Гремящий порог

— Позиция главка определится после техсовета,— возразил Перевалов.

— Нет,— резко сказал Набатов.— Это для… излишне доверчивых. Обрати внимание на сроки. Техсовет назначен на конец ноября. Где ноябрь, там и декабрь. Когда же мы готовиться к перекрытию будем, если выполним указание ждать до техсовета?

— Тогда мне непонятна политика главка.

— Все понятно. В главке ждут решения о консервации стройки, а мы врезаемся, со своим зимним перекрытием.

— Ну и запретили бы сразу!

— А если решения о консервации не будет? В главке люди умные… и любят всегда быть правыми.

— Вот такая, Семен Александрович, механика,— назидательно сказал Швидко.

Все трое помолчали. Перевалов еще раз перечитал телеграмму, подумал и спросил:

— Как будем решать, Кузьма Сергеевич?

— Решение одно,— ответил Набатов.— Отпразднуем Октябрьскую и… сразу же начнем рубить ряжи.

Перевалов и Швидко ушли.

Набатов сидел за столом усталый и мрачный. При людях он сдерживался. Тревоги и сомнения пусть останутся при нем, с товарищами он разделит только уверенность в успехе начатого дела. Но сам он, головой отвечающий за дело, может тревожиться и сомневаться, больше того — он не имеет права быть самоуверенно спокойным.

Принятое сегодня решение — прыжок в неизвестность.

Рабочий день давно закончился. Тихо в коридорах и кабинетах управления строительства. Наверное, во всем здании сейчас только он, Набатов, вахтер у дверей да телефонистка на коммутаторе.

Пора домой. Думать можно и дома…

Кто-то тихо постучал в дверь. Или это просто послышалось? Стук повторился, такой же неуверенный и робкий.

— Войдите.

На пороге остановился высокий ссутулившийся человек. Шапку он держал в руках.

Набатов потянулся к выключателю. От ударившего в глаза света человек зажмурился.

Пока он стоял молча, Набатов разглядел посетителя и понял, что счастье давно отвернулось от него. Не только рваный ватник, стоптанные опорки на ногах и заношенная, облезлая шапка говорили об этом — стоптанным и заношенным было лицо человека, отекшее, землистого цвета, с глубокими рубцами морщин. Свалявшиеся серые волосы свисали на лоб, увеличенный глубокими залысинами. Широко расставленные светлые глаза опухли и слезились.

— У вас ко мне дело? — спросил Набатов.

— Я вас давно жду,— тихо и как будто с упреком сказал человек.

— Что же вы не вошли раньше?

— Не решился беспокоить. Могли рассердиться, и тогда…

— Что тогда? — уже с трудом удерживая раздражение, переспросил Набатов.

— …не захотели бы помочь. Пришел просить у вас помощи. Только вы можете помочь мне.

Он произнес это вежливо, но без всякого подобострастия. Голос у него был мягкий, чуть глуховатый. И голос, и тон речи, и манера не вязались с его обликом.

Набатов, еще не зная, чего попросит этот странный человек, все же проникся к нему сочувствием.

— Чем я могу вам помочь?

— Места в жизни прошу. Прикажите принять на работу.

Набатов а удивила не первая, а вторая фраза. Рабочих не хватало. В работе никому не отказывали.

— Сегодня уже поздно. Приходите утром в отдел кадров.

— Был,—сказал человек и опустил голову.— Начальник кадров у вас правильный человек,— в голосе просителя не было и намека на иронию.— Облечен доверием и помнит о бдительности. Отказал. Не нашел возможным.

— Говорите яснее.

Проситель улыбнулся виновато. Лицо его сморщилось. Он расстегнул ватник, из кармана выцветшей гимнастерки достал завернутые .в бумагу документы. Отыскал среди них нужную справку и подал Набатову.

«Черемных Иван Васильевич, 1910 года рождения, осужденный… по статье 58-й… освобожден по.отбытии срока заключения».

Пятьдесят восьмая статья… Набатов нахмурился.

— Измена Родине?

— Измены не было,— сказал Черемных тихо, но твердо.

Набатов молча смотрел на него.

— …в плен попал после тяжелого ранения…Потом история обычная. Фашистский концлагерь. Работали там на патронном заводе… чернорабочими… Больше-то тоже не доверяли. Здесь приговорили к десяти годам. Наказание отбыл. А жить все равно надо, даже при наличии моей справки…

— Жить надо…— повторил Набатов.— Скажите мне, Черемных, почему именно сюда приехали? Случайно или причина есть?

Черемных ответил сразу, без замешательства:

— Есть причина, гражданин начальник. Три причины. Первая причина — в таком состоянии в родных местах появляться неохота. Вторая— пустая причина: дальше ехать ие на что. Третья —самая существенная: в большой толпе не слишком будешь заметен… Конечно, начальнику кадров так не скажешь. А вы как с человеком разговариваете.

Набатов подумал, что так ответить мог только или прожженный хитрец, или тот, кто полностью распахнул свою душу.

— Ну что ж… Причины веские,— сказал Набатов.— Работу получите. Желаю вам найти свое место.

Вадим ушел от Нели оглушенный и растерянный. Идти в общежитие он не мог. Ему казалось: взглянув на него, каждый поймет, что с ним произошло. И он долго метался по улицам поселка.

Но что же случилось? Что произошло за немногие часы с утра, когда он ушел от нее, провожаемый ее сонным, усталым и радостным взглядом, унося в себе тепло ее ласк, и до вечера, когда он ткнулся в запертую дверь?.. Почему она так переменилась к нему?.. И все же он сам виноват в том, что все кончилось так постыдно. Она сразу встретила его неприветливо. Надо, было иметь хоть каплю самолюбия, повернуться и уйти. Лучше уйти самому, чем дожидаться, пока тебя прогонят. Да, его прогнали. И еще посмеялись вслед…

Ее приглушенный смех, который он услышал, скорее угадал, стоя перед запертой дверью, теперь звучал в его ушах громким, беззастенчивым хохотом…

Если бы она осмеяла его вчера, когда он самонадеянно, незваным гостем заявился к ней, не так было бы обидно.. Но теперь, после всего, что между ними произошло… Глупец, жалкий и смешной! Метнулся, как мотылек на. огонь свечи, опалил крылья и теперь корчится… Никогда он больше не подойдет к этой… даже не взглянет на нее… Теперь он больше ни к кому не подойдет… Не сможет подойти… не посмеет…

Весь день на работе Вадим был мрачен и задумчив.

— Что с тобой? — спрашивали ребята.

— Ничего,— односложно отвечал Вадим, делая вид, что занят работой и ему не до разговоров.

Вечером ребята утащили его в клуб. Он пошел неохотно, уступив их настояниям. И лучше б ему было не ходить,

В клубном буфете он увидел ее.

Неля приветливо улыбнулась ему, и он снова не устоял. Улучив минуту, когда возле стойки никого не было, он подошел к ней.

Она смотрела на него такими же ясными, веселыми глазами, как в тот первый вечер, когда он пришел к Ляпину вместе с Аркадием и когда между ними ничего еще не было. Как бы не замечая его подавленного состояния, она задавала ему какие-то шутливые вопросы.

— Я приду к тебе сегодня,— сказал он, стыдясь самого себя.

Глаза ее испуганно округлились.

— Что ты! — выдохнула она каким-то шипящим шепотом.— И не думай! Забудь, забудь, как ничего и не. было!

Она была непритворно встревожена. Вадим покраснел и молча отошел. Но спустя несколько минут, проходя мимо буфета, он увидел за стойкой Нелю и девушку с темными кудряшками, ту, что заходила к ней в тот вечер. Неля что-то шепнула подружке на ухо. Подружка, прищурив глаза, посмотрела на Вадима, и обе бессовестно рассмеялись.

Но самое трудное было впереди.

Через два дня на работу вышел Ляпин, Бригада работала на прокладке теплотрассы к заводу сборного железобетона и сейчас готовила законченную уже «нитку» паропровода к контрольным испытаниям. Бригадир шел по дну траншеи, останавливаясь возле работающих.

Когда Вадим заметил приближающегося Ляпина, у него словно что-то оборвалось внутри. Он почувствовал, что не может взглянуть Ляпину в глаза. Но здесь, в узкой траншее, нельзя было ни отойти, ни даже посторониться.

Это не было трусостью. Когда Вадим, торжествующий, обрадованный, что прикоснулся к тому, что. ему казалось счастьем, шел к Неле на второе свидание, он даже сочувствовал Ляпину и жалел его, хотя и считал его недостойным любви такой замечательной, женщины, и, может быть, именно поэтому и жалел, и был готов к прямому и честному объяснению. А теперь?.. Что он теперь может сказать ему? Ляпин подошел и спросил, как всегда: