коробчатым кузовом. Это была «персональная» машина Николая Звягина, выделенная ему по распоряжению Набатова. Николай было отказался, но Набатов сказал строго: «Не прибедняйся!» Хорошо еще, что шофер попался совсем молоденький, и Николай сразу стал с ним на равную, товарищескую ногу.

— Поезжай к Бирюкову,— сказал Звягин шоферу.— Пусть даст команду начальнику орса накормить бульдозеристов. Чтобы сюда приехал с буфетом.